Нежное создание (СИ)

Глава 6

Ника выспалась, вот только выбраться из постели не спешила. Вытянувшись под одеялом, утопала в перине и огромных подушках. Мягко и душно.

В щель в задёрнутом пологе просачивался дневной свет.

Ника слушала тишину в комнате — иную, не ту, к которой привыкла и не замечала в прежней жизни. Не слышались ни ссоры соседей через стену, ни плач разбуженного ребёнка. Не рокотала стиральная машина в квартире сверху, не шумели двигатели проезжавших под окном автомобилей.

Тишина была непривычная — гулкая, чужая.

Ника окончательно осознала, что её путешествие в мир иной — это не результат временного умопомрачения, и она не жертва предсмертных галлюцинаций. Она умерла, её убили.

Из горла вырвался всхлип; на глазах выступили слёзы. Пусть Ника была некрасивой и не любила себя. Она жила в привычном для неё мире, жила рядом с мамой, которая хоть и по-своему, но всё же её любила. Она хотела верить, что именно любила. Пусть чуть-чуть, малюсенькую крошечку, но любила.

Теперь она будет жить в теле, в какое судьба забросила её душу, дав ей второй шанс. Она привыкнет, справится, сможет стать другой.

Вспомнив, чем занималась ночью, Ника с беспокойством просунула руку под подушку. Нащупав шкатулку и смятые бумаги, успокоилась. Сейчас она встанет, приведёт себя в порядок и спустится в кухню, где избавится от «улик».

Она понежилась бы в постели ещё немного, если бы со стороны коридора не послышался громкий топот, усилившийся у её двери.

Хенни вошла без позволения, наспех ударив в дверь, по всей вероятности, ногой.

Ника вздрогнула, шикая от прострела боли в висках. Отдёрнула полог и уставилась на ноги прислуги. Из-под низа платья выглядывали деревянные башмаки — кломпы¹¹.

Увидеть визитную карточку Нидерландов вот так, на ком-то, не как сувенир, а как повседневно носимую рабочую обувь, Ника не ожидала.

— Нельзя было переобуться? — с недовольством сказала она, осторожно спускаясь с кровати. — В голове от грохота твоих сабо бухает.

— Не удосужилась я, госпожа. Хозяйка велели и то сделать, и это. Когда я всё успею? — Хенни поставила на прикроватный столик поднос со свёрнутым лоскутом ткани и мисочку со свекольно-медовой массой, поправила объехавшие нарукавники с прилипшими к ним пушинками. — Ещё приодеть вас надо, волосы уложить.

Ника поморщилась, представив, как женщина будет дёргать пряди и причинять боль в месте ушиба. Сказала:

— Волосы я уложу сама.

— Как же сама, госпожа? Не справитесь. Поспешите. Хозяйка ожидают к обеду гостей, а мне ещё в зале прибраться нужно, ковёр постелить, камин растопить, утку приготовить. Снимайте сорочку, поменяю повязку. Болеть хоть меньше стало?

— Не сказала бы, — заметила Ника, неохотно подчиняясь.

Особого облегчения от компресса из свёклы с мёдом она не почувствовала. Синяк между грудями стал ярче и болел не меньше, чем накануне. Шишка на затылке казалась горячей и при малейшем движении головой чувствовалась боль.

— Якоб дома? — спросила Ника. Не терпелось узнать, доволен ли он проделанной работой сестры. Несмотря ни на что хотелось услышать похвалу.

— Хозяин ушли, но к обеду вернутся с гостями. Вам сюда принести поесть или спуститесь в кухню? Вы же завтрак проспали. Хозяйка велели дать вам молока, хлеба с маслом и овечьего сыра.

— Спущусь в кухню, — охотно отозвалась Ника, рассматривая отражение Руз в зеркале. Видеть чужое лицо было всё ещё непривычно.

Платье Хенни принесла другое. Тёмно-лиловое, с белоснежным накрахмаленным кружевным воротничком и такими же манжетами, оно выглядело новым и слишком уж нарядным для обычного обеда пусть и со зваными гостями.

Ника сжала зубы, когда Хенни в два рывка затянула на ней жёсткий корсет, мотнув её хрупкое тело из стороны в сторону.

— Эй, полегче! — выкрикнула она, хватаясь за руки прислуги. — Ослабь удавку, душегубка! Дышать больно.

Хенни послушно отпустила тесьму:

— Простите, госпожа. Голова дырявая. Забыла, что вы чуть не убились.

— Всё по твоей милости, — не преминула напомнить Ника и Хенни горестно вздохнула:

— Я очень испугалась за вас, госпожа. Уж как Господа благодарила, что всё обошлось.

«Не обошлось, Хенни! Ты убийца!» — захотелось крикнуть Нике. Может быть, когда-нибудь она ей скажет об этом вслух, а пока…

Волосы уложили просто: сверху приподняли, открыли лоб и закрепили пышный локон черепаховой заколкой на затылке. Вьющиеся концы оставили свободно лежащими на плечах.

— Кто на обед придёт, известно? — спросила Ника, не рассчитывая на ответ.

— Слышала, что хозяин говорили о господине Ван Деккере и его госте, два дня как прибывшим из самого Амстердама. Хотела бы я хоть разок побывать в таком огромном городе¹². Говорят, там есть улица Красных фонарей, ну, вы понимаете, о чём я, — Хенни мечтательно закатила глаза.

— О чём? Не понимаю, — удивилась Ника вполне искренне, подначивая прислугу. Ну кто в двадцать первом веке не знает о квартале Красных фонарей в Амстердаме¹³?

Она с интересом смотрела на служанку. Кто-то хочет посмотреть королевский дворец¹⁴ или монастырь Бегинок¹⁵, а кто-то вот…

— Ну как же… — замерла Хенни обескуражено. — Там же девицы… это… мужчин привечают… всяким-разным… ночью.

— Всяким-разным? — выгнула бровь Ника. — Это чем? Ты собираешься прогуляться по улице в ночное время?

Хенни оглянулась на дверь и понизила голос:

— Вы ничего плохого не подумайте, госпожа. Хочу узнать, правду ли говорят, что блудницы выставляют в окно красный фонарь, зазывая мужчин к себе. Срам-то какой, — торопливо перекрестилась она.

Ника поправила манжеты. Тончайшее кружево выглядело богато. Не выглядело — таким и было.

— Каждый зарабатывает, как может, — сказала она, расправляя складки на юбке. Не думала, что когда-нибудь ей будут нравиться подобные вещи. — Как думаешь, легко принимать десяток мужчин за сутки? Это же какое здоровье нужно иметь?

— Господь с вами, госпожа, — Хенни перекрестилась и, забрав горшок и несвежее бельё, поспешно ретировалась.

Ника ещё раз осмотрела себя в зеркало и сняла с полки ящичек с пузырьками. Растёрла между пальцами маслянистую розовую жидкость. Понюхала. Духи! Нежный аромат южной розы. Из флакона с белёсым содержимым повеяло ароматом с нотками жасмина. Его Ника и выбрала. А вот средств по уходу за кожей не нашлось.

Спрятать шкатулку оказалось делом непростым. Выход виделся один — отнести её на чердак в один из чуланов и поместить среди ненужных вещей.

По крутой винтовой лестнице Ника поднялась на чердак.

Заглянув в комнату прислуги, ничего нового для себя не обнаружила: стол, стул, сундук, кровать-шкаф. Вместо полога дверцы. Так теплее и не беспокоят мыши. На полу потёртая циновка. Маленькое, чисто вымытое окошко выходит во двор. За забором хорошо просматривается участок соседей.

Ника открыла следующую дверь. Из полутёмного чулана в лицо пахнуло затхлым духом старых вещей, слежавшейся пылью и мышиным помётом. Со стропильной системы свисали лохмотья паутины с запутавшимися в них сухими останками насекомых.

Ника подняла подол платья и сделала несколько шагов. Осмотрелась. Углубляться смысла не видела. Здесь много лет никто не ходил.

У стены под низким потолком она заметила подходящую нишу. Разогнав пауков, затолкнула шкатулку в щель между балкой перекрытия и стропилом. Сохранность шкатулки хотя бы на первое время обеспечена. Позже Ника её перепрячет.

Ника спустилась на первый этаж и в замешательстве остановилась на пороге гостиной. Не решалась войти. Показалось, что попала в музей. Если бы не отсутствие стоек ограждения и музейных этикеток, она бы так и решила.

Её комната и кабинет-спальня Якоба были обставлены простой, добротной мебелью, не претендующей на художественную значимость, но наверняка представляющей чисто исторический и информационный интерес для потомков. А вот обстановка просторной гостиной выглядела вычурно помпезной, роскошной, изготовленной в стиле барокко. В ней каждая вещь или деталь отделки являла собой произведение искусства и, без сомнения, стоила целое состояние.

Мраморная плитка на полу не чередовалась простоватой грязно-серой шахматной клеткой. Она покрывала его безукоризненным чёрно-белым узором линейной раскладки.

Из стены выступал огромный камин с козырьком, облицованный изразцами. По обе стороны от него — парные настенные подсвечники. На каминной полке выстроились в ряд вазы, расписные тарелки, редкие морские раковины.

От очага шёл жар — в специальных горшочках тлели комья торфа. В кованой дровнице высилась аккуратная стопка берёзовых поленьев.

В опасной близости от камина стоял обеденный стол, накрытый ковровой скатертью. С длинной шёлковой бахромой и сложным рисунком жёлто-зелёно-розовых тонов, она была единственным ярким пятном среди тёмно-коричневой полированной мебели.

Обитые тиснёной кожей стулья стояли вдоль стены.

В углу громоздилась кровать-шкаф, в котором спит мать Руз. Ника в этом не сомневалась. Здесь же её туалетный столик в виде маленького шкафчика с зеркалом и подсвечниками по краям. На столешнице щётки для одежды и волос, шкатулка для шитья, пудреница, духи, ларец чёрного дерева, инкрустированный перламутром.

Оглянувшись по сторонам, Ника убедилась, что за ней никто не наблюдает, и заглянула в ларчик. Ни бриллиантов, ни тяжёлых бесценных ювелирных комплектов с драгоценными камнями не увидела. Лишь скромные жемчужные серьги, браслет, неброская брошь с янтарём, кольцо и серьги с рубинами, пара витых браслетов. Возможно, основные ценности лежат в другом месте, но что-то подсказывало Нике, что их нет — проданы или заложены. На пальцах Руз нет ни одного самого тоненького колечка, в проколотых ушах нет серёжек. На госпоже Маргрит украшений тоже нет.

Ника подошла к платяному шкафу с сильно выпирающим изогнутым карнизом. Погладила створки, украшенные рельефной резьбой со сложными растительными мотивами.

Буфет, комод, сундук, широкая скамья не уступали в богатстве отделки шкафу и изготовлены в едином с ним стиле.

В буфете — антикварный сервиз из тончайшего голубого китайского фарфора. Антикварный для Ники, его страшно взять в руки.

На стенах картины в богато декорированных рамах. Над камином большое полотно кисти Якоба ван Рёйсдала «Замок в Бентхайме».

«Не копия, оригинал!» — по телу Ники пробежал озноб. Невероятно, но факт!

В этом времени возможно всё!

Картину модного нынче художника, которой спустя триста пятьдесят лет станет гордостью нации, может купить любой, кому она будет по карману.

Сейчас она не имеет исторической ценности — картина, которая будет украшать зал музея или станет бриллиантом для владельца частной коллекции.

Ника прошла вдоль других полотен, имён художников которых не знала. Сколько их было безвестных, но не менее талантливых, не сумевших пробиться в жизни? Сколько картин пропало или приписано тем мастерам, у которых учились безымянные художники, переняв стиль их письма.

Прямые солнечные лучи не касались картин и поверхности мебели — нижнюю часть высоких узких окон закрывали ставни. В погружённой в тень гостиной сквозь частый оконный переплёт падал дневной свет. В нём тускло блестел шар на конце начищенной медной двухуровневой люстры. С множеством рожков со стаканчиками для свечей, тяжёлая и изящная, она свисала с высокого потолка на металлическом тросе.

Ника не могла позволить себе обойти каждый предмет и потрогать его. Восхищалась молча, на расстоянии.

Присмотрелась к атласным обоям шоколадного цвета с мелким растительным узором. Они сливались с цветом мебели и интерьер выглядел перегруженным, тяжёлым для восприятия. Его бы выстроить вокруг камина, привлечь к нему дополнительный интерес, ослабить внимание к кровати и платяному шкафу. Картину над камином заменить зеркалом. На одной из стен сделать зелёную стену из растений. Было бы необычно для этого времени и вызывающе красиво.

Пожалуй, Ника вовсе убрала бы пару вещей, переставила мебель, выполнила бы зонирование, добавила ярких красок. Их не хватает.

Всё в гостиной свидетельствовало о состоятельности хозяев: дорого и напоказ.

В ней устраивались приёмы и чаепития, поддерживался идеальный порядок — уловка для видимости благополучия и сохранения высокого социального статуса членов семьи Ван Вербум.

Гостиная — единственное место в доме, которого не коснулись глобальные перемены после смерти хозяина. Она подчёркивала прежний достаток древнего обедневшего рода.

За её стенами пряталась нужда. Якобу не хватало средств на ведение хозяйства, уплату налогов и содержание матери и сестры.

Ника обошла свёрнутый в трубку ковёр, о котором говорила Хенни. Даже его берегли и раскатывали в исключительных случаях.

Под многослойной юбкой шуршали спрятанные бумаги. Чтобы не привлекать к ним внимание, Ника плотно свернула листы и закрепила их на бедре подвязкой. Надев на лицо маску равнодушия и усталости, она направилась в кухню, из которой слышались женские голоса. Званый обед с незнакомыми людьми представлялся тягостной обязанностью. Быть может, под каким-нибудь предлогом получится уклониться от него?