Неправильный боец РККА Забабашкин

Глава 3 А вот и они

Сидящие в телеге стали всматриваться вперёд, иногда поглядывая вправо, в мою сторону. Было очевидно, что они не видят никакой опасности. Зато её прекрасно видел я.

Пробежал взглядом по округе и понял, что со стороны дороги эту опасность можно разглядеть ещё лучше. Поэтому, решив прервать свой манёвр, поковылял к телеге.

— Ты чего кричал? Кого-то увидел? — негромко зашипел Воронцов, когда я приблизился.

— Да. Если продолжите двигаться по курсу, метрах в семистах два человека в орешнике справа от дороги прячутся. Я их случайно заметил и если бы лес здесь был погуще, то вряд ли бы увидел, — доложил я.

— И что они делают?

— Сейчас не знаю, а до этого курили.

— Так зачем же ты к нам подошёл? Если ты их увидел, то и они тебя, скорее всего, тоже заметили, — резонно предположил Твердев.

— Нет, сейчас они нас из-за расстояния не увидят. А вот метров через триста, когда вон из-за того поворота мы выедем, то тогда уже заметить могут. Там дальше дорога прямо идёт. А к вам я подошёл, потому что хочу детальней их разглядеть. Где я шёл, там небольшая низина и плохо видно, а вы на пригорке, да ещё и телега — тоже возвышенность. Впрочем, лучше будет даже на дерево залезть, — посмотрел вокруг и, приметив высокую липу, сказал: — Вот сюда, например.

Старшие товарищи подогнали телегу. После чего помогли мне дотянуться до первых толстых веток. Ну а далее, стараясь выкинуть из головы назойливую боль, я поднялся метров на шесть над землёй и, сфокусировав зрение, оценил ближнюю и дальнюю обстановку.

— Ну, что видишь? — после минуты наблюдения нетерпеливо спросил лейтенант госбезопасности, как только я, сняв очки, потёр ладонью уставшие глаза.

— Вижу двух красноармейцев, оба в форме. Похоже на секрет. А в полукилометре от них, на поляне, среди деревьев мелькают ещё человек под двадцать, а может и больше. И тоже все одеты в форму бойцов РККА.

— Наши? — предположил Воронцов и перевёл взгляд на подпольщика.

— Не знаю. Может быть, какое-то отставшее воинское подразделение, отошедшее со своих позиций, что стояли у ближайших городов? — пожав плечами, предположил тот.

— Лёша, посмотри ещё.

Я вновь сфокусировался. Но ничего, отличающегося от того, что увидел раньше, не обнаружил. Об этом и доложил, после чего стал спускаться.

А когда спрыгнул на землю, погладив напомнившую о себе вспышкой нудной боли раненую ногу, сказал:

— Не наши это. Не похожи они на наших.

— Почему? Ты же сказал, что они в форме красноармейцев?

— Ага. Но только вот уж больно чистые и постиранные они все какие-то. Как будто бы только что из прачечной. А это, как мы с вами прекрасно понимаем, учитывая сложившуюся обстановку на данном участке фронта, категорически невозможно. По ним не скажешь, что они в боях участвовали. Явно форму только недавно получили и пока ещё даже обносить не успели.

— И что ты хочешь этим сказать?

— А то, что это, скорее всего, диверсанты. Точно такие же, как Зорькин или ранее уничтоженный Якименков.

— Какие глупые диверсанты, — недовольно хмыкнул чекист. — Они что, по-твоему, совсем без мозгов и в новенькой форме будут проникать в наши ряды? Не надо считать противника полными идиотами. Они тоже не лыком шиты.

Слова, сказанные чекистом, в корне расходились с тем навязанным кино и книгами нарративом, в которых все комиссары и командиры, боясь, что их поголовно расстреляют и посадят в страшный ГУЛАГ, никогда не упоминали, что противник, воюющий против нас, силён и опасен. Но сейчас, в настоящей жизни, я видел совсем другое. Я видел, что красный командир реально смотрит на положение вещей и никакого порыва к шапкозакидательству, равно как и пренебрежения к умственным способностям противника не испытывает. Наоборот, Воронцов прекрасно понимает, что враг хитёр, и его стоит опасаться, поэтому и говорит об этом открыто.

Я не стал акцентировать внимание на этом моменте, просто сказав:

— А я так и не считаю. Я говорю о том, что раз они на отдыхе, то отдыхают в чистом поле. Не сомневаюсь, что перед заброской и проведением операций они переоденутся в грязное. Кстати, эти, — я запнулся, будто бы позабыв, и обратился к лейтенанту госбезопасности, — как вы их ранее назвали? «Бранденбург»? Это не они ли тут, часом, расположились?

— Я помню, что тебе о них рассказывал. И ты правильно запомнил, пойманные нами диверсанты состояли именно в формировании особого назначения «Бранденбург-800». Но, как я уже и говорил, это было у границы. А тут до тех мест более полутысячи вёрст.

— Так, скорее всего, их сюда перебросили. Вермахт же наступает, вот и они вместе с ним. А сейчас, после захвата одного из городов, они отдыхают и набираются сил.

— Возможно, ты прав. Я думаю, раз они Чудово взяли, то это диверсанты.

— Товарищи, а если вы ошибаетесь, и это всё же наш отряд? — задумчиво произнёс подпольщик.

— Вряд ли, — парировал я. — Сами подумайте, откуда здесь — в немецком тылу, взяться советскому подразделению? Да ещё и в чистой форме? Они что, с Луны, что ль, свалились? Почему ведут себя так вольготно? И вообще, с чего бы полицаям и немцу подкармливать бойцов Красной армии? Вы же, Фёдор Лукич, скорее всего, именно им и везли эту еду, что в телеге.

Тот вновь пожал плечами и покачал головой.

— Товарищи, я этого не могу утверждать. Мне не было сказано, что и кто будет в конце маршрута. Дали приказ ехать, и пришлось выполнять.

Я хотел было пошутить, что в конце каждого земного маршрута кто-то обязательно есть, но всё же решил, что сейчас, во время обдумывания дальнейших действий, это будет неуместно.

Мы стояли в задумчивости и размышляли над тем, каким образом узнать, кто преграждает нам путь.

— Лёш, а ну-ка, давай-ка, посмотри ещё. Или лучше залезь на другое дерево. Чтобы вообще всё разглядеть было можно. Вон на то, например, — наконец принял решение Воронцов и указал рукой на растущее метрах в пятидесяти от нас дерево. — Старайся приметить все детали. Нам очень важно понять: свои это или нет? От этого зависит наша судьба.

Подошёл к указанной берёзе, что была заметно выше, чем то дерево, на котором я был только что. Сучки на нём были расположены недалеко от земли, поэтому я начал подъём без чьей-либо помощи. Как только залез почти до макушки, сфокусировал зрение и начал всматриваться вдаль.

Отсюда открывался действительно хороший вид на лагерь этих неизвестных военных. Слева на поляне стояло несколько палаток. Кроме них были видны три брезентовых навеса, расположенных у высоких деревьев с мощными стволами, что своей кроной помогали укрываться от дождя. Навесы располагались в тридцати метрах друг от друга и были довольно большими, а потому те, кто сидел внутри за грубо сколоченными столами на лавках, чувствовали себя вполне комфортно. Там сейчас и находился видимый мне личный состав, который играл в карты, курил или бродил по округе. Невдалеке даже стояла полевая кухня, которая, впрочем, не дымила и вообще активной деятельности не показывала.

Правую часть лагеря из-за плотно растущего кустарника видно почти не было. А потому, вновь посчитав тех бойцов, которые ходили между палаток и в лесу, решил спускаться.

Дождь к этому времени почти прекратился, но порывы ветра были всё ещё мощными, поэтому держаться за сучки нужно было крепко. От этих порывов дерево, несмотря на свою массивность, всё же немного покачивалось.

Поставил ногу на нижний сучок, проверив его на прочность, и напоследок глянул на лагерь. В этот момент один из порывов ветра, бушевавшего в правой стороне, которую я ранее не мог рассмотреть, довольно сильно наклонил орешник, что рос у края наблюдаемой мной поляны, и я разглядел стоящих там лошадей и телеги. А также сложенные в кучу тела с перемотанными бинтами руками, ногами и головами, которые неподвижно лежали на мокрой земле в белом нижнем белье.

— Вот же сволочи, — прошептал я, закрыв глаза. — Какие же гады!

— Лёша, что случилось? Что ты там увидел? — не понял Воронцов. А я, ещё раз всмотревшись и оценив ещё раз всю эту ужасную картину целиком, почувствовал боль в груди и стал спускаться.

Вместе с Твердевым Воронцов помог мне слезть и вновь повторил свой вопрос:

— Что случилось?

Я сел на траву, снял очки, вытер ставшими мокрыми от слёз глаза и, скрежеща зубами, рассказал о том, что только что рассмотрел. Мне было очень жаль санитаров, медсестёр, врачей, наших бойцов и командира обоза Свиридова. Я помнил, что среди раненых был красноармеец Апраксин, а среди охраны обоза красноармеец Садовский. Все они плечом к плечу воевали вместе со мной и помогали уничтожать танковые колонны противника. И вот теперь, скорее всего, все они были убиты.

— Это получается, что они наш обоз с ранеными перехватили? — поняв суть моих слов, прошептал Воронцов, сжав руку в кулак. Он перевёл тяжёлый взгляд на Твердева, и сказал:

— Теперь, я думаю, товарищ, у вас нет сомнения в том, что там находятся наши враги?

— Да, Григорий Афанасьевич, если красноармеец Забабашкин смог увидеть такое, то все сомнения отпадают, — тяжело вздохнув, сказал тот и, сняв очки и ни к кому конкретно не обращаясь, произнёс: — Только я всё равно не понимаю, зачем они в чистое переоделись.

— Да чтобы отдыхать было лучше, — устало пояснил я. — Не надо тут искать каких-то подводных камней и строить замудреные версии. Человек так устроен, что, когда одежда на нём чистая, то тело отдыхает лучше. А перед новым заданием новую форму получат — грязную. Может быть, даже с наших убитых чем-нибудь поживятся. Или ту форму, что сейчас у них надета, просто испачкают. Только вот скажу я вам, товарищи, что не выйдет у них долго в красноармейской форме гулять. Убью я их всех и хоронить никого не буду, — вздохнул и, закрыв глаза, поправив опять размотавшийся на голове бинт, прошептал: — Только вот не могу сообразить, как бы нам их лучше отработать.

— А надо придумать, Лёша! — уверенно заговорил Воронцов: — Я предлагаю так: мы с товарищем Твердевым подъезжаем на телеге, а ты остаёшься здесь. Эти двое из секрета к нам подходят, и ты их расстреливаешь. Забираем у них оружие, подкрадываемся и все вместе начинаем стрелять. Думаю, если одновременно начнём, то многих положим!

— Но и нас положат. Ведь, когда мы откроем по ним огонь, то обнаружим себя, и они увидят, откуда идёт стрельба. После чего, разумеется, начнут стрелять в ответ, — усомнился я в разумности его плана.

— Ничего. Всех не перестреляют. Мы тоже их немало побьём.

Услышав, что Воронцов предлагает, свои пять копеек вставил подпольщик:

— Товарищи, я хочу сразу признаться, что стреляю не очень хорошо. У меня зрение плохое, и на пятнадцать-двадцать метров я уже вижу всё нечётко.

— Так как же тебя в полицаи взяли? — удивился чекист.

— За вознаграждение. Корову, козу и три золотых цепочки пришлось отдать, — вздохнул тот. — Всей подпольной группой золото искали. У нас ни у кого не было.

— Понятно, — сказал Воронцов и, вернувшись к своему предложению, стал объяснять подпольщику детали будущего боя: — Раз плохо видите, значит, будете стрелять по тем, кто к нам приблизится. Алёша будет стрелять по тем, кто на дальней дистанции находится, а я по тем, кто на средней.

Услышав всё это, решил фантазии чекиста немного остудить, сказав, что план его никуда не годится.

— Это почему? — возмутился тот. — Вроде бы всё продумано.

— Всё, да не всё, — покачал я головой. — И в нём есть две главные проблемы. Первая — по твоему плану ликвидировать секрет я должен из винтовки. А это значит, что выстрелы будут слышны, и их обязательно услышат в стане врага, после чего забьют тревогу. Но не только это в твоём предложении слабое уязвимое место. Есть ещё и второй, не менее важный пункт: ты предлагаешь вступить в ближний бой. Такой бой непредсказуем. Тут нужно учитывать, что с короткого расстояния стрелять становится удобнее не только тебе, но и противнику. А, значит, гораздо вероятнее становится и нам самим словить вражескую пулю. Уверен, что если мы втроём устроим перестрелку с тридцатью подготовленными диверсантами, то шансов выжить у нас будет немного, если вообще таковые будут.

— Ну, так мы же по ним первые начнём стрелять — считай, что из засады, — не хотел сдаваться Воронцов. — Застанем их врасплох и уложим немало.

Спорить не хотелось, но всё же, чтобы тот не наломал дров, переубедить командира было необходимо. Понятно, что праведным гневом пылает мой боевой товарищ, но то, что он предлагал, было откровенной авантюрой даже на моём фоне.

И я сказал:

— Немало, это, по-вашему, сколько? Не всех же, так?

— Так. Кого-то, конечно, не уничтожим сразу, у нас же не пулемёт.

— Вот именно! Нет у нас автоматического оружия. А значит, давайте считать. Пусть в первом и втором залпе мы уничтожим пять-шесть диверсантов. Пусть, после этого, в третьем залпе — ещё пять человек. Но остальные-то останутся в живых, залягут, спрячутся и начнут отстреливаться. И что мы им сможем противопоставить, когда они в нас гранаты начнут кидать? Я ж говорю: шансов выжить у нас не будет.

— Красноармейцы не боятся смерти, — выкатил последний аргумент Воронцов и, с вызовом посмотрев на меня, добавил: — Мы с тобой не раз под смертью ходили. И ни ты, ни я не испугались. Так стоит ли бояться её сейчас?

— Никто её не боится, но просто умирать нужно с пользой для дела, а не просто так, — парировал я его тезис и напомнил: — Если мы сложим головы, что будет с Алёной и пленными? Кто придёт к ним на выручку?

И, судя по тому, что чекист глубоко задумался, мои доводы показались ему более убедительными, чем его.

Через минуту молчания он вздохнул и, посмотрев на меня, произнёс:

— Хорошо, если мой план не подходит, как будем действовать?

— Почти так же, как вы, товарищ лейтенант госбезопасности, и предложили, только с небольшими изменениями, — с готовностью сказал я. Потом, поднявшись на ноги, поведал о тех самых внесённых изменениях, которые должны были не только поспособствовать более эффективному уничтожению врага, но и довольно серьёзно увеличить наши шансы на то, чтобы после боя остаться в живых.

И первой целью в этом плане было уничтожение секрета. Эти два диверсанта, что охраняли лагерь с нашей стороны, мешали, сковывая наши действия. Они могли предупредить основную часть противников о возможной опасности, если бы сумели заметить нас. А потому нам (точнее, мне) необходимо было уничтожить этого противника в первую очередь и к тому же без шума. Но как уничтожить врага, не приблизившись к нему и не застав врасплох? Так как у меня маскхалата не было, а на часах был полдень, то о незаметном сближении речи идти не могло. Значит, мы должны были действовать так, чтобы противник сам подошёл. И когда это случится, он будет уничтожен.

Согласно моему плану, чекист с подпольщиком продолжают движение на телеге вперёд. На подступе их останавливает секрет. После чего я открываю по нему огонь. Но стреляю не с этой позиции, а с дистанции более двух километров. Я помнил, что звук выстрела в лесу слышен издалека, но сейчас был ветер и изредка сквозь сизые тучи прорывался дождь, а потому я посчитал, что за звуками леса и деревьев дистанции в два километра будет вполне достаточно, чтобы ликвидируемые о своей ликвидации узнали только, когда умрут.

— Вон с того дерева, — я показал рукой за спину на дуб, растущий в километре от нас, — будет прекрасно видна и дорога, и тот, кто останется в секрете. Думаю, что, когда ваше приближение заметят, один к вам подойдёт для проверки, а второй будет его прикрывать. Вот прикрывающего-то я и грохну первым.

Воронцов посмотрел на возвышающуюся над остальными верхушку очень высокого дерева и спросил:

— А ты уверен, что с того места сможешь разглядеть тех, кто в охране?

— Скорее всего — да. Ты же не забыл, что я могу довольно далеко видеть, — напомнил я и показал ещё на пару деревьев: — Если что, огонь ещё можно вести вон с той сосны, что растёт правее, в двухстах метрах от дуба. Или вон с той, что левее метрах в трёхстах. Только вот с соснами повозиться придётся, там веток внизу не растёт. Значит, по стволу нужно будет лезть, применяя верёвки, как кошки у альпиниста. Однако хотелось бы такого счастья избежать.

— Эта да. Сил на такой подъём много нужно, а ты сейчас выглядишь не как скалолаз, а скорее как леший какой-то забинтованный, — логично подметил чекист, меня подбадривая, и спросил: — Хорошо, а дальше что? Вот уничтожил ты секрет. Мы стоим там, но после этого-то нам всё равно придётся вступить с ними в бой.

— Придётся, но только не нам, а мне. И не в ближний бой, а в дальний.

— То есть ты их будешь расстреливать всё с того же дуба?

— Нет, я передислоцируюсь вот на это дерево, на которое только что лазил. Отсюда они у меня будут как на ладони.

— А почему сейчас отсюда по ним не стрелять? — не понял Твердев.

— Да потому что расстояние маленькое и звуки выстрелов будут слышны! — хором ответили мы с Воронцовым, а потом я добавил: — Одного уничтожу, а второй, услышав звук, спрячется и поднимет тревогу. Поэтому нам нужна дистанция! Понятно?

— Понятно, — закивал тот и, вероятно, ещё намеревался что-то спросить.

Но в разговор вернулся Воронцов:

— С расстоянием ясно, но неясен вопрос насчёт уничтожения основной группы. Ты же не хочешь сказать, что всех их перещёлкаешь, а они даже глазом моргнуть не успеют? Их же много. Поэтому они увидят убитых и будут прятаться, занимая оборону. Сам же об этом говорил.

— Обязательно спрячутся, поэтому быстрого боя, как в случае с артиллеристами, здесь у нас не получится. Уж больно их много сосредоточено в одном месте, и все они находятся на прямой видимости друг от друга. Так что работать по ним будем медленно. Есть у меня идея, как сделать так, чтобы и они все умерли, и мы на них в атаку не шли, — сказал я, а потом негромко вздохнул: — Жаль, конечно, что Фрица с пулемётом под рукой нет.

Твердев, ошеломлённо посмотрел на меня, потом на Воронцова и, набравшись храбрости, прошептал:

— Товарищи, а вы что, из той самой снайперской школы НКВД, что в Новске расположена? Вы те самые снайперы, которые немецкое наступление остановили? Те самые, которые сотню танков и полсотни самолётов уничтожили⁈

— Ого, земля слухами полнится, — улыбнулся ему чекист и пояснил: — Нет, товарищ Твердев, Забабашкин не из той школы. Он и есть та самая школа.