Ненаследный сын императора. Часть 2. Смута

Глава 18

Выслушав мои сбивчивые пояснения по поводу операции «Троянский конь», как я, не мудрствуя лукаво, обозвал свою затею, Громов долго смотрел на меня, потом медленно произнес:

— А я недооценивал степень вашего коварства, Алексей Александрович. Страшный вы, оказывается, человек… — и невольно поежился.

— Посмотрим на результат, если вы правы, то…

И он хищно улыбнулся, представив себе реакцию незадачливых австрийцев. Нарышкин согласно кивнул, а потом нерешительно спросил:

— Ваше Величество, я вот все думаю насчет Асира Шарафа аль-Дина… Вы уверены, что это именно его рук дело? Как-то грубо и примитивно… Не мог же он, в самом деле, не предположить, что исполнитель попадет в руки опытных дознавателей, и вся задумка с внедрённым в сознание фальшивым слепком личности провалится?

Я поморщился и устало объяснил:

— А весь расчет строился на том, что я, охваченный гневом и жаждой мести, убью виновника страданий сестер на месте. И подвела его только природная трусость этого недочеловека. Вместо того, чтобы громогласно объявить о том, что он явился исполнителем воли оскорбленных мужей — принцев Австрийской империи, он попытался сбежать. Обнаружив, что артефакт смены облика больше не действует, спрятался, рассчитывая выбраться из дворца, когда суматоха утихнет. Вот и не попался мне сразу под горячую руку.

Я замолчал, углубившись в свои мысли, понимая, на каком тонком волоске все висело. Ведь я действительно готов был развязать войну, не считаясь с тем, сколькими жертвами обернется моя жажда мести. И если бы не дикое желание подосланного отравителя спасти свою никчемную жизнь, что сумело пересилить приказы, вложенные напрямую в его подсознание арабскими магами, все могло бы обернуться куда хуже. И девчонки бы погибли, так как вряд ли нам удалось бы найти противоядие, и началась бы кровопролитная битва двух держав…

Услышав деликатное покашливание Нарышкина, я понял, что оба политика вежливо ждут, пока я отпущу их. Поспешно извинившись, я попрощался с ними и отправился к себе, решив немного отдохнуть и собраться с мыслями после вымотавшего меня заседания Совета.

Обрадовавшись полумраку, царившему в моей спальне, я с блаженным стоном упал на кровать, предвкушая, как проведу хотя бы час вне политических дрязг, наслаждаясь тишиной и одиночеством… И тут же подскочил от неожиданности, услышав сдавленное ойканье прямо над ухом. В моей голове моментально пронеслись мысли о наёмниках, заговорщиках и мятежниках. Смущало только одно — вряд ли суровый убийца мог иметь обыкновение в ожидании своей жертвы располагаться со всеми удобствами в чужой постели… Додумывая на ходу эту обнадёживающую мысль, я поспешно зажег свет и воззрился на испуганную Марго, растерянно хлопающую ресницами.

От накатившего огромного облегчения мне сначала захотелось обнять её и расцеловать милую мордашку. А потом стали закрадываться смутные сомнения — учитывая наши напряженные отношения, ее внезапное появление в моей спальне вряд ли могло предвещать что-то хорошее. Осторожно присев на край кровати, я поинтересовался:

— И с чего это Ваше Императорское Величество изволит прятаться тут в темноте? Никак, надеялась, что преждевременно скончаюсь от испуга?

Маргарет возмущенно сверкнула зелёными глазищами:

— И вовсе я не прячусь! Пришла поговорить, а тебя все нет и нет… Я и не заметила, как задремала, ночью-то выспаться не удалось, такая суета была во дворце… И накануне тоже с отдыхом не сложилось… — и она покраснела.

Я молча рассматривал её, ожидая продолжения. Но она, уставившись неподвижным взглядом мимо меня, тоже хранила молчание. Тяжело вздохнув, я тронул её за плечо, пытаясь привлечь внимание. Марго встрепенулась, потом произнесла:

— Я слышала, что ты принял решение о расторжении брака твоих сестёр. Алекс, а как теперь? Вряд ли кто-то захочет взять их замуж…

И тут меня прорвало. Долго копившиеся негативные эмоции требовали выхода, я вдруг ощутил огромное желание высказать все свои претензии, забыв о политической выдержке, о том, что за спиной моей заносчивой супруги стояла могущественная держава…

— Значит, это все, что тебя интересует? Не узнав даже, как себя чувствуют единственные родные мне люди после того, как побывали одной ногой за гранью жизни и смерти, ты спрашиваешь только — возьмут ли их замуж — или они останутся здесь, в родном доме, рядом со мной? Ты опасаешься, что они отберут у тебя власть? Что они займутся теми обязанностями, что обычно выполняют императрицы — а у тебя это, откровенно говоря, выходит из рук вон плохо! Да, их народ любит, а что сделала ты, чтобы завоевать любовь простых людей? Во время празднеств появлялась, усыпанная драгоценностями, каждая из которых могла бы прокормить одну семью в течении многих месяцев? Гордо задирала нос, брезгуя лишний раз посетить госпиталь или дома сирот, потому что боялась замарать подол дорогущего платья?

Я отдышался и продолжил, с горькой безнадежностью глядя на неё:

— Почему я постоянно должен ждать от тебя подвоха? Мало мне проблем с заговорами и иностранными шпионами… Я вынужден постоянно быть настороже, потому что в борьбе за власть ты готова идти по головам, в том числе и по моей… Почему простой рабочий гораздо счастливее меня? Ведь после тяжелого трудового дня он возвращается домой, где его любят и ждут, где его ценят и слушают, где ему оказывают поддержку. А ты? Ты только и ждешь возможности захватить побольше власти, оттеснить меня от решения государственных вопросов, ты кичишься своим происхождением, забывая, что есть и человеческие, душевные качества, которые иногда стоят гораздо дороже…

Ощущая безмерное облегчение от того, что, наконец, сумел высказать все, что таил до поры на сердце, я увлекся своими обличениями и не сразу обратил внимание на реакцию Маргарет. Между тем она, с расширенными от испуга глазами, прижала руки к груди и лишь вздрагивала изредка, услышав особо обидную для себя фразу. К концу моей вдохновенной речи, пронизанной презрением и злостью, по её щекам потекли горячие слезы. Дождавшись паузы, когда я набирал воздуха, собираясь разразиться очередной тирадой, она с отчаянной решимостью заговорила торопливо, давясь словами и рыданиями:

— А ты… Ты! Весь такой правильный, благородный… Ты тревожишься обо всех, ты защищаешь каждую служанку, каждую фрейлину!.. А ты хоть раз поинтересовался, каково мне в чужой стране, где никто не поддерживает меня? Ты упрекаешь меня, что я не выполняю, как должно, свои обязанности… А кто помог мне в них разобраться? Кто объяснил мне, чего от меня ждут? Мои драгоценности и наряды — это моя броня от злых взглядов, от осуждающих шепотков за спиной. Да! Ты прав, я хочу власти! Если никто меня не любит — пусть боятся! Ведь я не чувствую никакой твоей защиты! Ты только постоянно в чем-то меня обвиняешь, смотришь на меня подозрительно, вынуждаешь самой заботиться о своей безопасности. Любая девка тебе дороже собственной жены! Да, я горжусь своим происхождением, я достойна стоять рядом с тобой на равных! Но ведь рядом с тобой нет свободного места для меня…

Она всхлипнула, перешла с крика на пронзительный шепот:

— Вспомни, с чего началось наше знакомство? Ты страдал, потеряв возлюбленную, что была похожа на меня… Я помогла тебя отомстить за неё! Но с тех пор постоянно ощущала себя лишь её отражением… И каждый раз, когда мне казалось, что ты готов забыть о прошлом, что твое сердце открыто для новых чувств, ты приближал кого угодно, только не меня! Эта выскочка Оленина, потом Тэйни… Ты доверяешь им, а меня отталкиваешь, ранишь своим равнодушием. А я… Да, я не привыкла вымаливать любовь к себе, я не буду ползать на коленях, ища твоего расположения! Я как пружина — чем больше ты давишь на меня, тем сильнее я буду отталкивать тебя. Чем больнее ты делаешь мне своими насмешками и безразличием, тем яростнее я буду пытаться избавиться от своей любви к тебе!

Тяжело дыша, она смотрела гневно на меня, а я потрясенно пытался привести свои мысли в порядок, уложив в своей голове главное — она только что призналась в том, что… любит меня? Самоуверенная, заносчивая гордячка — страдает от моего безразличия?! Как же я был слеп! Как я не понял до сих пор, что за её злостью и сумасбродностью стоит древнейшее в мире чувство — ревность и обида недооцененной, отвергнутой женщины? Как я, перенеся на совсем юную девчонку все своё недоверие к стране, в которой она родилась, не смог разглядеть в ней глубоко несчастного человека, оторванного от привычной обстановки, от любящих родных? Ведь и сам-то оказался в такой же ситуации! И знаю, каково это — быть чужим для всех окружающих… А ведь я — мужчина, мне легче выносить и отчужденность, и равнодушие, и одиночество!

— Но почему? Почему ты ни разу не попыталась просто со мной поговорить, честно, без утайки, без недомолвок?

Маргарет сердито сжала кулачки, стукнула ими по мягкой подушке, а я внутренне сжался, понимая, что этот удар, скорее всего, предназначался тому бесчувственному и тупому чурбану, каким показался вдруг сам себе… Она с горечью спросила, глядя мне с отчаянной прямотой даже не в глаза, а сразу в душу:

— А ты хоть раз дал мне шанс попробовать? Хотя бы один раз ты готов был просто выслушать меня, живую девушку, со своими мыслями и чувствами, забыв о том, что перед тобой навязанная жена из страны, которую ты считаешь враждебной? Ты хотел считать меня интриганкой, желающей лишь получить выгоду для своей родины — и я играла эту роль! Если я не смогла прийтись ко двору здесь — я обеспечу себе почёт и уважение там! А теперь, когда ты всё знаешь — пожалуйста, расторгай и наш брак! Ведь для тебя это досадная ошибка, которую, впрочем, легко исправить!

Она гордо и независимо вскинула голову, с явным усилием сдерживая слезы, что норовили вырваться из плена её прекрасных глаз. А я, забыв обо всем, любовался ею, знакомясь заново со своей женой.

Расчетливая? Нет, разумная и умеющая смотреть в будущее… Заносчивая? Нет, умеющая скрывать свои истинные чувства от недоброжелателей… Ненавидящая меня? Нет, глубоко обиженная невниманием и непониманием, но искренне любящая… Чужая? Нет, не познанная до конца, чудесная тайна, которую мне предстоит с трепетом и бережностью разгадывать на протяжении всего отмеренного нам судьбой времени…

— Потому что я никуда тебя не отпущу и никому не отдам! — я и не заметил, как произнес вслух то, к чему пришёл в ходе своих размышлений.

Она недоуменно посмотрела на меня, решив, что ей послышалось. А я осторожно взял в свои руки её горячие ладошки и, сам удивляясь неуверенности и нервной дрожи, звучащих в моем голосе, спросил:

— Марго, ты дашь мне еще один шанс? Ты позволишь мне попытаться загладить свою вину перед тобой и заслужить твою любовь?

Она пристально вгляделась в мое лицо, и, видимо, что-то прочитав в нём, что уверило её в моей искренности, вдруг припала к моей груди, вцепившись в меня, как в спасительный якорь, зарыдала, прижимаясь так отчаянно, будто боялась, что я вот-вот исчезну. А я обнимал её с непривычной нежностью, понимая, что теперь многое должно измениться…