Нэпман 2. Изящная комбинация

Глава 10 Прорыв

Морозное январское утро выдалось на удивление ясным. Термометр на стене заводской проходной показывал минус восемнадцать. Над трубами мартеновского цеха поднимались белые столбы дыма, окрашенные розовым светом восходящего солнца.

Я быстро шел по заводскому двору, утрамбованному свежевыпавшим снегом. Мимо прогрохотал новенький грузовик с огнеупорным кирпичом для футеровки печей. На борту свежая надпись «Ударный рейс».

Завод уже не узнать. Вместо старых, слегка обветшалых цехов образцовое производство. Мартеновский корпус сверкает свежей белой краской. Над входом новенькая вывеска с гербом СССР, выполненная в стиле конструктивизма.

У здания заводоуправления меня встретил Величковский. Профессор, как всегда подтянутый, в безупречном костюме-тройке от Калишевского, поверх наброшено теплое пальто с каракулевым воротником.

— Леонид Иванович! — он подергал себя за мочку уха. — Спешу обрадовать. У нас проблема с новой партией огнеупоров. Только что выявили при входном контроле.

Ну да, шутник. У нас срок сдачи первой партии заказа через три дня, а он мне подсовывает такие подлянки.

— Пойдем разбираться, — я еле слышно вздохнул.

В лаборатории на длинном дубовом столе лежали образцы кирпича. Новейший микроскоп с массивным латунным тубусом выхватывал тревожные детали структуры.

— Смотрите, — Величковский отрегулировал фокус микрометрическим винтом. — Микротрещины в структуре. При температуре плавки такой кирпич продержится от силы две недели вместо положенных двух месяцев.

Чертовски плохо.

Я склонился над микроскопом. Действительно, в кристаллической структуре шамота виднелись характерные разрывы. Брак не явный, но критический для производства.

— Без футеровки печей мы встанем, — я взглянул на стенные часы. Счет шел на минуты. — А новую партию ждать три недели. Что делать?

Я отсюда же позвонил Соколову. Тот уже был в курсе насчет проблемы кирпича.

— Поставщик разводит руками. Говорит, такая структура получается из-за нового месторождения глины. Ничего поделать не может.

Я сжал трубку. Но Величковский вдруг замер, его пальцы машинально сложились веером, верный признак того, что профессора осенила идея.

— А что если… — он быстро подошел к шкафу с немецкими техническими журналами. — Я читал в последнем номере «Keramische Zeitschrift» статью о предварительной термической обработке.

Я сказал Соколову, что перезвоню и положил трубку. Профессор быстро достал и развернул на столе свежий номер журнала:

— Вот! Если пропитать кирпич раствором силиката натрия и прокалить при восьмиста градусах, микротрещины затянутся стеклофазой. Более того, — его глаза загорелись, — такая обработка увеличит срок службы футеровки минимум в полтора раза.

— Сколько времени нужно на обработку партии? — я прикинул объемы в уме.

— При использовании методики Гастева и конвейерной обработки — сутки, — Величковский быстро сделал расчеты на логарифмической линейке. — У нас как раз есть свободная туннельная печь «Гумбольдт».

— Действуйте, — я кивнул. — Я сейчас отдам распоряжения. Только возьмите пробу на испытания. Нужно быть абсолютно уверенным в результате.

Через два часа в лаборатории уже гудела испытательная печь. Величковский колдовал над экспериментальными образцами. Его пенсне поблескивало в свете электрических ламп.

— Потрясающе! — воскликнул он, разглядывая обработанный кирпич в микроскоп. — Структура не просто восстановилась, она стала плотнее. Такая футеровка будет служить дольше обычной!

Я посмотрел на часы, близился полдень. В мартеновском цехе уже готовились к первой плавке по новой технологии. А мы не просто решили проблему, мы создали улучшенную технологию производства огнеупоров. Только если все пойдет по плану.

— Передайте в технический отдел, пусть готовят заявку на патент, — я опять позвонил Соколову. — И свяжитесь с поставщиком. Будем помогать им внедрять новый метод.

За окном лаборатории светило зимнее солнце. Рабочий день в самом разгаре.

Завод продолжал работать. В свете прожекторов с посеребренными рефлекторами двигались фигуры рабочих, урчали моторы грузовиков, из труб мартеновского цеха поднимался дым.

До сдачи первой партии оборонного заказа оставалось всего три дня, и каждая минута на счету.

Я отправился в цех, чтобы проверить, как дела. Две последние недели я ночевал на заводе, только пару раз был у Лены. Забыл про свой дом.

В цехах кипела работа. Вдоль печей двигались бригады сталеваров, их движения выверены по циклограммам Гастева.

— Внимание! Замер темпа работы третьей бригады! — молодой хронометрист в форменной куртке из молескина склонился над секундомером с механизмом высшего класса точности.

На стене висела огромная доска показателей, размеченная по системе ЦИТ. Каждый час новые цифры фиксируют выработку бригад. Зеленые и красные флажки отмечают выполнение сменных заданий.

— Леонид Иванович! — ко мне подошел Сорокин, на его очках в стальной оправе осела металлическая пыль. — У нас проблема с синхронизацией бригад. Первая и вторая идут в разном темпе, нарушается общий ритм плавки.

Я взглянул на схему движения бригад, вычерченную на миллиметровке «Контор-Культура». Действительно, из-за разницы в темпе работы возникали простои. При нашем жестком графике это недопустимо.

— Александр Владимирович, — обратился я к Сорокину, — сколько времени нужно на установку световой сигнализации?

— Если использовать лампы разных цветов и реле «Сименс», — он быстро произвел расчет на логарифмической линейке. — Часа три на монтаж, еще час на наладку.

Ай-яй-яй, сроки поджимают. Первая партия брони должна быть готова через три дня, иначе полетят головы.

— Успеем, — я хлопнул Сорокина по плечу. — Даже с опережением графика.

В этот момент по цеху разнесся голос Лебедева:

— Внимание! Первая бригада отстает от графика на две минуты!

Сорокин развернул на верстаке чертеж системы сигнализации:

— Смотрите, для каждой бригады свой цвет: красный, синий, зеленый. Частота вспышек задает темп работы. При отставании сигнал учащается.

Когда я зашел через полчаса в цех, монтажники в брезентовых робах уже тянули провода в медной оплетке по специально установленным креплениям. Электрики в прорезиненных перчатках монтировали патроны для цветных ламп.

— А это, — Сорокин указал на небольшой шкаф с приборами, — блок управления. Хронометрист задает эталонный темп, система автоматически контролирует отклонения.

Я с интересом разглядывал схему:

— Любопытное решение. А если добавить звуковую сигнализацию? У нас как раз есть несколько сирен «Клаксон» от старой системы оповещения.

— Отличная идея! — Сорокин быстро внес изменения в чертеж. — При критическом отставании сирена даст короткий сигнал.

Через два часа система была готова. Над каждым участком работы бригад горели цветные лампы, задавая четкий ритм движений. На пульте управления мерно щелкало реле, отсчитывая эталонный темп.

— Первая бригада, ускорить темп! — раздался голос хронометриста. Красные лампы начали мигать чаще, подгоняя рабочих.

К вечеру разница в темпе работы бригад сократилась до минимума. Производительность выросла на пятнадцать процентов. Система Гастева, усиленная световой сигнализацией, давала потрясающие результаты.

— Теперь мы точно уложимся в сроки, — Сорокин сверился с графиком производства, вычерченным на листе ватмана. — При таком темпе первая партия брони будет готова на сутки раньше срока. Тьфу, тьфу. Лишь бы не сглазить.

Я смотрел, как слаженно двигаются бригады сталеваров под ритмичные вспышки цветных ламп. Каждое движение выверено, каждая операция точно по времени. Система Гастева превратила тяжелый физический труд в точную науку.

— Александр Владимирович, — обратился я к Сорокину, — подготовьте документацию по этой системе сигнализации. Такое решение пригодится и на других участках.

За окнами цеха быстро темнело, но работа продолжалась. В свете электрических ламп мерно вспыхивали цветные сигналы, задавая четкий ритм производства.

После цеха я зашел проверить пульт автоматического управления производством. Центральная диспетчерская залита ярким светом электрических ламп «Филипс».

Сейчас здесь присутствовали еще и Лебедев, Штром и Гришин. Зотов запускал пульт управления. Бонч-Бруевич приехать не смог, умчался вчера по делам опять в Нижний.

— Готовность усилительного каскада? — Протасов склонился над схемой, глаза поблескивали в свете ламп.

— Все лампы ГК-3 проверены и откалиброваны, — Зотов поправил кожанку. — Параметры в норме.

На главном пульте управления сверкали отполированные бронзовые корпуса электронно-лучевых трубок. Мраморные панели щитов управления были уставлены приборами «Сименс» и «Вестон». В углу мерно жужжал мотор «АЭГ», отвечающий за развертку изображения.

— Внимание, включаем первый канал! — скомандовал Зотов.

Щелкнул рубильником с эбонитовой рукоятью. На экране одной из трубок появилось изображение внутренности мартеновской печи. Но тут же оно пошло волнами помех.

— Наводки от силовых кабелей, — нахмурился Зотов, глядя на осциллограф. — Они проложены слишком близко к сигнальным линиям.

Лебедев нахмурился, а Штром скептически ухмыльнулся и пробормотал ругательство по-немецки.

Я взглянул на часы. Скоро конец рабочей смены, а система должна быть готова к утренней плавке. Промедление недопустимо.

— Вася, — обратился я к изобретателю, — какие есть варианты?

Тот задумчиво потер подбородок:

— Переложить кабели уже не успеем. Нужно что-то другое, — он задумчиво тер подбородок. А потом оживился. — У меня есть идея! — Зотов метнулся к чертежному столу, где были разложены схемы на ватмане. — Мы можем создать экранирующий контур из свинцовых листов.

— Интересно… — Протасов склонился над чертежом. — А если добавить заземление через дроссели?

— Именно! — Зотов быстро набросал схему карандашом. — Смотрите: свинцовый экран отводит наводки на землю, а дроссели гасят паразитные токи.

Лебедев достал блокнот из кармана штанов, поглядел в него:

— На складе есть рулоны свинцовой фольги. Остались от упаковки импортного оборудования.

— Действуйте! — я кивнул. — Времени в обрез.

Работа закипела. Я отправился опять в цех, чтобы лично проконтролировать ход работ.

Монтажники в брезентовых рукавицах осторожно оборачивали сигнальные кабели свинцовой фольгой. Электрики в прорезиненных перчатках устанавливали дроссели в точках заземления.

— Леонид Иванович, — Зотов показал еще один чертеж, — я добавил фильтры на входные каскады. Должно отсечь высокочастотные помехи.

Величковский, тоже присоединившийся к нам, внимательно изучил схему:

— Очень элегантное решение. В Америке Зворыкин бьется над подобной проблемой, а вы вот так просто ее решили.

Через три часа система была готова к повторному запуску. В диспетчерской собрались все участники работ. Величковский тоже пришел посмотреть, оторвавшись от своих бесконечных анализов стали.

— Включаем! — скомандовал я.

Снова щелкнул рубильник. На экранах электронно-лучевых трубок появилось четкое изображение всех участков мартеновского цеха. Никаких помех — только ясная картинка технологического процесса.

— Потрясающе! — Величковский протер даже хлопнул в ладоши. — Теперь мы можем контролировать плавку, не подходя к печам.

Я внимательно осмотрел показания всех приборов. Система работала безупречно. Каждый параметр плавки теперь под постоянным контролем.

— Пусть сменные диспетчеры проведут пробную вахту, — распорядился я. — К утренней плавке все должны уверенно управлять системой.

За окнами диспетчерской уже сплошная темнота, озаренная только светом фонарей. А у меня дел по горло.

Теперь я отправился конструкторское бюро при заводе. Проверить, куда там пропал Сорокин. Что-то его давно не видно.

В техническом бюро завода горел яркий свет. За широкими чертежными столами работали молодые конструкторы. До сдачи оборонного заказа оставалось меньше двух суток, и каждый чертеж проходил тройную проверку.

Сорокин склонился над кульманом «Рейсшинен», его остро отточенный карандаш быстро скользил по ватману. На столе рядом лежали раскрытые справочники в потертых кожаных переплетах и старая логарифмическая линейка.

— Александр Владимирович! — один из конструкторов, пожилой Юргов, оторвался от расчетов на бумаге. — Что-то не сходится в системе охлаждения броневых плит.

Сорокин подошел к столу коллеги. На листе ровным инженерным почерком выведены столбцы цифр.

— Вот смотрите, — Юргов постучал карандашом по расчетам. — При максимальной нагрузке температура в каналах охлаждения поднимается выше критической.

Я как раз зашел проверить работу конструкторского бюро и услышал этот разговор. Ну вот, очередная проблема. Я подошел ближе:

— Что такое стряслось? Опять не слава богу.

— В базовых расчетах ошибка, — Сорокин уже колдовал над логарифмической линейкой. — Мы использовали стандартные коэффициенты теплопередачи, а для нашей новой стали они другие.

Максимов, другой инженер, работавший за соседним столом над анализами металла, поднял голову:

— Совершенно верно! Наша сталь имеет иную кристаллическую структуру. Теплопроводность отличается процентов на тридцать.

— Нужно полностью пересчитывать систему охлаждения, — Сорокин начал быстро делать пометки в блокноте. — Вот только сколько это займет времени, ума не приложу. Хотя, подождите, у нас есть новый метод расчета теплообмена, — он вдруг оживился. — Помните статью профессора Кирша в последнем номере «Zeitschrift für Metallkunde»?

Он метнулся к дальнему столу у стены, заваленному бумагами, быстро нашел нужный номер:

— Вот! Метод графического интегрирования потоков теплоты. Позволяет учесть все особенности материала.

— Но там же сложные вычисления, — нахмурился Юргов. — На обычной линейке это часы работы.

— А если использовать машину «Феликс»? — предложил я. — У нас в бухгалтерии как раз установили новую модель.

Сорокин разложил на столе графики теплопроводности:

— При правильной организации работы можем успеть за ночь. Я дам точные данные по теплофизическим свойствам нашей стали.

Работа закипела. Молодые инженеры разделили расчеты на части. Юргов чертил графики тепловых потоков, Сорокин колдовал над формулами. Максимов готовил таблицы поправочных коэффициентов.

Арифмометр «Феликс» стрекотал без остановки. Его никелированные рычаги мелькали под пальцами опытной счетоводки, вызванной из бухгалтерии. Цифры выстраивались в ровные колонки на бумажной ленте.

К трем часам ночи новая система охлаждения была полностью рассчитана. На кульмане появились исправленные чертежи. Увеличенное сечение каналов, измененная геометрия потоков, дополнительные ребра охлаждения.

— Теперь температура не поднимется выше восьмидесяти градусов даже при пиковой нагрузке, — Сорокин сверился с последними расчетами. — Можно начинать отливку по графику.

Юргов уже передавал чертежи в производство:

— Литейщики успеют внести изменения в оснастку. Задержки не будет.

Я осмотрел готовые чертежи. Работа выполнена безупречно. Наши специалисты не только нашли ошибку, но и предложили более совершенное решение.

— Отличная работа, — я положил руку на плечо Сорокина. — Как только закончим с заказом, оформляйте документы на рационализаторское предложение.

Когда я вернулся в кабинет, то первым делом увидел Лену. Она сидела рядом с моим кабинетом, помогала по вечерам с переводом немецких журналов.

На столе у девушки уютно горела настольная лампа. Всюду стопки технических бумаг. Тонкие пальцы быстро перелистывали страницы, делая пометки остро отточенным карандашом. Как всегда, на ней любимое строгое темно-синее платье, на шее поблескивала тонкая нить жемчуга.

— Я нашла очень интересную статью по термообработке в последнем номере, — она подняла глаза, в которых читалось какое-то новое, незнакомое выражение. — Тебе понравится.

Но меня смущал ее взгляд. Я сразу почувствовал неладное.

— Вот как? Это интересно. Покажешь потом? — я присел на край стола, чувствуя неладное. — А у тебе как дела? Все в порядке? Или что-то случилось?

Она помедлила, машинально поправляя локоны:

— Мне предложили должность в торгпредстве. В Берлине. Руководить там техническим отделом.

В комнате повисла тяжелая пауза. Где-то в глубине здания гудели моторы заводской вентиляции.

Да уж. Когда я хлопотал о ее повышении, то не рассчитывал, что она уедет дальше.

— Когда нужно дать ответ? — мой голос прозвучал глуше, чем хотелось бы.

— Через три дня, — она отложила карандаш. — Это очень серьезное повышение. Возможность работать с крупнейшими немецкими концернами.

— А как же наши планы по модернизации? — я подошел к окну. За стеклом в чугунном переплете кружился снег. — Мы только начинаем самое интересное. Автоматизация производства, новые технологии. Хотя, речь, конечно, не о модернизации. Как будем мы с тобой?

Лена встала, подошла ко мне. От нее пахло духами.

— Я понимаю, — она коснулась моего плеча. — Но там я смогу принести больше пользы. Прямой доступ к новейшим разработкам, связи с ведущими инженерами.

— Здесь тоже интересно, — я повернулся к ней, — Ты знаешь, что мы планируем создать первый в стране полностью автоматизированный завод? Такого еще нет нигде в мире. Даже в Германии. Ты можешь стать частью этого проекта.

Она замерла, в карих глазах мелькнул интерес:

— Расскажи подробнее.

— Центральная диспетчерская с видеонаблюдением — это только начало, — я кивнул на огни цехов за окном. — Смотри: полный контроль всех процессов, автоматическая регулировка параметров, система передачи данных.

— И все это реально? — в ее голосе звучало сомнение.

— Уже реально. Зотов разработал уникальную схему управления, Бонч-Бруевич помогает с электроникой. Через год это будет первое в мире производство такого уровня.

Она склонилась над чертежом, машинально теребя локоны, старая привычка, появляющаяся в минуты глубокой задумчивости.

— И когда планируете начать? — спросила она после паузы.

— Сразу после сдачи этого заказа. Я уже говорил с Орджоникидзе, он поддерживает. Но нам нужен человек, который понимает немецкую техническую документацию и умеет работать с иностранными партнерами.

Лена отошла к окну. В тусклом свете вечерней Москвы ее профиль казался особенно тонким и четким, как на античной камее.

— Знаешь, — она наконец нарушила молчание, — в Берлине я буду всего лишь чиновником. Пусть и высокого ранга. А здесь ты предлагаешь участвовать в чем-то действительно стоящем и полезном для страны.

— Здесь ты будешь участвовать в создании будущего, — я подошел ближе. — Мы делаем то, чего еще никто не делал. И без тебя нам придется трудно.

— Дай мне время подумать, — она повернулась ко мне. — До завтрашнего вечера.

— Конечно, — я кивнул. — Только помни: такой шанс выпадает раз в жизни. Возможность создать что-то действительно новое.

Она улыбнулась:

— Ты неисправимый романтик, Леонид. Даже в технике видишь поэзию.

— А разве это не поэзия? — я обвел рукой чертежи. — Мы создаем симфонию механизмов, где каждая деталь играет свою партию в общем оркестре.

— Я закончу перевод статьи, — Лена вернулась к столу. — Она может пригодиться при термообработке последней партии.

Я знал, что она уже почти приняла решение. Но ей нужно самой прийти к нему, без давления с моей стороны.

— Спасибо, — я направился к двери. — За все.

В коридоре я остановился, прислушиваясь к шелесту бумаг за дверью. Интересно, что перевесит, карьерные амбиции или желание быть частью чего-то по-настоящему великого?

Впрочем, это выбор Лены. А у меня еще много работы до утра.