Глава 9 Очищение

Старший солдат Мартин Швайнштайгер, разглядывая, как пленных рабов отгоняют от только что построенной вышки и загоняют внутрь охраняемого периметра, брезгливо поморщился.

Грязные и ободранные варвары, которых пленили в ближайших городах, а затем согнали сюда, вызывали у него отвращение. Он не мог представить себе, как эти мерзкие недочеловеки будут прислуживать ему, когда он, после триумфальной победы Великого Рейха, получит от фюрера причитающуюся награду. А ведь там, кроме обещанных плодородных земель, числились и славянские рабы, коих у каждого будущего юнкера (помещика) будет не один десяток душ. И вот сейчас, наблюдая как эти, взятые в плен существа, еле-еле передвигая ноги, группируются вдали от его позиции, он не мог скрыть чувство отвращения.

«Нет, тех рабов, что будут переданы мне, я велю немедленно казнить или продам кому-нибудь за пару марок. Лучше уж я найму рабочих из цивилизованной Европы, нежели отдам свою землю в руки этих мужланов. Они, пожалуй, и посеять ничего не смогут, а если и смогут, то уж урожай точно не соберут, а погубят», — думал он, стоя на первой постоянной вышке, которая стояла в западной части периметра.

Концентрационный лагерь начал строиться совсем недавно. Не были готовы ни административное здание, ни казарма для охраны, ни бараки для рабов, ни даже кухни для обслуживающего персонала. Но куда-то эту рабскую силу после разгромного наступления девать было надо. Вот и пришлось сгонять их сюда, чтобы влачили они своё жалкое существование прямо под небом.

Здесь они будут концентрироваться и уже отсюда, эшелонами, отправляться на работы в Третий рейх и в свободные государства Европы.

А пока отделению, в котором служил Швайнштайгер, приходилось охранять этот сброд, в количестве почти трёх сотен человек, фактически в чистом поле.

Солдатам приходилось спать, где придётся, ведь никаких укрытий или строений ещё построено не было. Колючая проволока ограды и теперь вот две вышки для часовых представляли собой всё устройство концентрационного лагеря. И если бы не броневики с пулемётами, что стояли по периметру, то наверняка русские попробовали бы отсюда сбежать.

Однако мощь немецкого оружия останавливала их буйные головы, и они вели себя довольно смирно, ютясь по центру поля и боясь подходить к ограждению.

И этому поспособствовали всего две очереди по толпе, что дали из пулемёта для острастки.

Произошёл этот урок для русских около пяти часов назад. В тот момент, когда толпа оборванцев подошла к колючей проволоке и вроде бы попросила пить, Ример нажал на гашетку и все вопросы сразу же были сняты. Варвары убежали на центр поля, оставив лежать пять человек убитыми возле ограждения. Пулемётчик стрельнул им вдогонку ещё с десяток патронов. Но, даже несмотря на то, что не попал, русским этого хватило с лихвой. Теперь они не то, что боялись подойти или забрать своих убитых, но даже и в эту сторону смотреть перестали. Так их убитые и лежали на земле.

А земля тут была хорошая и в высшей мере плодородная. Это Мартин прекрасно знал. Как и то, что уже сейчас с захваченных немецкими войсками территорий в Германию вывозится чернозём и плодородный слой, снятый с тех земель, на которых больше не предполагается жить. Там вскоре начнётся строительство гигантских заводов, которые будут производить миллионы снарядов, танков и самолётов, чтобы весь мир дрожал в страхе от могущества Третьего Рейха. А вот территории, которые только ещё предстоит захватить, будут полностью отданы на управление верным солдатам фюрера!

«И именно здесь я буду жить как господин, веселиться, пить, гулять и править своими рабами!» — радостно думал часовой.

И это был последний миг потомка немецкого лавочника на русской земле, потому что тринадцатиграммовая пуля выбила всю спесь и фантастические несбыточные мечты из его бестолковой головы, пролетев сквозь безмозглый арийский череп и вылетев насквозь.

Мартин Швайнштайгер отправился в далёкие чертоги ада, а Алексей Забабашкин продолжил очищать землю от поганой нечисти.

* * *

Алёша


Атаку я начал сразу, как только стало темнеть. Перед этим, разумеется, нашёл подходящее для снайперской позиции дерево. Оно вновь должно было отвечать двум критериям: должно было быть высоким и находиться на отдалении не менее полутора километров от места, по которому я собирался работать.

И оно довольно быстро было найдено.

Пока карабкался на очередную берёзу, меня посетила мысль, что за последний день я, пожалуй, взобрался на деревья столько раз, сколько не забирался за всю прошедшую жизнь.

— Ну да ничего, многое приходится в жизни делать впервые, — сосредоточившись на цели, сказал себе я и, услышав урчание в животе, нажал на спусковой крючок.

Пока дожидались темноты, перекусили тем, что ранее предназначалось диверсантам. Куриный суп с картошкой и жареная баранина с перловой кашей были более чем достойными и завтраком, и обедом, и ужином в одном «флаконе».

Там же, за приёмом пищи, и был разработан план, который я сейчас начал реализовывать.

И от предыдущих за сегодня планов он фактически ничем не отличался. Поменялось только место проведения новой операции, а способ ликвидации противников остался прежний — молниеносный отстрел с расстояния, чтобы те не слышали звуки выстрела.

И в очередной час «Икс» я начал осуществлять задуманное с тех солдат, что стояли на частично возведённых вышках у леса.

С них я решил начать потому, что они находились на самых высоких точках в той местности, так с них могли увидеть, что их камрады замертво падают на землю. После чего поднять абсолютно ненужную мне тревогу.

Сейчас же, после их ликвидации, больше никто из немецких солдат не мог с одного конца лагеря увидеть то, что происходит на другом конце.

И этим, естественно, вовсю пользовался советский снайпер — я.

После смерти тех, кто стоял на вышках, я быстро дозарядил винтовку, чтобы в магазине вновь было пять патронов, и уничтожил вначале двух солдат противника, что стояли с внешней стороны южных ворот (которые были ближе к нам), а затем и двух солдат, что были с внутренней стороны.

Вновь дозарядил и уничтожил экипаж и пулемётчика «Ханомага», что стоял у деревьев, росших возле западной стены из колючей проволоки.

Все четверо умерли в течение трёх секунд, и никто из них даже пикнуть толком не успел.

Ну а я, удовлетворённый началом отстрела, без промедления переместил свой взор, а вместе с ним и дуло «мосинки», на восточную часть ограждения.

Там под навесами находились десять человек. Первые пять умерли довольно быстро, и их почти молниеносная смерть (все умерли в течение трёх секунд), никакого особого ажиотажа не вызвала и вообще первое время осталась не замеченной для других солдат. Когда же я начал перезаряжать, своих валяющихся в грязи камрадов, наконец, увидела пока ещё живая пятёрка.

Они вскочили из-за стола и даже направились к прислоненным к растущему рядом дереву винтовкам. Точнее сказать — собирались направиться. Но судьба им в этом сегодня не благоволила. И они один за другим стали умирать от отравления свинцом, получая оный в голову.

Однако, к моему недовольству, одному солдату вермахта, самому последнему, перед смертью всё же удалось поднять тревогу. Не знаю, специально он это сделал или нет, но прямо перед своей кончиной он таки сумел выстрелить в воздух, тем самым привлекая к себе внимание.

И, разумеется, выстрел внимание привлёк. Из кабин и кузовов двух грузовых машин, что стояли неподалёку, стали выглядывать солдаты. Очевидно, они спали в кунгах, и поэтому спросонья не сразу понимали, что происходит. И тут, конечно же, на помощь к ним приходил для разъяснений я. А точнее не я, а пули от моей «мосинки», которые, отправляя их в преисподнюю, нежно шептали им, пролетая сквозь пустые черепа: «Вам всем пришёл полный конец!»

И шёпот этот в течение десяти секунд услышали все двенадцать человек, кто решил посмотреть, что происходит вокруг.

Судя по открытым ртам тех, кто умирали последними, они перед смертью кричали что-то типа: «Аларм!», но никто из камрадов их уже не слышал и не мог слышать, ибо все они к тому времени уже были мертвы.

Однако их крики и вопли всё же привлекли к себе внимание. Правда, не стоящих у северных ворот камрадов (те были далеко и не слышали), а военнопленных.

Те заметили суету, творящуюся за колючкой и почти все, поднявшись на ноги, начали осматриваться.

Моя атака уже шла полторы минуты и за это время многие военнопленные, очевидно, смогли разглядеть, что солдаты фюрера, по не совсем понятной причине, почти все лежат на земле и не шевелятся.

Это вызвало бурление среди пленных.

И это бурление, в свою очередь, не могло не вызвать вначале удивление, потом настороженность, а следом за этим и подозрение у тех немецких солдат, что к этому времени оставались живыми у северной, «необработанной» стороны периметра.

Было их немного, но они пока были.

И тут уж мне пришлось работать в поте лица, доведя скорость стрельбы и перезарядки до немыслимых пределов. Я, конечно же, не знал и не мог засечь эту самую скорость, но работал я на пределе возможностей.

Ствол винтовки системы Мосина дымился и раз в секунду изрыгал пламя, которое свидетельствовало о выстреле. А значит, и о том, что очередной фриц никогда больше не вернётся домой с Восточного фронта.

Я видел, что охрана концлагеря, не понимая, что происходит, и почему их камрады замертво падают тот тут, то там, уже пыталась навести оружие и начать стрелять по нашим попавшим в плен товарищам. Очевидно, они словно бы чувствовали приближение своего конца и были готовы забрать на тот свет как можно большее число красноармейцев.

Но я этого не мог допустить, а потому старался ускорить стрельбу, как только мог.

И уже через пятнадцать секунд, немецко-гитлеровский вопрос, на данном клочке суши, был полностью решён. Ни один из гадов в сторону военнопленных так и не успел выстрелить — все полегли с полными обоймами в оружии.

Как только произвёл финальный выстрел, осмотрел территорию, одновременно перезаряжая винтовку. Остановил взгляд на застывших в недоумении наших бойцах, и двумя выстрелами, срезав ветки над головами членов своего маленького отряда, подал знак, что теперь Воронцову можно выдвигаться.

Чекист всё правильно понял и, согласно плану, вместе с Садовским и Белякиным, на телеге, выехал к южным воротам лагеря.

Я же всю дорогу, пока они ехали, прикрывал их, наблюдая за возможным движением в местах, где ранее дислоцировались немцы. Я небезосновательно опасался, что в какой-нибудь из машин могут остаться живые или раненые солдаты противника, которые способны оказать сопротивление. Сейчас, пока наши люди были ещё не вооружены и перед огнестрельным оружием практически беззащитны, я должен был обеспечить полное прикрытие их.

Воронцов через пять минут подъехал к воротам и что-то прокричал осторожно направляющейся в его сторону небольшой (не более десяти человек) группе военнопленных.

Те подошли и, глядя на стоящего на телеге чекиста, что-то стали кричать ему в ответ. Тот им вновь что-то ответил. Военнопленные переглянулись, а затем, замахав руками, неожиданно бросились ему навстречу.

Не прошло и пары минут, как они, забрав оружие у лежащих замертво охранников, отворили ворота и столпились возле чекиста, который возвышался, стоя на телеге.

Всю эту удивительную картину увидели остальные военнопленные.

Секунда. Другая. И вот уже вся толпа побежала из середины поля к южным воротам.

Воронцов повернулся в мою сторону и рукой помахал мне, тем самым показывая, чтобы я приближался.

Я быстро спустился с дерева, сел в специально приготовленную для этого телегу и, с одним из ранее найденных красноармейцев, помчался к концлагерю.

Дорога заняла недолгое время, и вскоре я уже подъезжал к месту, у которого Воронцов давал указания стоящей и жадно вслушивающейся в каждое слово толпе.

— Товарищи красноармейцы, — громко, как мог, кричал чекист, — вы освобождены! Но расслабляться нельзя! Враг, что находится в Троекуровске, может опомниться и направить свои силы сюда.

— Правильно говоришь, гражданин хороший! — раздался громкий бас. — Валить отсюдова надо! Валить!

— Я не про это вам говорю! Куда бежать-то ты собрался⁈ — постарался перекричать его Воронцов.

— А известно куды — в леса! В них в родимые! — вновь прозвучали крики.

Воронцов покачал головой и постарался перекричать говорящих:

— А я говорю — нет! Нам надо держаться вместе!

— Да какой там вместе⁈ Так всех разом, скопом перебьют. Надо всем врассыпную! И тикать в разные стороны, тогда авось уцелеет кто! — не соглашались с чекистом некоторые освобождённые. — Так что, робяты, заканчивай митинг и айда в лес! Шустрее, а то немец прискочет скорова!

«Айда! Айда!» — поддержало его ещё несколько человек.

— Отставить! — закричал Воронцов и даже для острастки выстрелил из винтовки в воздух. — Отставить! Бойцы, слушай мою команду!

— Да кто ты такой⁈ Не слушайте его! Айда в лес! — вновь закричал какой-то смутьян.

Я этого подстрекателя увидел, приблизился к нему вплотную, скинул с себя плащ и, взяв за грудки, сказал:

— Посмотри на меня, товарищ, внимательно! Видишь, я весь в бинтах? — боец обалдел от такого зрелища, открыв рот, а я продолжил: — А всё потому, что отцов-командиров не слушался! И ты не слушался! А слушался бы, здесь бы не был! «Ферштейн⁈»

От моего обращения на немецком тот, которого я держал, впал в ступор.

А стоящие рядом с ним бойцы ощерились. И некоторые из них даже стали засучивать рукава.

— Ты немчура, что ль? А ну, размотайся и покажись! — стали настаивать они.

Я сжал кулаки, прекрасно понимая, что, скорее всего, драки сейчас будет не избежать.

И в этот момент из толпы раздался крик:

— Братва, ребята, да это же тот самый, легендарный Забабашкин! Тот, который разнёс немцев в пух и прах!

Я не знал, кем был узнан, но то, что обо мне уже слагали небольшие легенды, догадывался.

И тут в толпе военнопленных вновь началось бурление.

То тут, то там стали слышны негромкие возгласы: «Неужто он⁈» Да не может быть!' «Не похож». «Того пуля не берёт, а этот ранен». «А ты его видел?» «Издалека. Но тот вроде под три метра ростом был. А этот замотыш какой-то невысокий. И двух не будет».

Ну а через полминуты, когда криков: «Он — это! Весь израненный, но живой! Видите же, что он весь перебинтован. Так значит, он это! Говорю вам — он!», — стало много, меня, словно бы заправского актёра, схватили на руки и стали качать.

И, конечно же, после начала «качки», все мы дружно стали сразу же кричать.

Они кричали от радости, что столкнулись с легендой и что теперь освобождены, а я от боли, которая при этом признании заслуг была для меня, словно пытка.

Не знаю почему, но, вероятно, от шока, освобожденные пленные не сразу сообразили, зачем это легендарный я весь в бинтах. Но, к великому счастью, это уловил Воронцов и пришёл ко мне на помощь.

Он вновь выстрелил вверх, привлёк к себе внимание и, когда меня опустили на грешную землю, жёстким голосом просипел:

— Забабашкина принесите сюда. Ему нужен отдых, — а затем спросил, ни к кому конкретно не обращаясь: — Командиры есть? Ко мне!

Сразу же, как только раздался этот призыв, к чекисту через толпу подошли три человека.

Представились. Один оказался лейтенантом и два младших лейтенанта.

Воронцов сказал им остаться рядом, а сам, достал своё удостоверение и продемонстрировав его всем, кто стоял невдалеке, обратился к бойцам:

— Товарищи красноармейцы, я лейтенант государственной безопасности Воронцов. Я беру командование на себя. Среди вас есть те, кто воевал со мной плечом к плечу под Новгородом и Новском. Кто знает, что случилось с командованием обороняющей Новск дивизии?

Несколько человек выкрикнули, что комдив Неверовский убит, а его заместитель вроде бы жив и вроде бы в плену у немцев. Но держат его не здесь.

— Я вас понял, товарищи, — кивнул чекист. — И сейчас хочу сказать вам следующее: нам, товарищи, вновь предстоит всем вместе идти в бой.

— В лес! Надо в лес тикать! — опять раздался голос из толпы.

— Ни в какой лес мы тикать не будем! Мы не белки, чтобы прятаться на деревьях. Мы бойцы Рабоче-Крестьянской Красной Армии и поэтому, взяв в руки оружие, мы прямо сейчас начнём атаку на Троекуровск и освободим наших товарищей, что удерживаются там.

Загрузка...