Неправильный боец РККА Забабашкин

Глава 11 Город во тьме

Положение моё было, мягко говоря, незавидным. Ползти около километра на карачках — та ещё перспектива. И тут неожиданно меня кто-то подхватил под руку. Со стоном поднялся и посмотрел на бойца, пришедшего на выручку. Обычный красноармеец, только очень худой и лицо бледное.

— Давай помогу, — сказал он, повесив свою «мосинку» на плечо. — Перекидывай руку через шею, поведу тебя.

— А ты чего опаздываешь? — задал я резонный вопрос и облокотился левой рукой на него, держа винтовку в правой.

Тот отвёл взгляд и нехотя буркнул:

— Понимаешь, в последний момент живот прихватило.

— От страха, что ль? Первый раз в бой идёшь?

— Да нет. Повоевал уже, пока нас немцы под Новгородом не разбили. Просто сейчас, — он мотнул головой назад, — у немчуры, когда трофеи собирали, то заодно и галетами полакомились. И зря это сделали. И меня крутит, и ребят, наверное, тоже.

— Отравленные, что ль, немецкие «печеньки» оказались? Со слабительным? — хохотнул я, хотя уже догадался, что произошло.

И мои слова неизвестный мне бывший военнопленный, а ныне вновь боец РККА, сразу же подтвердил:

— Да нет, что ты, нормальные они были, вкусные. Но уже почти пять дней маковой росинки во рту не было, вот, думаю, из-за этого и прихватило. Страсть как болело. Вот только отпустило немного, — пояснил тот и спросил: — А ты почему не на телеге поехал, раз идти не можешь?

Я не стал рассказывать про случившееся ЧП, а отмахнулся:

— Неважно. Лучше давай, может, познакомимся? Тебя как зовут? — и тут же скомандовал: — Отставить! Стой!

Выцелил высунувшегося из-за угла дома, что стоял в полукилометре от нас, немецкого автоматчика и снял его метким выстрелом.

Затем дёрнул затвор и буркнул:

— Пошли.

Но красноармеец не двинулся с места, а застыл в нерешительности. Я повернулся к нему и, увидев его ошарашенный взгляд, вначале не понял, что происходит, а потом наконец до меня дошёл весь сюрреализм ситуации.

И дело тут было в том, что сопровождающий, в отличие от меня, никого в темноте не видел. И, соответственно, не мог он увидеть и цель, по которой я выстрелил. А это значит, что, представшая перед его глазами, картина была не только крайне необычной, но и фантастически неадекватной.

Ведь что он видел? Вот он ведёт хромающего бойца. Вот боец с ним довольно дружелюбно беседует. А потом, этот найденный посреди поля красноармеец, неожиданно требует остановиться, вскидывает винтовку и стреляет в темноту.

Любой нормальный человек тут же усомнится в здравом уме спутника. И мой сопровождающий, видимо, был именно таким — адекватным. А потому действие, которое я только что сотворил, очевидно, казалось ему самой натуральной невменяемой дичью.

Представив, что сейчас чувствует удивлённый сопровождающий, хохотнул, а затем, не сдержавшись, засмеялся во весь голос.

Когда же разогнулся, стараясь успокоиться, и увидел совершенно ошарашенный взгляд визави, меня вновь накрыл приступ истерики. И я сквозь смех и слёзы стал проговаривать вслух новую, только что пришедшую в голову мысль:

— Аха-ха! А теперь он ещё и ржёт как конь! Аха-ха-ха! Вообще, наверное, капец, а не зрелище со стороны! Аха-ха-ха!

И от понимания этого моё ржание уже и смехом-то было сложно назвать.

Однако моей радости находящийся в шоке боец не разделил. Он как-то смог прийти в себя, скинул с плеча свой вещмешок, достал оттуда флягу и, протянув её мне, предложил:

— На, браток, глотни, полегчает. Это я у немцев взял, вода.

Его слова меня вернули в реальность. Я посерьезнел, вспомнив, что происходит вокруг, но от воды отказался, сказав, что сыт по горло и так. А потому предложил не задерживаться, а продолжить атаку.

— Хорошо, только ты не волнуйся, — послушно закивал красноармеец и попросил: — И пожалуйста, ты не стреляй пока больше. Хорошо?

— Это почему? — удивился я, вытирая слезящиеся глаза куском болтающегося на голове бинта.

— Не стреляй, чтобы в наших не попасть. Ты ж ведёшь огонь в ту сторону, куда отряды пошли.

— Так я не по нашим же стреляю, простодушная ты душа. А по немцам!

— А как ты их видишь? — не понял тот, а потом вскрикнул: — Неужели в темноте можешь видеть?

— Немного.

— Ничего себе! Ты уже второй человек, получается, который обладает таким ночным зрением.

— Второй? Почему второй? А первый кто?

— Первый — это легендарный Забабашкин — гроза немцев.

— Тогда нет никакого второго, ибо первый я, и только я, — заметил я и вновь скомандовал: — Стой!

Выстрелил в немца, тот пытался оттащить труп своего камрада, которого я давеча подстрелил и, когда увидел, что тот рядом свалился замертво, произнёс:

— Продолжаем атаку!

— Ты что это, Забабашкин⁈ — обалдел в очередной раз помощник, который теперь не сводил с меня глаз.

— Да. Но кричать об этом необязательно, — скромно заметил я и напомнил: — Продолжаем наступление!

И о том, что открыл информацию о себе фактически первому встречному, я сразу же очень пожалел. Сам не знаю, зачем брякнул. Просто брякнул, не подумав, и всё. Но вот последствия раскрытия инкогнито не заставили себя долго ждать.

Нет, этот первый встречный, не был диверсантом или вражеским шпионом. Он не накинулся на меня с ножом или пистолетом, желая отомстить за сотни уничтоженных мной своих камрадов. Нет! Он решил меня уничтожить по-другому, а именно — заколебать до полусмерти своими вопросами.

Казалось, что этот любопытный боец совершенно забыл про бой, что происходил вокруг, и вовсе не обращал внимание на него.

А главное, что его интересовало, — это, как я вижу в темноте? И именно эту тему он поднимал под разными углами. А когда я поинтересовался, зачем ему это нужно, оказалось, что он на гражданке ранее работал водителем скорой помощи. И вот сейчас, на фронте, когда он услышал про Забабашкина и его феноменальное зрение, его посетила гениальная мысль — разгадать тайну этого необычного феномена и, передав всю информацию куда следует, стать известным обладателем Сталинской премии.

— Ты же понимаешь, как сильно изменится мир, если советские люди начнут видеть ночью как днём. Мы же сможем не только немцев победить быстрее, потому что будем с ними воевать, когда они ничего видеть не будут. Но и вообще, будем жить по ночам как днём. Нам теперь ночь для сна будет вовсе не нужна и по ночам в городах и сёлах будет жизнь бить ключом.

Слушая всю эту белиберду, я пытался понять, почему Бог или мироздание, создавая Homo sapiens (человека разумного), не предусмотрели кнопку «выключить звук»? Ну или хотя бы регулятор громкости, чтобы в нужный момент было возможно хоть немного приглушить льющееся из всех щелей любопытство этого самого «сапиенса».

А ведь подобные кнопки были бы, например, сейчас, очень даже кстати. И всё потому, что найденный в поле красноармеец обладал крайне широким спектром фантазии, которая разыгралась у него не на шутку. Что он только не фантазировал. А мои предложения, просьбы и даже приказы (кои я, разумеется, не имел право отдавать бойцу, так как не был командиром), не могли на него воздействовать должным образом. Опцию же заклеить не в меру разговорчивому визави рот скотчем, я не рассматривал, ввиду того что этот самый скотч под рукой отсутствовал.

Но понимая, что неумолкающий говорун, в конечном итоге, сведёт меня с ума, стал думать, что мне с этим делать. И уже вскоре выход был найден.

Для того чтобы хоть как-то прервать его поток любопытства, я отвечал на некоторые вопросы бессвязным набором слов. А когда сопровождающий переспрашивал, ввиду отсутствия достойных целей, я производил выстрел в сторону города, стреляя в воздух.

Ну а что я ещё мог сделать? Как-то ведь его поток красноречия прервать было нужно. Вот этим способом и прерывал, на секунду-другую оглушая и его, и себя. Что-то отвечал и стрелял. Стрелял и что-то отвечал. А иногда просто стрелял, благо патронов у меня было при себе достаточно много.

И, кстати говоря, боезапас я не всегда тратил впустую. Иногда мною обнаруживались подходящие кандидаты на ликвидацию, после чего выпущенный из винтовки свинец уже летел более целенаправленно.

Вот и сейчас, увидев двух вылезающих на крышу дома немецких пехотинцев, сказал:

— Секунду, — прицелился и за пару мгновений отправил противников на тот свет.

Пулемёт, что они тащили, скатился с крыши и упал на газон под стеной дома. А за ним покатились и подстреленные солдаты.

Как и куда они упали, я со своего места видеть не мог, потому что их скрывало стоящее здание, но надеялся, что не на головы наших наступающих бойцов, которые как раз в это время штурмовали те строения.

Вообще, бой на дальней дистанции, наверное, самый простой в психологическом плане среди разновидностей контакта. Ты толком не видишь противника, а он тебя. Ты стреляешь, он стреляет. Кому не повезёт, в того попадёт. А кому повезёт, тот сможет вовремя укрыться.

Другое дело — ближний бой. Тут нередко с противником приходится столкнуться, глядя друг другу глаза в глаза. А это очень непросто, и в психологическом плане нужно иметь стальные нервы и неимоверную выдержку.

И бой в городе включает в себя все виды огневого контакта. Очень даже может быть, что такой вариант боя, вообще является одним из самых сложных. Ведь тут огромную роль играет не только хорошая военная подготовка, но и обычное везение. Будь ты трижды снайпер, попадающий в пятак с дистанции в три километра, если ты зазеваешься и не заметишь подкрадывающегося среди развалин врага, который из-за угла или с крыши дома, кинет в тебя гранату, то навыки твои в такой фатальной ситуации в мгновение ока обнулятся и будут совершенно не востребованы. В бою в городе зачастую всё решает исключительно случай.

И вот этот судьбоносный фатальный случай я, при приближении к городской застройке, очень хотел бы избежать. А потому, не обращая внимания на трёп помощника, я максимально сфокусировал зрение на городском пейзаже, внимательно осматривая верхние этажи домов, чтобы постараться максимально исключить возможность появления снайпера или того, кто может кинуть в меня или нашего бойца ту самую «гипотетическую» гранату.

Но, к моему удивлению, противник почти не занимал верхние этажи и чердаки. Да и вообще, в городе шёл не очень интенсивный бой.

Но всё же он шёл. То тут, то там раздавались звуки стрельбы, которые были слышны, в том числе и мне. А это означало, что вражеские солдаты тоже должны были быть разбужены этими выстрелами.

Но, что интересно, отчего-то пока по нам особо никто в ответ не стрелял. Да и вообще, кроме тех пяти человек, что я подстрелил при приближении к городу, немцев больше видно не было.

Добравшись до первых домов, увидели, что к нам мчится лошадь с телегой.

Как только она подъехала, Апраксин сразу же обрушился на меня с претензиями:

— Ты куда делся? Зачем спрыгнул? Ты же прекрасно знаешь, что, если с тобой что случится, мне за тебя лейтенант госбезопасности потом голову оторвёт!

Я не стал делиться подробностями драматического падения, а забрался на телегу и, усевшись там поудобней и прижав приклад к плечу, направляя оружие в сторону противника, сказал:

— Вперёд!

Апраксин поворчал ещё, но спорить не стал, а лишь поинтересовался, как я себя чувствую и почему хромаю?

Я отмахнулся, что, мол, всё нормально, и познакомил его с идущим рядом бойцом.

— Этот красноармеец мне помог. Знакомься.

Апраксин нахмурил брови, кашлянул и, буркнув что-то типа, да ты не волнуйся, я с ними со всеми знаком, стал разворачивать лошадь.

Боец, что помогал мне идти, по моему предложению тоже запрыгнул на телегу. Апраксин вновь покосился и спросил:

— Ты как там? Нормально устроился?

— Спасибо, мы оба тут нормально расположились. И я, и вот мой спаситель, красноармеец, — сказал я и обратился к человеку, который мне помог в трудную минуту, легонько потрепав его по плечу: — Правильно я говорю?

Тот не ответил, а просто одобрительно кивнул.

— Ах, вот оно шо, — Апраксин тоже кивнул. Потом как-то странно на меня глянул и негромко, как бы в задумчивости, спросил: — Так мы ж куда? Давай-ка, Лёшенька, к Воронцову поедем! Может, у него кто из медиков там есть?

— Отставить! — не согласился я. — Давай разворачивай, и идём в атаку. Товарищ лейтенант госбезопасности определил нам это направление, вот мы и двигаемся по нему.

— Но как же ты… Ты же весь… И голова у тебя, того, гм, больная. Тебе дохтур нужон.

— Нормальная у меня голова. Победим и к дохтору обратимся. А пока мне и вот, товарищу, — я вновь потрепал сидящего рядом помощника по плечу, — надо в бой! Так что давай, не задерживайся, поехали дальше гадов бить.

— Ой, Лёшка, Лёшка, — покачав головой, прошептал Апраксин.

Но приказа не ослушался, а сказал лошади: «Но!»

И мы продолжили наступление.

До этого, в городе Троекуровске я был мельком. Что называется: проездом, когда мы с Воронцовым несколько дней назад выезжали отсюда на грузовике. Поэтому этот населённый пункт я, конечно же, толком не знал. Однако, когда сидел за рулём грузовика при движении по улицам и переулкам кое-что запомнить сумел. И знал, что если мы проедем по улочке, на которой сейчас находимся, около километра вперёд, то, свернув налево и проехав ещё с полкилометра, выйдем на улицу, которая в конечном итоге приведёт нас к больнице.

Перед боем наши пленные рассказывали, что раненый замкомдив вроде бы находится именно в той больнице, в которой несколькими днями ранее я пришёл в себя, впервые узнав, что попал в это время.

И вот сейчас, направляясь в ту сторону, я пришёл к мысли, что раз судьба распорядилась таким образом, что мы движемся практически в том же направлении, где и находится медучреждение, то неплохо было бы нам в это самое медучреждение заглянуть.

Однако нужно было быть очень внимательным. И ни в коем случае не упускать из вида, что мы находимся в оккупированном городе, и что враг может скрываться где угодно. Сидя на телеге, я не только руководил поездкой, объясняя Апраксину, куда направлять лошадь, но и пристально наблюдал за происходящим вокруг.

А вокруг творилось непонятное. Судя по звукам, доносящимся с разных сторон города, наши отряды шли в атаку. Я сам видел, как наступающие с нашего направления бойцы обыскивают дом за домом и выходят оттуда, так и не застав там немцев. Получалось, что противника в черте города почти нет и сколь-нибудь серьёзного сопротивления он нигде оказать не может.

Это одновременно и радовало, и очень настораживало. Я чуял, что нас завлекают в засаду. Ну не могли, по моему разумению, немцы бросить город на произвол судьбы и уйти в сторону Новска. Это у меня не укладывалось в голове. А потому, когда подъехали к больнице, то сразу к ней приближаться не стали. Остановились в проулке, спешились с телеги, оставив лошадь на всякий случай у дома, привязав уздечку к ручке подъездной двери, дождались подхода десятка красноармейцев и только после этого выдвинулись к зданию.

И я как в воду глядел.

Как только мы появились на пустынной улице, из больницы по нам моментально заработало несколько пулеметов.

Апраксин чудом не получил пулю. А вот ранее сопровождающий меня боец, чьё имя я то ли забыл узнать, то ли не запомнил, почти сразу же был ранен в ногу, и я ему приказал отползти назад к телеге, перевязать себя.

Красноармейцы, что наступали рядом, сразу же залегли и, ориентируясь на пламя, которое изрыгали при стрельбе вражеские пулемёты и другие виды оружия, начали стрелять в ту сторону.

На дворе было темно, но лунный свет, пробиваясь сквозь облака, судя по всему, давал пулемётчикам возможность различить красноармейцев, и они стреляли по нам довольно прицельно.

Более того, кроме двух пулемётных расчётов, которые я смог заметить, из окон длинного здания медучреждения огонь вело ещё около пятидесяти солдат противника. А может быть, их даже было больше, потому что мне показалось, что в некоторых окнах мелькают разные силуэты пехотинцев.

Все эти высовывающиеся с ружьями солдаты противника были очень неплохими целями, однако вначале мне нужно было решить вопрос с пулемётчиками.

Одну огневую точку я подавил довольно быстро — секунд за пять. Оба пулеметчика, что прятались за мешками с песком, словили своими глазами по пуле и больше высовываться и смотреть на белый свет, по «техническим» причинам, не смогли. А вот вторую огневую точку так подавить не получалось. И дело в том, что для её уничтожения, мне нужно было бы вернуться назад и по большой дуге обойти несколько домов. А такой манёвр, в моём состоянии было осуществить тяжело. Да к тому же и времени бы это заняло много.

Крикнул нашим бойцам, чтобы те пока не высовывались, а сам устроился в руинах дома, после чего сразу же занялся теми, кто стрелял по нам из ружей и пистолет-пулемётов.

Конвейер смерти вновь заработал. Я намечал первое попавшееся окно и начинал ждать. Через некоторое время немецкий пехотинец высовывался оттуда, получал пулю в голову или грудь, и я переключался на другой оконный проём.

Но вскоре я заметил один неприятный нюанс. После того как я уничтожил с десяток фрицев, вылезать из оконных проёмов они мало того, что стали значительно реже, так ещё и задерживались в поле видимости всего на мгновение. Быстро высовывались, производили выстрел и сразу же падали на пол, исчезая из прицела. Разумеется, паузы между своими выстрелами они делали неравномерные, и мне приходилось выжидать, не отвлекаясь на другие объекты, пока ожидаемая мной цель получит свою порцию свинца, и я смогу заняться другими камрадами.

Таким образом, уже через минуту боя процесс отстрела очень замедлился.

К тому же, появилась ещё одна проблема — в «зачищенных» окнах, стали вновь мелькать ведущие огонь солдаты противника.

Через пару минут я понял, что немцев в больнице много, и если я буду и дальше вести огонь с такой скорострельностью, то застрянем мы тут надолго.

Время шло, а наступление в нашем районе ответственности, полностью остановилось. Тяжёлого вооружения, которое могло бы поддержать нас при атаке, у нас не было. А единственный бронетранспортёр «Ханомаг», который мог бы прикрыть своим кузовом от вражеских пуль и обеспечить подход штурмовых групп, был в другой части города.

— Что ж, выхода нет! Придется, значит, брать решение этого вопроса на себя, — вздохнул я и, под удивлённый взгляд Апраксина, махнув на прощание неизвестному бойцу, что помогал мне идти по полю, прячась за развалины и стоящую на улице технику, пополз на четвереньках на штурм.