Да, я собирался, пользуясь рельефом местности и темнотой, незаметно подобраться к зданию и атаковать противника внутри. Другого выхода, чтобы освободить наших людей, что содержались в госпитале, я не видел. По мелькающим то тут, то там силуэтам немецких солдат, мне становилось очевидным, что немцы уже почти оклемались и вот-вот организуют централизованную оборону. А это означало, что потом шансов освободить живыми наших бойцов будет крайне мало или вообще не будет. Ведь, скорее всего, как только враг поймет, что ему не выбраться и его ожидает полный разгром, наши раненые будут убиты.
Дожидаться этой трагедии я совершенно не собирался, поэтому должен был действовать на опережение.
И я пошёл, а точнее сказать пополз на четвереньках, в атаку…
Но, сразу же что-то пошло не так… Моему решительному броску неожиданно помешала чья-то рука, которая схватила меня за забинтованную ногу в месте ранения осколком. От резкой боли я чуть не вскрикнул, но всё же нашёл в себе силы, а лишь заскрежетал зубами.
Повернулся через плечо и, увидев схватившего меня Апраксина, зарычал:
— Ты чего, дядя Рома, совсем ошалел? Отпусти! В бой мешаешь идти!
Раненый красноармеец замотал головой.
— Не пущу, Лёшка! Тебя убьют! Ты с ума сошёл⁈
— Да не убьют меня. Отпусти, говорю, — стал вырываться я.
— А я говорю: не пущу! Ты снайпер! Тебе надо отсюда бой вести! — настаивал тот, схватив обеими руками мою ногу.
— Это долго. А там, изнутри, я быстро управлюсь.
— А я говорю: нет! — продолжил он и, вероятно почувствовав, что не может меня удержать, крикнул: — Эй, кто-нибудь, помогите! Тут контуженный, головой тронулся. Помогите!
— Ты ещё вон того позови, — крикнул я, кивнув на сидящего в руинах здания бойца, который ранее мне помогал идти по полю.
— Кого? — явно не понял Апраксин. Обернулся и вновь крикнул: — Братки, помогите. Сил нет у меня его держать уже.
Неизвестный мне боец на помощь не двинулся, продолжая перевязывать себе рану. Зато откуда-то из-за угла выбежало два других наших красноармейца. В одном из них я узнал Садовского.
— Мишка, помоги держать Забабашкина. Он умом тронулся.
Появившиеся подползли к нам, и Садовский положил руку мне на плечо:
— Лёшка, что с тобой?
От такого глупого вопроса меня аж передёрнуло.
— Да это не со мной, а с вами что? — с негодованием сквозь зубы прорычал я. — Чего вы на меня накинулись всем скопом и в бой не пускаете? Двое на одного навалились, а ведь это нечестно! — в последней фразе я сосредоточил всю свою обиду и даже чуть не заплакал. А потом обратился к тому, кто мне помогал ранее: — А ты что сидишь⁈ Видишь же, что их больше! И не сильно ты и ранен, чтобы не прийти на помощь другу, ведь однажды ты же мне помог. Так помоги и сейчас! Оттащи Садовского! — боец покачал головой и показал на замотанную руку. Такое его поведение меня очень расстроило и я, набрав в лёгкие больше воздуха, крикнул: — Что ты машешь⁈ Я тоже ранен и ничего, воюю. А ты хрен ли расселся⁈ Да и вообще, почитай, что тут все раненые. Так что давай, бросай бинтовать себя и ползи сюда. Мне нужна твоя помощь!
Но мой случайный приятель лишь вновь слабо улыбнулся и продолжил заниматься своим делом.
Такое показное игнорирование меня крайне взбесило, и я хотел было от всей своей рабоче-крестьянской души ругнуться на него. Но вспомнив, что вокруг идёт бой, и мы на одной стороне, сдержался. Абсурдность ситуации была полной. Мне не давали наступать свои, и никто меня защищать от этого произвола не хотел. Даже боевой товарищ, который помогал мне ранее, отказывался сейчас прийти на выручку.
— Видал, что говорит? — обратился Апраксин к Садовскому. — И так уже минут пятнадцать.
— Правда? — удивился тот, порылся, вытащил из-за пояса флягу и протянул её мне: — Алёша, на, попей воды.
— Не надо, — всё ещё злясь на весь мир, отмахнулся я. — Мне вон тот, — я кивнул на раненого бойца, — тоже всё попить предлагал. А потом помогать отказался. Предатель какой-то.
— Какой предатель, Лёша? Ты о ком говоришь? — не понял Садовский и, показав рукой в ту сторону, где сидел мой странный раненый приятель, прошептал: — Лёша, там же никого нет.
Я воспринял его слова как издёвку.
— Господи! Они меня с ума сведут своими разговорами! — вслух взмолился я, а потом, понимая, что у них преимущество в силе, на время решил сдаться. Потёр рукой глаза и устало прошептал: — Ладно. Отпустите. Никуда пока не поползу. Отсюда буду вести бой.
Мои помощники переглянулись и аккуратно отпустили ноги. Но далеко не отползли, оставшись лежать рядом.
Это меня вновь взбесило, и я, чередуя стрельбу по немцам с руганью, стал объяснять бойцам, что лежать группой на снайперской позиции, это не просто моветон, а в корне неверно, ибо выдаёт эту самую снайперскую позицию с головой.
Те, после пятого выстрела, взяли с меня обещание, что я никуда не убегу, и послушно наконец-таки чуть отползли в сторону. Но не далеко, а всего на десяток метров.
Воевать стало намного свободнее и менее душно.
«Ишь, устроили тут душилово! — с негодованием отметил я, перезаряжая винтовку. — И даже в сумасшествии попытались меня обвинить. Говорят, бойца нет, который сейчас рядом с ними сидит. Вот шутники!».
Выстрелил, затем ещё, а потом убрал палец со спускового крючка. И всё потому, что сомнения, закравшиеся в голову, требовали объяснений. Их нужно было развеять. И я, чтобы убедиться в том, что не сошёл с ума, от приклада повернул голову и посмотрел на место, где лежали бойцы.
Уловив мой взгляд, Садовский и Апраксин мгновенно подобрались, и кто-то из них спросил:
— Что, Лёша?
— Гм, — задумался я, понимая, что никого, кроме них двоих, не вижу, поморгал, протёр глаза и посмотрел по сторонам.
В тридцати метрах справа от нас, трое бойцов, заняв позицию у подъезда в дом, вели стрельбу по больнице. Сфокусировал зрение и вскоре понял, что знакомых лиц среди них нет.
Перевёл взгляд на правый фланг. Там в пятидесяти метрах пятеро наших бойцов также вели бой с противником.
Больше поблизости никого не было.
Краем глаза заметил пару высунувшихся в оконные проёмы немецких голов, быстро их отработал и, повернувшись к Садовскому, спросил:
— Слушай, а ты сейчас с кем сюда прибежал?
— Один, — ответил тот. — Лейтенант госбезопасности Воронцов дал задание найти тебя и передать, чтобы ты к больнице не приближался, а работал на расстоянии. Сюда немцы отошли.
— И я ему о том же, Михаил. А он всё вперёд норовит ползти, — закивал в его поддержку Апраксин.
— А я тебе не об этом говорю, — сказал я и поправился: — в смысле — спрашиваю. Я хочу узнать, ты один сюда прибежал или с кем-то из красноармейцев? И если с кем-то, то где он?
— Один, один. Командир приказал, и я мигом сюда, тебя искать.
— А ты говоришь, — продолжил я недоумевать, обращаясь теперь к Апраксину, — что на телеге сюда мы только с тобой вдвоём ехали? Ещё бойца со мной не было?
— Вдвоём конечно, Лёшка, — ответил тот и забеспокоился: — Тебе что, мерещится что-то?
— Жесть! — обалдел от такой новости я, а потом констатировал текущее положение дел: — Хьюстон, у нас проблемы…
Сказать, что я был в шоке, это ничего не сказать. Я был буквально обескуражен. И дело тут было не в том, что мне привиделся кто-то или что-то. А в том, что сейчас я становился опасен не только для врагов, но и для своих. Было очевидно, что из-за множества контузий, усталости и истощения, нервная система у меня дала сбой.
Становилось очевидным, что мне нужен отдых. Но мог ли я себе позволить такой отдых тогда, когда ведутся боевые действия, и спасения из вражеского плена ждут наши люди?
Ответ лежал на поверхности: Нет! Не мог я оставаться в стороне.
Вот только была проблема в том, что, стреляя по врагу, я мог попасть по нашим. Ведь, сейчас уже никто не мог дать никакой гарантии, что всё, что я вижу, не является сумасшедшей галлюцинацией.
Ущипнул себя за руку и почувствовал ужасную боль. А всё потому, что щипать себя за открытую рану было по меньшей мере глупо.
В глазах потемнело. Немного поморгав и отойдя, подполз к Апраксину с Садовским и попросил пожать мне руку.
Те не поняли мой замысел, но всё же на рукопожатие ответили.
Посчитав, что такой проверки было достаточно, и эти двое являются реальностью, вновь отполз на свою позицию.
«Хорошо, будем считать, что Апраксин и Садовский находятся рядом. А что с остальными бойцами? Они есть, или их нет?»
Вновь посмотрел по сторонам, а потом на своих помощников, которые лежали за грудой кирпичей, и которых теперь стало опять трое. Прокашлялся и, исподлобья покосившись на перевязывающего руку несуществующего бойца, не став отвечать на его кивок, решил больше сегодня на галлюцинацию внимания не обращать.
Нет, сам по себе факт, что от постоянных контузий, ранений, бессонницы и тому подобного, я сейчас находился не в себе, я принять мог. Но вот то, что в таком, изменённом состоянии, я мог, кроме всего прочего, натворить неимоверных бед, было уже реальной проблемой.
А потому, осознав всю тяжесть ситуации и допустив, что сейчас, вместо немцев могу осуществить стрельбу по своим («Мало ли чего мне привидится?»), решил вновь включить командира и отдал незаконный приказ, ибо я, не будучи командиром, никому приказывать не имел права.
— Садовский, ко мне! — и, когда тот подполз, добавил: — Будешь корректировать огонь!
Тот пожал плечами, согласно кивнул и, переведя взгляд на больницу, спросил:
— Куда смотреть?
Этот вопрос меня поставил в тупик.
— Как куда⁈ На здание, конечно! Давай с правого верхнего окна второго, а уже затем пойдём влево по всему второму этажу. Приказ понятен? — спросил я.
— Ага, понял, сейчас попытаюсь что-то увидеть, — ответил тот и, прищурившись, стало всматриваться в сумерки.
Я прицелился. В этот момент из окна, куда был сфокусирован мой взгляд, вылез немецкий солдат, выстрелил куда-то вниз и спрятался. А я, ожидая команды к стрельбе, продолжил ждать. Когда же, через десять секунд, немецкая рожа вновь безнаказанно произвела выстрел в сторону сквера, в котором залегли наши бойцы, я не выдержал:
— Ну что ты там тормозишь? Давай, говори уже: кто там из окна высовывается? Наш, аль немчура?
Садовский потёр лицо и, вновь всмотревшись в темноту, покачал головой:
— Откедова я знаю, кто тама маячит? Не вижу ни зги.
Сразу же возникла дилемма: стрелять или не стрелять.
С одной стороны немец уже два раза высовывался. А с другой стороны могло так получиться, что не немец это был, а глюк.
«Или вообще наш боец? И если это так, то складывающаяся картина может быть совсем печальная. Я много народа там положил. Только вот вопрос: а немцы ли это были?»
Решил обратиться к раненому Апраксину на предмет рассмотрения неприятеля.
Но тот лишь устало махнул рукой, сказав, что зрением кошки не обладает.
— И что нам делать⁈ — ни к кому конкретно не обращаясь, спросил я вслух, прекрасно понимая, что ответа на этот вопрос не будет.
И, разумеется, внятного ответа от братьев по оружию не последовало.
Но быстро меняющаяся ситуация сама подсказала, что делать.
На горизонте появилась новая цель.
А точнее сказать, не на горизонте, а из-за угла, соседствующего с больницей здания. Именно оттуда на полном ходу вылетел немецкий бронетранспортёр.
Эту цель, как легитимную, мои помощники распознали сразу.
— Лёшка, стреляй, — крикнул Садовский.
— Ложи их, Лёха! Пали как умеешь! Пали, как давеча немецкие танки остановил! — поддержал его Апраксин.
Да я обрадовавшись, что наконец-то могу быть полезен и точно уничтожу немцев, а не своих, быстро приложил приклад к плечу, положил палец на спусковой крючок и прицелился.
«Ханомаг», закованный в броню и вооружённый пулемётом, был неуязвим для наших бойцов. А вот я его все уязвимые места прекрасно видел, ибо подобные бронетранспортеры за последние несколько дней я останавливал не раз.
Сейчас мне было нужно решить, в кого стрелять: в водителя, что был спрятан за бронированным листом, но, наблюдая за дорогой в щель, был уязвим для пули. Или всё же в пулемётчика, чья голова торчала из кузова?
Решив, что для дела будет правильней заткнуть в первую очередь пулемёт, чтобы он нанёс как можно меньший урон наступающим красноармейцам, прицелился в фуражку, что была надета на голову врага, и…
И когда эта самая фуражка вместе с головой чуть повернулась в профиль, то узнал в этом профиле Воронцова и чертыхнулся.
— Что там, Лёшка? — не понял Садовский. — Не можешь прицелится?
— Могу, — вздохнул я. — Но не хочу.
— Почему? — не понял тот.
Однако ответ на этот вопрос не заставил себя долго ждать, потому что в этот момент Воронцов открыл огонь по окнам больницы.
Мы, все вчетвером, стали наблюдать, как пули обильно поливают окна здания.
Боясь, что всё это может быть вновь плодом моего больного воображения, я на всякий случай уточнил:
— Товарищи, броневик стреляет по окнам или нет?
Красноармейцы подтвердили, что стрельба идёт.
А Апраксин даже добавил:
— Наша трофейная техника. Та, что в лагере захватили.
И этого для меня было вполне достаточно, ибо стало прекрасным ориентиром. Я логично рассудил, что если Воронцов ведёт стрельбу по больнице, то там находится противник.
Жить в одночасье стало легче и даже, можно сказать, веселей.