Нэпман 2. Изящная комбинация

Глава 20 Преобразования

Мартеновский цех Златоустовского завода, 5 февраля 1929 года, 7:30 утра

Морозный воздух врывался в огромные окна мартеновского цеха, смешиваясь с жаром печей. В свете электрических ламп «Сименс» поблескивали новенькие приборные панели, установленные у каждой печи.

Михаил Егорович Кузнецов, потомственный сталевар с сорокалетним стажем, недоверчиво разглядывал замысловатые циферблаты. Его заскорузлые пальцы, привыкшие определять температуру плавки «на глазок», осторожно коснулись хромированной поверхности. «Бесово отродье», — пробормотал старый мастер.

— И что, эта штуковина сама все определит? — он повернулся к молодому инженеру Зотову, который налаживал электрические соединения.

— Не просто определит, Михаил Егорович, — Зотов поправил круглые очки в тонкой оправе. — Смотрите: вот термопара немецкой фирмы «Сименс», она измеряет температуру с точностью до градуса. А здесь газоанализатор «АЕГ», он следит за составом атмосферы в печи.

Кузнецов хмыкнул, поглаживая седую бороду, тронутую рыжими искрами от печи:

— При моем отце все на глаз определяли. И сталь варили, не чета нынешней.

— Времена меняются, — раздался голос от дверей. Там стоял Сорокин, руководивший модернизацией. — Сегодня будем варить особую броневую сталь. Без точных приборов такую не сделаешь.

К печи подошла бригада молодых сталеваров в новой спецодежде из брезента «Ростекстиль». Старший, Степан Никитин, бывший путиловец, деловито проверял показания приборов.

— Ну что, Михаил Егорович, начнем? — Зотов включил главный рубильник.

Панель ожила, стрелки приборов дрогнули. Кузнецов невольно подался вперед, вглядываясь в показания.

— Загружаем шихту! — скомандовал Сорокин.

Мостовой кран плавно подал мульду с материалами. По новой технологии состав шихты рассчитан с точностью до килограмма.

— Температура тысяча пятьсот восемьдесят градусов, — отметил Зотов, глядя на прибор.

— Врет твоя машина, — Кузнецов прищурился, глядя в смотровое окно. — На глаз все тысяча шестьсот.

Зотов молча достал из кожаного футляра пирометр «Арденн»:

— Проверим?

Замер показал ровно тысячу пятьсот восемьдесят градусов. Кузнецов озадаченно покрутил головой.

Плавка шла как по нотам. Автоматика четко контролировала температуру и состав атмосферы. На пульте загорались разноцветные лампочки, показывая фазы процесса.

— Готово! — объявил Зотов через три часа. — Отбираем пробу.

Молодой подручный ловко взял пробу в специальную ложку. Кузнецов по привычке поднес ее к глазам, рассматривая излом. И вдруг замер.

— Это что же за чудо, — пробормотал он. — Такой стали у нас еще не было.

Сорокин улыбнулся:

— То ли еще будет, Михаил Егорович. Это только начало.

К вечеру анализ в заводской лаборатории подтвердил, что плавка идеальна. Все параметры точно соответствовали заданным.

Кузнецов задержался у печи после смены. Его заскорузлые пальцы осторожно погладили панель приборов.

— Что, Михаил Егорович, признаете новую технику? — спросил проходивший мимо Зотов.

— Признаю, — проворчал старый мастер. — Только вот что я тебе скажу, инженер… Приборы приборами, а глаз мастера все равно нужен. Понял?

— Понял, — улыбнулся Зотов. — Потому и просим вас молодых учить. Технику они освоят, а вот такой глаз, как у вас, еще приобрести надо. Многолетним опытом.

— Ладно, ладно, — махнул рукой Кузнецов. — Завтра с утра приходи. Покажу тебе пару секретов, которые ни в какие приборы не забьешь.

За окнами цеха разгорался февральский рассвет. Начиналась новая эпоха советской металлургии.

Металлургический завод в Нижнем Тагиле. 10 февраля 1929 года, 11:35 утра

Механический цех Нижнетагильского завода заливал яркий весенний свет, проникающий через огромные окна в чугунных переплетах. Новенькая конвейерная линия системы «Конвейер-Стандарт», собранная по чертежам американской фирмы «Форд», поблескивала свежей краской.

Вдоль линии установили электрические лампы «Филипс» в промышленных плафонах, обеспечивающие равномерное освещение каждого рабочего места.

Алексей Капитонович Гастев, в строгом костюме-тройке от московского ателье, внимательно следил за хронометражем операций. Его хронометр отсчитывал секунды, пока молодой рабочий Степан Рогов выполнял сборку узла.

— Тринадцать с половиной секунд, — Гастев сделал пометку в блокноте. — При правильной организации движений можно сократить до десяти.

Рядом стоял пожилой мастер Петр Кузьмич, более тридцати лет проработавший на заводе. Его видавшая виды кожаная куртка и засаленный картуз резко контрастировали с новенькими белыми халатами молодых рабочих.

— Эх, Алексей Капитонович, — проворчал он, поглаживая седую бороду, — раньше-то мы как делали? По наитию, с душой. А теперь все по секундомеру?

— Наука, Петр Кузьмич, — улыбнулся Гастев, показывая на развешанные по стенам циклограммы движений. — Смотрите: каждый жест выверен, каждое движение рассчитано. Вот результат.

Он указал на доску показателей, где красным карандашом были выведены цифры утренней выработки. Бригада Рогова уже превысила старую норму на тридцать процентов.

Вдоль конвейера двигались детали, на каждом участке, точно выверенный набор инструментов немецкой фирмы «Атлас». Хронометристы в белых халатах с блокнотами фиксировали время каждой операции.

— А душа, Петр Кузьмич, — продолжал Гастев, — она в том, чтобы работать красиво. Смотрите, ребята движутся, как музыканты в оркестре.

Действительно, молодые рабочие словно исполняли слаженный танец. Каждое движение точно рассчитано, никакой суеты. Над каждым рабочим местом карточка с циклограммой операций, разработанной в ЦИТе.

В этот момент загудел заводской гудок. Это перерыв на обед. Степан Рогов, вытирая руки безукоризненно чистой ветошью, подошел к Гастеву:

— Алексей Капитонович, мы тут с ребятами прикинули, можем еще быстрее. Если инструмент вот так расположить, — он быстро набросал схему в блокноте.

Петр Кузьмич только головой покачал, глядя как Гастев с молодым рабочим склонились над чертежом. Новые времена наступали стремительно и необратимо.

А в конце смены доска показателей зафиксировала новый рекорд. Бригада Рогова перекрыла норму на сорок пять процентов. И даже старый мастер, прищурившись, с невольным уважением посмотрел на ровные ряды цифр.

Центральная заводская лаборатория, Москва, 19 февраля 1929 года, 18:30

Закатное солнце окрашивало багровым светом стеклянные шкафы с химическими реактивами.

Профессор Величковский, в безупречно белом халате поверх твидового костюма, склонился над новейшим металлографическим микроскопом. Его золотое пенсне торжествующе поблескивало в свете электрической лампы.

— Посмотрите, коллеги, — произнес он, отстраняясь от окуляров. — Такой структуры я еще не видел.

Молодой металлург Сергей Елкин, выпускник Промакадемии, в накрахмаленном халате и круглых очках в тонкой оправе, тут же припал к микроскопу:

— Невероятно! Мартенситные иглы образуют совершенно особый узор.

В просторной лаборатории, отделанной белым кафелем, негромко гудели электрические приборы. На специальном стенде поблескивал твердомер последней модели, рядом высился дилатометр для измерения температурного расширения.

— А теперь взгляните на результаты испытаний, — Величковский развернул диаграммы, выполненные на миллиметровой бумаге. — Твердость выше всех известных образцов как минимум на тридцать процентов.

Молодая сотрудница Анна Воронцова, в аккуратном сером халате, быстро делала пометки в лабораторном журнале:

— Профессор, но ведь такие показатели считались теоретически недостижимыми!

— Теория, голубушка, — Величковский снял пенсне и протер его батистовым платком, — часто отстает от практики.

В этот момент дверь лаборатории распахнулась. На пороге стоял молодой лаборант Коля Петров, размахивая листком с результатами рентгеноструктурного анализа:

— Николай Александрович! Данные с рентгеновского аппарата подтверждают! Такой структуры действительно раньше не фиксировалось!

Величковский поспешно водрузил пенсне обратно на нос:

— Быстро готовьте отчет для военной приемки. Анна Сергеевна, свяжитесь с полигоном. Пусть готовятся к испытаниям.

— А броня выдержит? — с волнением спросил Зотов, поправляя очки.

— Выдержит, — уверенно кивнул профессор. — Я такого материала за сорок лет работы не видел. Это настоящий прорыв, господа.

Он подошел к массивному несгораемому шкафу «Позднякъ», достал толстую папку с грифом «Совершенно секретно»:

— Завтра с утра доложим товарищу Краснову. А пока, — он взглянул на стенные часы в дубовом корпусе, — проведем еще серию испытаний.

Молодые сотрудники с энтузиазмом бросились к приборам. В лаборатории допоздна горел свет.

Саткинский рудник, горизонт −80 метров, 15 февраля 1929 года, 23:15

В тусклом свете электрических ламп поблескивали новые металлические крепи. Штейгер Прохор Ильич, тридцать лет отдавший горному делу, придирчиво осматривал швы на стальных конструкциях крупповского производства. Луч шахтерской лампы выхватывал из полумрака массивные шестигранные гайки.

— Ну-ка, Степан, — обратился он к молодому горному инженеру, — покажи, как твоя немецкая машинка работает.

Степан Глазунов, выпускник Горного института, в новеньком брезентовом костюме, включил датчик давления:

— Смотрите, Прохор Ильич. Вот манометр показывает давление породы. Если превысит критическую отметку — сразу загорится красная лампа и зазвонит звонок.

Штейгер недоверчиво покачал головой, поправляя потертую кожаную куртку:

— При моем отце такого и в помине не было. Все на слух определяли — потрескивает порода или нет.

В этот момент где-то в глубине выработки раздался характерный треск. Молодой инженер метнулся к контрольной панели:

— Видите? Датчик номер три показывает повышенное давление!

Действительно, стрелка манометра медленно ползла вверх. Прохор Ильич невольно подался вперед, вглядываясь в циферблат прибора.

— А ведь работает, чертова машина, — пробормотал он. — Я бы такой треск только через полчаса услышал.

Вдоль штрека тянулись кабели новой системы «АЕГ», соединяющие датчики с центральным пультом. На каждом повороте выработки поблескивали никелированные корпуса измерительных приборов.

— Теперь вся штольня как на ладони, — с гордостью произнес Степан, показывая на самописцы. — Любое изменение давления фиксируется автоматически.

Прохор Ильич провел заскорузлым пальцем по стальной крепи:

— А помнишь, как месяц назад завалило двенадцать человек? Если б тогда такая система стояла, они бы заранее спаслись.

— Потому и ставим, — кивнул Степан. — Больше такого не повторится.

К ним подошел начальник смены, сверяясь с карманными часами:

— Товарищ Глазунов, на верхнем горизонте бригада Лодочникова заканчивает монтаж последнего датчика. Как закончат, вся система будет готова.

— Отлично, — Степан сделал пометку в журнале. — Значит, с завтрашнего дня переходим на автоматический контроль.

Прохор Ильич еще раз оглядел преобразившийся штрек. Вместо старых деревянных стоек всюду стояли надежные металлические крепи. Вместо «дедовского» способа определять опасность на слух теперь работали точные немецкие приборы.

— А знаешь, — неожиданно произнес он, — ведь уже неделю ни одной аварии. Такого у нас отродясь не бывало.

— Это только начало, — улыбнулся Степан. — Скоро все рудники так оборудуем.

За их спинами мерно гудели электрические моторы вентиляции «Зульцер», нагнетая свежий воздух в выработку. Старое и новое встречалось под землей, и новое уверенно доказывало свое превосходство.

Заводское училище при Златоустовском металлургическом заводе, 20 февраля 1929 года, 10:30

Солнечный свет заливал просторный учебный класс через высокие окна в чугунных переплетах. На свежеокрашенных стенах висели новенькие схемы автоматических систем управления, привезенные из Германии. Вдоль стен расположились застекленные шкафы с техническими моделями, изготовленными на цейсовском заводе.

Старший мастер Михаил Петрович Беломорец, сорок лет проработавший у мартенов, с интересом разглядывал действующую модель автоматической системы загрузки печи:

— Вот ведь придумали, а? В наше время такого и представить не могли.

Молодой преподаватель автоматики Николай Фастов, в отглаженном костюме и круглых очках в никелированной оправе, колдовал над демонстрационной панелью:

— Михаил Петрович, а вы расскажите ребятам, как раньше температуру определяли. Пусть сравнят с современными пирометрами.

В классе сидело двадцать учащихся, первый выпуск «новых специалистов». У каждого на столе логарифмическая линейка и толстая тетрадь в клеенчатой обложке.

— Значит так, орлы, — Беломорец прошелся вдоль рядов. — Раньше мастер на глаз определял. Если сталь белая, как солнце, значит, готова. А теперь вот, — он кивнул на пирометр, — железка точнее человека работает.

— А точность какая, Михаил Петрович? — поднял руку Ваня Прохоров, сын потомственного сталевара.

— До градуса! — с гордостью ответил Фастов. — Прибор с термопарой точно показывает температуру от нуля до двух тысяч градусов.

На демонстрационном столе поблескивал хромированными деталями разрезной макет системы автоматического контроля, изготовленный в заводских мастерских. Рядом расположился самописец для регистрации температуры.

— А теперь, — Фастов включил рубильник, — посмотрим, как работает автоматическая система управления.

Стрелки приборов ожили, разноцветные лампочки замигали. Ученики, затаив дыхание, следили за работой системы.

— Записывайте показания в журналы, — командовал Фастов. — Потом построим графики на миллиметровке.

Беломорец с удовольствием наблюдал за молодежью. Особенно его радовало, как ловко они обращаются с приборами.

— А ведь схватывают на лету, чертенята, — пробормотал он. — Быстрее нас, стариков.

В этот момент в класс вошел директор училища с важным сообщением:

— Товарищи! Из Москвы пришло разрешение на досрочный выпуск. Через неделю будут экзамены, и сразу на производство. Там ждут специалистов, знающих новую технику.

По классу пронесся взволнованный гул. Фастов поправил очки:

— Что ж, будем готовиться. Михаил Петрович, поможете с практическими занятиями?

— А как же, — кивнул старый мастер. — Теория теорией, а без практики настоящего специалиста не выйдет.

После занятий ученики не спешили расходиться. Они столпились вокруг макета автоматической системы, засыпая вопросами и Фастова, и Беломорца. Старое и новое знание соединялось, создавая фундамент для будущих достижений советской промышленности.

Центральная диспетчерская Московского металлургического завода, 25 февраля 1929 года, 14:00

Просторное помещение на верхнем этаже заводоуправления больше напоминало научную лабораторию, чем обычную диспетчерскую. Во всю стену раскинулась огромная мнемосхема завода, выполненная по специальному заказу на фарфоровом заводе Кузнецова. Разноцветные лампочки показывали состояние каждого участка производства.

Михаил Александрович Бонч-Бруевич, в безупречном костюме-тройке и с неизменным пенсне на золотой цепочке, колдовал над пультом управления системы «Телефункен»:

— Включаем первую камеру, — скомандовал он, поворачивая рубильник.

На матовом экране появилось изображение мартеновского цеха. Качество было не идеальным, но вполне различимым. Немецкие инженеры из фирмы «АЕГ», приехавшие с инспекцией, удивленно переглянулись.

— Герр Бонч-Бруевич, — обратился старший из них, Курт Шмидт, — но ведь это невозможно! Как происходит передача изображения на таком расстоянии?

— Почему же невозможно? — улыбнулся изобретатель. — Смотрите!

Он переключил тумблер, и на экране появился прокатный цех. Четко видны силуэты рабочих, движение механизмов.

Вдоль стен диспетчерской тянулись стойки с измерительными приборами «Сименс» и «Хартманн-Браун». Каждый агрегат завода подключен к центральной системе контроля. Самописцы непрерывно чертили графики на бумажных лентах.

— А вот главная новинка, — Бонч-Бруевич подвел гостей к центральному пульту. — Система автоматического управления температурным режимом мартеновских печей.

Немецкие инженеры с интересом рассматривали приборную панель. Герр Шмидт что-то быстро записывал в блокнот.

— Удивительно, — пробормотал он. — У нас в Германии только разрабатывают подобные системы, а вы уже внедрили.

В этот момент на одном из экранов появилось изображение загрузочного крана. Бонч-Бруевич быстро повернул несколько рукояток на пульте:

— Смотрите внимательно. Сейчас будет демонстрация автоматической загрузки печи.

Немцы застыли перед экраном. Кран плавно двигался, точно выполняя все операции без участия человека.

— Система работает по перфокартам «Холлерит», — пояснял Бонч-Бруевич. — Каждая операция запрограммирована с точностью до секунды.

Главный диспетчер Павел Николаевич, старый производственник, только качал головой:

— Михаил Александрович, а ведь я сначала не верил. Думал, как это можно весь завод с одного места контролировать? А теперь вот, одним движением руки.

Он показал на огромную схему, где каждый участок производства виднелся, как на ладони. Световые индикаторы показывали состояние оборудования, графики отражали все параметры процессов.

Бонч-Бруевич повернулся к телефонному коммутатору:

— Соедините с мартеновским цехом.

Через минуту в динамике раздался голос начальника смены:

— Александр Иванович слушает. Да, видим вас на мониторе. Температура в третьей печи тысяча шестьсот пятьдесят градусов, все по графику.

Герр Шмидт снова что-то записал в блокнот. Его младший коллега не сдержался:

— Потрясающе! Мы должны доложить в Берлин. Это настоящий прорыв в организации производства.

Бонч-Бруевич довольно улыбнулся. Его детище, централизованная система управления, работала безупречно. Впереди новые планы: установка дополнительных камер, расширение системы контроля, внедрение автоматического регулирования.

Советская промышленность уверенно входила в новую эпоху. Эпоху автоматики и точного контроля.