Нэпман 2. Изящная комбинация

Глава 5 Испытания

Морозным январским утром мы очутились на заводском полигоне. Снег поскрипывал под сапогами, термометр на щите метеостанции показывал минус двадцать три. Мощные прожекторы с чугунными корпусами заливали испытательное поле ярким электрическим светом, выхватывая из предрассветных сумерек силуэты оборудования.

На бетонном основании уже установили две броневые плиты. Слева — классическая немецкая броня «Круппа», справа — наша новая разработка. Молодые рабочие в новых ватниках заканчивали монтаж измерительных приборов.

— Хронограф «Беккер» откалиброван, — доложил Сорокин, подойдя ближе и отряхивая штанины. В руках он держал планшет с таблицами баллистических расчетов. — Готов фиксировать начальную скорость снаряда.

Величковский в теплом пальто с каракулевым воротником в последний раз проверял установку броневых плит:

— Угол наклона точно тридцать градусов, — он сверился с геодезическим теодолитом «Герц». — Расстояние до орудия сто метров, как в стандартных испытаниях.

Я обошел испытательное поле. Трехдюймовка образца 1902 года, начищенная до блеска, ждала своего часа. Это была полевая скорострельная пушка, она стояла на своем классическом лафете с характерными загнутыми станинами.

Щит из котельной стали, выкрашенный в защитный цвет, поблескивал на морозе. Ствол тридцатого калибра начищен до зеркального блеска. Затвор поршневого типа системы Норденфельда работал как часы, артиллеристы только что закончили смазку механизма ружейным маслом «Ружьецвет». Под колесами с шинами «Треугольник» лежали деревянные брусья для устойчивости. Прицельные приспособления, панорама Герца с делениями до тридцати пяти верст тщательно выверены.

Рядом штабелем лежали снаряды, отобранные на военном складе. Артиллерийский расчет в форменных шинелях проверял прицельные приспособления.

Тут же хлопотал Василий Зотов — коренастый парень лет двадцати трех, с открытым лицом и внимательными серыми глазами. Несмотря на мороз, его высокий лоб покрывала испарина, он увлеченно возился с самодельным регистратором.

На нем новенькая кожанка, купленная на премию за рационализаторское предложение по кислородной станции, под ней виднелась косоворотка домашней вязки. В петлице поблескивал значок выпускника ФЗУ, а в нагрудном кармане торчала потрепанная записная книжка, куда он постоянно заносил технические идеи.

Удивительный самородок, подумал я, глядя, как ловко его руки собирают сложный прибор. Сын путиловского рабочего, он с детства возился с механизмами.

В шестнадцать лет собрал действующую модель паровой машины, в восемнадцать усовершенствовал станок в механическом цехе. А недавно я узнал, что дома у него целая мастерская: токарный станок «Феникс», купленный на толкучке и восстановленный своими руками, самодельный радиоприемник, способный ловить даже Берлин, и множество других начатых изобретений.

— Василий, — окликнул я его. — Как твоя учеба в вечерней Промакадемии?

Он просиял, его открытое лицо осветилось улыбкой:

— Отлично, Леонид Иванович! Профессор по электротехнике сказал, мое решение для кислородной станции можно в учебники заносить. А еще я там познакомился с одним инженером из лаборатории Бонч-Бруевича… — он замялся, явно не решаясь продолжить.

— И что? — подбодрил я.

— Понимаете, у меня идея появилась, — он достал из кармана потрепанный блокнот в клеенчатой обложке. — Если соединить усилитель на новых лампах с системой автоматического регулирования, можно создать устройство для дистанционного контроля температуры в печах, — Зотов быстро чертил схему, карандаш летал по бумаге. — Смотрите: термопара дает сигнал, усилитель на лампах ГК-3 его усиливает, а потом через реле «Сименс» управляет подачей газа. Я уже собрал макет дома, работает!

Он достал из планшета сложенный вчетверо ватманский лист:

— Вот полная схема. Здесь входной каскад на лампе с высоким коэффициентом усиления, здесь система компенсации помех. Это я придумал, когда возился с радиоприемником. А самое главное, — его глаза загорелись еще ярче, — можно передавать показания на любое расстояние! Поставим в диспетчерской самописец «Сименс-Гальске», и дежурный будет видеть температуру во всех печах сразу.

Величковский давно уже находился рядом, он мигом схватил чертеж:

— Позвольте… Это же… это же именно то, что нам нужно для автоматизации! А если добавить еще и систему передачи изображения, о которой говорил Леонид Иванович, то это будет самая передовая наработка.

— Уже думал об этом! — Зотов перевернул страницу блокнота. — Можно использовать разработки Розинга. Я читал его статьи в «Известиях Русского технического общества». Если взять электронно-лучевую трубку и добавить систему развертки на моторе «АЭГ», то можно улучшить экраны.

Я слушал этот технический диалог и понимал: вот оно, будущее советской промышленности. Профессор старой школы и молодой самородок из рабочих, объединенные страстью к техническому прогрессу, вместе создают то, что через десятилетия станет обычным делом, автоматизированные системы управления производством. На морозе от их увлеченности словно становилось теплее.

— А что там с киноаппаратом? — мягко напомнил я, чтобы вернуть Зотова к реальности.

Тот быстро оглянулся.

— Киноаппарат «Дебри» установлен, — доложил он, протирая объектив замшевой салфеткой. — Будем снимать испытания для отчета. И еще… — он замялся. — Я тут собрал автоматический регистратор деформации. По своим чертежам.

— Покажите.

Зотов открыл ящик. Внутри поблескивал латунными деталями хитроумный прибор, похожий на сейсмограф:

— Вот здесь стальная игла чертит график на закопченном барабане. Показывает, как деформируется броня при попадании снаряда. А это, — он указал на часовой механизм, — привод от хронометра «Павел Буре».

Величковский внимательно осмотрел прибор:

— Василий Петрович, голубчик, — профессор по привычке обращался ко всем молодым инженерам по имени-отчеству. — Ваш регистратор — это просто чудо! Особенно механизм синхронизации с хронографом. Сразу получим полную картину разрушения! Вы не думали подать заявку на патент?

Зотов смутился, его открытое лицо порозовело:

— Что вы, Николай Александрович, какой патент… Это же для общего дела.

Надо же, какой бескорыстный. Молодец, достойный выходец из социалистического общества.

Впрочем, долго стоять на месте я не мог. Надо двигаться дальше. От пушки я отправился к пункту наблюдения. Там меня встретил Сорокин.

— Баллистические таблицы готовы, — он протянул мне папку с расчетами. — Первый выстрел по немецкой броне, второй по нашей. Одинаковые снаряды, одинаковый заряд пороха.

К испытательному полю подъехал грузовик «АМО-Ф-15». Рабочие в брезентовых рукавицах начали выгружать измерительное оборудование: тензометры «Гугенбергера», микрометры «Цейс», твердомеры «Бринелля».

— Через два часа прибывает комиссия, — я сверился с карманным хронометром. — Все должно быть готово к показательным испытаниям.

Сорокин нервно огляделся и прищурился:

— Леонид Иванович, а если… если расчеты неверны? Такая высокая комиссия, сам Тухачевский…

Я покачал головой.

— Наша сталь лучше немецкой. Мы это уже доказали в лаборатории. Теперь докажем на полигоне.

Над заводскими корпусами занимался рассвет. Из труб мартеновского цеха поднимались столбы дыма. Там продолжалась работа над оборонным заказом. А здесь, на полигоне, готовилось главное испытание, которое должно доказать превосходство советской металлургии.

До прибытия комиссии оставалось два часа. До сдачи первой партии заказа девять дней.

Ровно в десять утра у проходной завода появился первый автомобиль. Черный правительственный «Паккард» с характерным удлиненным капотом. За ним длинной вереницей подтянулись остальные машины: представительский «Роллс-Ройс» наркомата, несколько «Бьюиков» с военными номерами, замыкал колонну бронированный «Фиат» охраны.

Из первой машины легко выпрыгнул Тухачевский. Я его сразу узнал.

Несмотря на мороз, на нем была только шинель тонкого английского сукна с ромбами в петлицах, фуражка с красной звездой сидела чуть набекрень. Молодое лицо с характерными усиками выражало живой интерес. В руках потертый кожаный портфель, явно еще с Гражданской войны.

Следом, поправляя пенсне в золотой оправе, вышел Каганович. Его добротное пальто с каракулевым воротником и шапка-пирожок выдавали высокопоставленного партийного работника. Под мышкой папка с документами, на руке поблескивали часы «Мозер», подарок Сталина.

— Здравствуйте, товарищ Краснов, — Тухачевский крепко пожал мне руку. Его цепкий взгляд уже изучал заводские корпуса. — Наслышан о ваших успехах. Особенно заинтересовала новая технология производства брони.

— Михаил Николаевич интересуется не просто так, — вмешался Каганович, протирая запотевшее пенсне. — У нас большие планы по перевооружению бронетанковых частей. Если ваша разработка оправдает ожидания, он готов к сотрудничеству.

За их спинами уже выстроилась внушительная свита: военные инженеры с планшетами и логарифмическими линейками, представители ВСНХ в кожаных тужурках, эксперты из военной приемки. Я заметил знакомое лицо, полковник Лазарев из института артиллерийских испытаний.

— Прошу в заводоуправление, — я указал на здание в стиле модерн с недавно отреставрированным фасадом. — Сначала краткий доклад и демонстрация образцов, затем на полигон.

В моем кабинете уже ждал Величковский, нервно протирающий пенсне. На столе разложены образцы стали, графики испытаний, технические расчеты. В углу примостился молодой Сорокин с кипой документов.

Тухачевский сразу подошел к столу, взял в руки образец:

— Так-так… — его пальцы профессионально ощупывали металл. — Говорите, прочность выше на сорок процентов? А вес?

— При той же толщине брони масса на двадцать процентов меньше, — я развернул чертежи. — За счет особой микроструктуры металла. Профессор Величковский, прошу вас.

Николай Александрович, снисходительно улыбаясь, начал объяснять технические детали. Каганович присел в кресло, делая пометки в блокноте. Военные инженеры столпились вокруг стола, разглядывая образцы через лупы.

— А это что? — Тухачевский указал на схему автоматизации производства.

— Наша новая разработка, — я кивнул Сорокину. — Александр Владимирович, покажите проект диспетчерской.

Молодой инженер развернул чертежи. Глаза Тухачевского загорелись:

— Централизованное управление? Передача изображения? — он повернулся к Кагановичу. — Лазарь Моисеевич, это же революция в производстве! Представляете перспективы для военных заводов?

Каганович задумчиво протер пенсне:

— Да, очень интересно… Особенно в свете последних указаний товарища Сталина об индустриализации. Кстати, — он достал из папки какие-то документы, — у меня тут есть письмо от Серго. Он очень высоко оценивает ваши достижения, товарищ Краснов.

В этот момент в дверь постучали. Вошел Головачев:

— Леонид Иванович, на полигоне все готово.

Тухачевский решительно поднялся:

— Ну что ж, теория теорией, а давайте посмотрим, как ваша броня держит удар. У меня, знаете ли, особое отношение к этому вопросу, — он слегка улыбнулся. — В Гражданскую навоевался и с английскими, и с французскими танками.

Каганович тоже встал, пряча документы в папку:

— Да-да, очень интересно будет сравнить на практике. Особенно с немецкими образцами.

Мы направились к выходу. За окном уже разгорался зимний день, мороз слегка ослаб. На полигоне нас ждало главное испытание. Демонстрация превосходства новой советской брони над лучшими мировыми образцами.

На полигоне нас встретил легкий морозный ветер. Солнце поднялось уже достаточно высоко, и в его лучах броневые плиты поблескивали свежей заводской краской. Тухачевский сразу направился к испытательной площадке, на ходу расстегивая шинель.

— Трехдюймовка образца девятьсот второго года? — он профессионально оглядел орудие. — Хорошая пушка, проверенная. А снаряды?

— Бронебойные, последняя партия Путиловского завода, — доложил командир орудийного расчета, молодой лейтенант в новенькой форме. — Все снаряды из одной партии, пороховой заряд строго по таблицам.

Каганович остановился у измерительных приборов, с интересом разглядывая хитроумные устройства:

— А это что за аппарат? — он указал на самодельный регистратор Зотова.

— Новая разработка нашего молодого изобретателя, — я подозвал Василия. — Расскажите, товарищ Зотов.

Пока Василий, волнуясь и краснея, объяснял принцип работы своего прибора, Тухачевский вместе с военными инженерами осматривал броневые плиты.

— Так-так… — он постукивал костяшками пальцев по металлу. — Немецкая на глаз потяжелее будет. А толщина одинаковая?

— Точно семьдесят пять миллиметров, — Величковский протянул ему микрометр. — Можете проверить. При этом наша легче на двадцать процентов за счет особой структуры металла.

Артиллерийский расчет уже изготовился к стрельбе. Над полигоном прозвучала команда:

— Всем покинуть испытательную площадку! Первый выстрел — по немецкой броне!

Мы отошли в специальное укрытие, защищенное толстыми бревнами и мешками с песком. Зотов припал к окуляру кинокамеры «Дебри». Сорокин настроил хронограф.

— Орудие… — раздалась команда. — Огонь!

Грянул выстрел. Снаряд с визгом врезался в немецкую плиту. В воздух взлетели осколки. Когда рассеялся дым, все бросились к мишени.

— Так… — Тухачевский внимательно осматривал результат. — Пробитие полное, с образованием крупных трещин. Типичная картина для крупповской брони.

Военные инженеры уже делали замеры, фотографировали повреждения, записывали данные. Каганович что-то быстро черкал в блокноте.

— Готовьсь ко второму выстрелу! — снова раздалась команда. — По советской броне!

Мы вернулись в укрытие. Я заметил, как побледнел Величковский, его пальцы возбужденно сжимали воротник пальто. Сорокин закусил губу, не отрывая глаз от приборов.

Снова грянул выстрел. На этот раз звук удара был каким-то другим, более глухим, словно снаряд встретил совершенно иное сопротивление.

Когда дым рассеялся, у броневой плиты уже толпились все члены комиссии. Тухачевский опустился на колено, внимательно изучая место попадания.

— Невероятно… — он поднял голову. — Господа… товарищи специалисты, посмотрите сюда!

На поверхности брони виднелась глубокая вмятина, но не было ни трещин, ни сквозного пробития. Снаряд срикошетил, оставив лишь след на поверхности.

— Это же… это революция! — воскликнул пожилой инженер из военной приемки. — Такой снаряд пробивает любую известную броню, а тут не смог ничего сделать.

Зотов уже крутил ручку регистратора:

— Смотрите, товарищи! График показывает — энергия удара полностью поглощена структурой металла. Никаких признаков внутреннего разрушения!

Тухачевский выпрямился, стряхивая снег с колен:

— Лазарь Моисеевич, — он повернулся к Кагановичу. — Нам срочно нужно расширять заказ. Такая броня на вес золота, — он покачал головой. — Это полностью меняет всю концепцию бронетанковых войск.

Каганович задумчиво протер пенсне:

— Согласен. Но давайте проведем еще испытания. На прочность, на вязкость, на…

— Будут вам испытания! — Тухачевский уже загорелся идеей. — Товарищ Краснов, мы можем организовать полигонные испытания в Кубинке? С боевой стрельбой по полноразмерным мишеням?

— Конечно, Михаил Николаевич, — я кивнул. — Как только выполним первую партию заказа, мы готовы к любым испытаниям.

— Кстати, об этом, — Каганович достал из папки какие-то бумаги. — У меня тут проект приказа о расширении производства. Товарищ Сталин очень интересуется вашими разработками. Будет подписан, как только вы сдадите первую партию заказа.

В этот момент к нам подбежал взволнованный Сорокин:

— Леонид Иванович! Данные хронографа! Скорость снаряда точно такая же, как при первом выстреле, а результат… — он потряс листками с расчетами. — Это полностью подтверждает наши лабораторные исследования!

Величковский, наконец-то пришедший в себя, уже объяснял группе военных инженеров особенности новой технологии. Те жадно записывали, время от времени восхищенно качая головами.

Тухачевский снова подошел к броневой плите, любовно погладил металл:

— Знаете, товарищ Краснов, за этой сталью — будущее. Не только танков, но и кораблей, самолетов… — он помолчал. — Пожалуй, напишу об этом лично товарищу Сталину.

Впрочем, испытания на этом не закончились.