Нэпман 2. Изящная комбинация

Глава 8 Автоматизация

Снег скрипел под полозьями саней, в которых разместили хрупкие ящики с надписью «Осторожно! Радиолампы!». Бонч-Бруевич лично контролировал разгрузку, его высокая фигура в университетской шубе возвышалась над грузчиками.

— Михаил Александрович, может, стоило подождать более теплой погоды? — я поприветствовал известного радиоинженера.

— При минус двадцати электроника работает даже лучше, — улыбнулся он, подслеповато моргая. — Меньше паразитных токов. А вот ваш молодой человек, говорят, придумал интересную схему усиления?

Зотов, раскрасневшийся от мороза, уже раскладывал на столе в лаборатории свои чертежи. Его самодельный усилитель на радиолампах ГК-3 занимал целый верстак.

— Смотрите, — он включил рубильник с эбонитовой ручкой. — Сигнал от термопары идет на первый каскад, затем дальше.

Бонч-Бруевич склонился над схемой, его опытный глаз быстро оценивал решение:

— А ведь работает! И очень оригинально… Особенно схема компенсации помех.

— Василий у нас самородок, — я похлопал Зотова по плечу. — Сам разработал систему автоматического регулирования температуры печи.

За окнами лаборатории раскинулся заснеженный заводской двор. В свете прожекторов рабочие осторожно затаскивали в здание огромные деревянные ящики с электронно-лучевыми трубками.

— Ну-с, — Бонч-Бруевич потер озябшие руки, — приступим к монтажу? Время не ждет.

Будущая диспетчерская на втором этаже мартеновского цеха уже ждала оборудование. Стены выкрашены белой масляной краской, на полу — новый линолеум «Пирелли». Вдоль стен протянулись стойки с измерительными приборами.

Я поглядел на изобретателя. В который раз подивился, что судьба дала мне шанс работать с легендарными людьми, о которых я читал только в учебниках.

Михаил Александрович Бонч-Бруевич, создатель первых отечественных радиоламп, выглядел типичным русским профессором старой школы. Высокий, сухощавый, с аккуратно подстриженной седеющей бородкой, иногда подслеповато щурился. Его долгополая университетская шуба с потертым меховым воротником хранила еще дореволюционный петербургский шик.

Выпускник Николаевского инженерного училища, блестящий офицер, он после революции всецело посвятил себя радиотехнике. Его лаборатория в Нижнем Новгороде стала центром разработки первых советских радиоламп.

История нашего сотрудничества началась совсем недавно, с подачи Сорокина. Молодой Зотов, копаясь в своей домашней мастерской, собрал удивительный радиоприемник, способный принимать даже берлинские станции. Его схема усиления оказалась настолько оригинальной, что я через Сорокина немедленно организовал встречу с Бонч-Бруевичем.

— Поразительно, — сказал тогда Михаил Александрович, разглядывая самодельный усилитель. — У вашего юноши явный талант. Эта схема компенсации помех просто бесподобна. Мы в Нижнем только подходим к подобному решению.

Затем быстрая поездка в Нижегородскую радиолабораторию. Длинные разговоры о возможности передачи изображения на расстояние. Бонч-Бруевич показывал экспериментальные электронно-лучевые трубки, рассказывал о работах Розинга.

— А что если, — предложил я тогда, — соединить вашу систему передачи изображения с автоматическим управлением мартеновской печью? Диспетчер сможет не только видеть процесс плавки, но и управлять им дистанционно.

Михаил Александрович загорелся идеей. За пару дней в его лаборатории собрали первый комплект оборудования. Зотов разработал схему сопряжения системы видеонаблюдения с автоматикой печи.

— Знаете, — говорил Бонч-Бруевич, поблескивая пенсне, — в Америке Зворыкин пытается создать нечто подобное. Но у нас есть шанс опередить их. Особенно с такими самородками, — он кивнул на Зотова, колдовавшего над схемой.

И вот теперь, в январский мороз, мы начинали монтаж первой в стране системы промышленного телевидения с автоматическим управлением. Бонч-Бруевич лично приехал из Нижнего, чтобы контролировать установку.

— Ну-с, — он достал из кармана шубы серебряный портсигар с монограммой, — прошу к пульту управления. Василий Петрович уже подготовил схему коммутации.

В будущей диспетчерской уже смонтировали главный пульт управления — массивную конструкцию из полированного дуба с десятками приборов «Сименс» на черных мраморных панелях. В центре экспериментальная электронно-лучевая трубка в бронзовом корпусе, детище нижегородской лаборатории.

— Основной усилитель ставим сюда, — Бонч-Бруевич указал на стойку из стального профиля. — Каскад на новых лампах ГК-3 с повышенной крутизной характеристики. Мы их специально разработали для этого проекта.

Зотов, в неизменной кожанке, уже прокладывал силовые кабели в медной оплетке:

— Михаил Александрович, я тут добавил схему подавления сетевых наводок. В заводских условиях случаются помехи от моторов.

— Правильно мыслите, голубчик, — кивнул профессор, разворачивая на чертежном столе схемы. — А термопару куда планируете установить?

— В гнездо печи, — вмешался подошедший Величковский. — Там температура наиболее показательная.

На стене уже укрепили огромную мнемосхему завода. Разноцветные лампочки «Осрам» показывали состояние каждого агрегата. От схемы к пульту тянулись десятки проводов в цветной изоляции.

— Самая сложная часть это синхронизация развертки, — Бонч-Бруевич склонился над монтажным столом. — Мотор «АЭГ» должен работать абсолютно стабильно, иначе изображение поплывет.

Сорокин, не отрываясь от логарифмической линейки, быстро делал расчеты:

— При данной частоте вращения диска получаем шестьдесят кадров в секунду. Этого достаточно для контроля плавки.

— Вот смотрите, — Зотов развернул на столе ватманский лист с чертежами. — Система разбита на независимые контуры. Первый — температурный режим печи. Сигнал от термопары идет на усилитель, затем через реле «Сименс» управляет подачей газа и воздуха.

Бонч-Бруевич одобрительно кивнул, разглядывая схему:

— А второй контур?

— Контроль давления в регенераторах, — Зотов быстро чертил карандашом на бумаге. — Здесь датчики давления «Вестон» через отдельный усилительный каскад управляют клапанами. При отклонении от нормы включается световая и звуковая сигнализация.

По заводу уже прокладывали бронированные кабели управления. Рабочие в брезентовых рукавицах осторожно опускали в траншеи тяжелые свинцовые оболочки.

— Самое интересное здесь, — Зотов указал на центральную часть схемы. — Все сигналы сводятся на общий пульт. Диспетчер видит полную картину работы цеха. А при нештатной ситуации система автоматически переходит в безопасный режим.

Сорокин, щурясь через стальные очки, изучал расчеты:

— Василий, а как решили проблему с задержкой сигнала? При такой длине кабелей будут неизбежно возникать задержки.

— Вот здесь, — Зотов показал на сложную схему усилителей, — промежуточные каскады на лампах ГК-3. Они не только усиливают сигнал, но и компенсируют запаздывание.

В мартеновском цехе монтажники уже устанавливали первые датчики. Термопары в защитных чехлах из жаропрочной стали, манометры с электрическими контактами, конечные выключатели на заслонках.

— А это, — Зотов достал из планшета еще один чертеж, — система аварийной защиты. При исчезновении питания или обрыве кабеля все агрегаты автоматически переходят в безопасное состояние.

— Гениально, — прошептал Величковский, машинально складывая пальцы веером. — Простое и элегантное решение. Это даже лучше, чем у немцев.

Бонч-Бруевич задумчиво прошелся вдоль пульта:

— Знаете, молодой человек, вам бы в нашей лаборатории поработать. Такой талант.

— Нет уж, — я положил руку на плечо Зотова. — Этот самородок нам самим нужен. У нас еще весь завод автоматизировать.

В этот момент ожил один из первых смонтированных приборов — стрелка амперметра качнулась, показывая нагрузку печи. Система начинала жить.

Через неделю после монтажа я стоял на смотровой площадке мартеновского цеха. Внизу ревели печи, но теперь их работой управляла автоматика.

— Смотрите, — Зотов указал на самописец «Сименс-Гальске». — Температура держится точно на заданном уровне — тысяча шестьсот сорок градусов. Раньше сталевар определял ее на глаз, через смотровое окно. Ошибка могла достигать тридцати градусов.

На круговой диаграмме прибора вычерчивалась идеально ровная линия. Никаких скачков и провалов, характерных для ручного управления.

— А вот здесь, — он перешел к соседнему щиту, — контроль подачи газа и воздуха. Система поддерживает оптимальное соотношение. Экономия топлива — двадцать процентов.

Сорокин, не отрываясь от логарифмической линейки, быстро производил расчеты:

— При текущих ценах на газ это дает экономию около тысячи рублей в сутки. Только на одной печи.

В центральной диспетчерской дежурный инженер спокойно следил за показаниями приборов. Раньше здесь суетились пять человек, постоянно выбегая в цех для проверки.

— Главное преимущество — стабильность процесса, — пояснял Величковский, слегка вытянув шею. — Человек устает, теряет внимание. А автоматика работает с абсолютной точностью круглые сутки.

На световом табло загорелась зеленая лампочка — печь готова к выпуску плавки. Раньше сталевар определял готовность, беря пробы металла. Часто ошибался, пережигая сталь.

— За прошлую неделю, — доложил мастер Лебедев, сверяясь с журналом, — ни одной бракованной плавки. Такого у нас еще не было.

В углу диспетчерской работала гордость Бонч-Бруевича — система передачи изображения. На матовом экране электронно-лучевой трубки можно было видеть внутренность печи. Оператор контролировал процесс, не подходя к раскаленному зеву.

— А это, — Зотов указал на ряд самописцев, — полная запись всех параметров плавки. Теперь мы точно знаем историю каждой партии стали. Можем анализировать, улучшать технологию.

Величковский взял одну из диаграммных лент:

— Невероятно! По этим записям я могу точно определить химический состав стали. Даже не беря проб. Просто по характеру кривых. Где такое видано?

Я посмотрел на доску показателей. За неделю работы автоматики производительность выросла на тридцать процентов. Расход топлива снизился, качество металла стало стабильным.

— И ведь это только начало, — Зотов горящими глазами смотрел на пульт управления. — Можно автоматизировать загрузку шихты, разливку стали… Представляете, целый завод под управлением одного диспетчера!

В этот момент в цехе начался выпуск плавки. Раньше это была сложная операция, требующая виртуозного мастерства сталевара. Теперь автоматика плавно открыла летку, и поток металла хлынул в ковш. Точно по графику, точно заданной струей.

В центральную диспетчерскую влетел размашистый грузинский акцент Серго:

— Ну, где ваше чудо техники? Показывайте!

Орджоникидзе, в распахнутом пальто с каракулевым воротником, стремительно вошел в помещение. За ним спешили сотрудники наркомата в кожаных тужурках, щелкали затворы фотоаппаратов «Фотокор».

Я слышал, что он придет, но не думал, что так неожиданно. И так быстро.

— Прошу к пульту управления, Серго Константинович, — я указал на центральное место диспетчера. Ну ладно, раз пришел, пусть посмотрит. — Отсюда можно контролировать все процессы плавки.

Бонч-Бруевич, чуть смущаясь в присутствии высокого начальства, начал пояснять:

— Вот здесь на экране электронно-лучевой трубки мы видим внутренность печи. А эти приборы…

— Постойте, дорогой! — Серго подался вперед, вглядываясь в экран. — Это что же, прямо внутрь печи смотрим? Как в кино?

— Именно так, — улыбнулся профессор. — Система передачи изображения нашей разработки. А вот эти самописцы «Сименс-Гальске» фиксируют все параметры.

— Сколько человек управляют печью? — перебил Орджоникидзе.

— Один диспетчер, — я кивнул на молодого инженера за пультом. — Раньше требовалось пять-шесть.

— А если авария? — прищурился нарком.

В этот момент словно в ответ на его слова один из индикаторов замигал красным.

— Смотрите, — оживился Зотов. — Датчик показывает отклонение температуры в регенераторе. Система автоматически корректирует подачу газа.

Серго впился глазами в приборы. Стрелки плавно двигались, восстанавливая нормальный режим.

— Клянусь, это революция! — он возбужденно заходил по диспетчерской. — Где в Европе такое есть? Или в Америке?

— Насколько нам известно, — Бонч-Бруевич поправил пенсне, — подобных систем пока нет нигде в мире.

— Вот это уже серьезно, — Орджоникидзе потер ладони. — А сколько металла экономите?

Я протянул ему сводку за неделю:

— Брак практически исключен. Производительность выросла на треть. Экономия топлива двадцать процентов.

— Товарищи! — Серго повернулся к сопровождающим. — Вы понимаете, что это значит для индустриализации? Нужно срочно внедрять на всех заводах!

Я положил перед Орджоникидзе папку с производственными графиками:

— Благодаря автоматизации, Серго Константинович, мы существенно опережаем план по оборонному заказу. Качество стали стабильно превышает требования военной приемки.

— Сейчас как раз идет плавка для первой партии, — Величковский указал на экран. — Обратите внимание на однородность структуры металла. При ручном управлении такого добиться невозможно.

Орджоникидзе снова подошел к пульту, вглядываясь в показания приборов:

— А конкуренты не пытались… — он сделал характерный жест рукой.

— Пытались, — я кивнул. — Но теперь система под надежной охраной. К тому же, — я усмехнулся, — даже если украдут чертежи, без Василия Петровича, — я показал на Зотова, — им не разобраться в схемах.

— Молодец, генацвале! — Серго хлопнул молодого изобретателя по плечу. — Орден тебе за это будет!

Зотов смущенно покраснел, теребя карандаш «Кох-и-Нор»:

— Тут ещё много возможностей для улучшения. Можно автоматизировать загрузку шихты, разливку стали, многие другие параметры системы.

— Пиши докладную записку, — распорядился Орджоникидзе. — На мое имя. Завтра буду докладывать товарищу Сталину. Такие достижения надо поддерживать.

После осмотра автоматизированной системы управления Орджоникидзе отвел меня в сторону. Мы стояли у окна диспетчерской, глядя на заснеженный заводской двор.

— Слушай, генацвале, — Серго говорил негромко, чтобы не слышали сопровождающие. Его характерный грузинский акцент стал заметнее. — Хорошее дело делаешь. Очень хорошее. Особенно эта автоматизация… — он махнул рукой в сторону пульта управления.

Затем, понизив голос еще больше:

— Ты ведь понимаешь, дорогой, времена меняются. Крестовский… — он поморщился, — этот твой конкурент, совсем зарвался. Бракованную броню для танков! Это уже не экономическое преступление, это… — он не договорил, но выразительно посмотрел на меня.

Серго достал портсигар из крокодиловой кожи, закурил папиросу:

— Скоро многое изменится. Очень многое, — он выпустил струю дыма. — Частникам, которые работают честно, помогают индустриализации — таким как ты — будет поддержка. А вот всяким… — он снова не договорил.

— Я слышал, Крестовский тесно связан с правыми, — осторожно заметил я.

— Вот-вот! — оживился Серго. — А ты умный, да? Все понимаешь… Товарищ Сталин очень интересуется этим делом. Очень! Особенно связями с иностранным капиталом.

Он отошел к стене, разглядывая мнемосхему завода:

— Знаешь, дорогой, что главное в нашем деле? Вовремя понять, куда ветер дует. Ты вот понял — автоматизация, качество, честная работа. А Крестовский… — он покачал головой. — Совсем другой путь выбрал. Очень плохой путь.

Серго снова приблизился ко мне:

— Тебе, кстати, новые цеха не нужны? У нас скоро… — он хитро прищурился, — освободится кое-какое производство. Очень хорошее производство, между прочим.

Я понял намек:

— Если партия посчитает необходимым, я готов.

— Вот-вот! — Серго похлопал меня по плечу. — Правильно мыслишь. Партия все видит, все понимает. Кто честно работает — тот и будет работать. А кто вредит… — он затушил папиросу в тяжелой бронзовой пепельнице. — Ладно, мне пора. Еще товарищу Сталину докладывать о твоих успехах.

У дверей он обернулся:

— И вот что, генацвале… Готовь документы на расширение производства. Скоро, очень скоро они понадобятся.

В его глазах промелькнула характерная кавказская хитринка. Было ясно, судьба Крестовского уже решена, а я получил недвусмысленный сигнал о грядущих переменах.

Когда нарком уехал, я посмотрел на часы. До сдачи оборонного заказа оставалось семь дней. Но теперь, с автоматизированным производством, я был уверен, что успеем. Впервые за все время я почувствовал, что победа близка.

— Василий, — я повернулся к Зотову, — готовьте документацию для тиражирования системы. После сдачи заказа нас ждет большая работа.

За окнами диспетчерской догорал январский день. В сумерках ярко светились окна мартеновского цеха, где автоматика продолжала неустанно варить сталь для новых советских танков.