Неправильный боец РККА Забабашкин

Глава 26 Между небом и землей

И земля содрогалась, ибо не могло быть иначе от такого количества боеприпасов, что в одночасье обрушились на многострадальный город. А мы бежали вперёд. Бежали изо всех сил, стараясь как можно быстрее оказаться на окраине, подальше от неминуемой смерти. Направляя женщин, я иногда вскидывал винтовку вверх и стрелял по самолётам, что висели у нас над головами. Их было так много, что казалось, куда ни выстрели, обязательно попадёшь. На ходу я несколько раз заряжал обойму, вытаскивая патроны из карманов. Это было очень неудобно делать на ходу, как, собственно, и вести прицельный огонь. Но другого варианта не было, останавливаться я не мог, а потому стрелял как получится.

Конечно, в спешке и хаосе, творящемся вокруг, не все мои пули попадали точно в цель. Но все же нет-нет да попадания всё же были. И тогда железная махина с рёвом устремлялась к земле, под радостный восторг бьющегося сердца.

Не знаю точно, какое количество мне удалось сбить. Может, десять, а может, двенадцать штук. В спешке и горячности отступления, я особо на это внимания не обращал. Однако с каждым сбитым гадом, отмечал, что до спасительной лесополосы, как мне в эти секунды представлялось, остаётся всё ближе и ближе.

Когда же, наконец, мы достигли первых деревьев, я обернулся и посмотрел на Новск.

Город был в дыму и пожарах. Можно было даже сказать, что город, как минимум наполовину, стёрт в пыль. Ни одного целого здания сквозь пелену чёрной гари разглядеть не удалось. А в это время небесная железная армада, отбомбив, по дуге начала заходить на вторую атаку.

Самолёты летели над Новском и начали сбрасывать свой смертоносный груз. И почти сразу, немецкие лётчики поняли, что так просто русский город сдаваться не собирается. В тот момент, когда воздушный флот навис над его центром, неожиданно раздался мощный оглушительный взрыв, после которого появилось огромное грибовидное облако, устремившееся ввысь. Взрыв был такой силы, что не менее пятнадцати самолетов, теряя крылья, моторы и куски фюзеляжей разлетевшись в разные стороны искореженными грудами металла, попадали на землю.

— Ба-ба-ба-ба-бабх!!!

Донеслось со всех сторон.

— Что это⁈ — обернувшись, но не сбавив темп, выкрикнула Алёна.

— Если честно, то хрен его знает⁈ Атомной бомбы у немцев нет, вроде бы, как бы, нет, — в задумчивости констатировал я очевидное. Выстрелил в летящий в нашу сторону «Мессершмитт», подбил его, помог преодолеть поваленное дерево Анне Ивановне и предположил: — Скорее всего, сдетонировали и взорвались те бомбы и мины, что находились в вагонах и на складах у железнодорожного депо.

Других версий произошедшего у меня не было. Да, собственно, как и времени на размышления. И все потому, что часть немецкой авиации, отбомбив город, а точнее то, что осталось от него, развернувшись стала заходить на третий круг, при этом меняя курс и направляясь к лесополосе.

Сфокусировав зрение, увидел в кабине первого, идущего к нам, бомбардировщика сальную рожу жирного пилота. Он улыбался, показывая свои отвратительные белые зубы, которые хотелось выбить все до единого.

Но дотянуться кулаками до этой нечисти я сейчас был не в силах. Зато мог я другое. Выстрелил, но пуля отрикошетила от кабины. Дальше стрелять в ту же точку не было времени, и я пообещал себе, что при следующей встрече обязательно грохну эту сальную рожу.

Самолеты неумолимо приближались.

— Скорее! — крикнул я, прекрасно понимая, что, по сути, это бессмысленно, ведь мы и так передвигались с максимальной для нас скоростью.

Прекрасно понимая, что железная туча уже через пять, максимум десять секунд обрушит на нас бомбы, и что выжить, при столь плотной бомбардировке, будет непросто, сориентировался по местности и, заприметив небольшой овражек, подтолкнул туда Анну Ивановну. Когда та, охнув, упала, схватил за руку и кинул на неё Алёну, а после этого прыгнул на них сам, закрывая своим телом женщин.

«Бабах!» Бабах!' «Бабах!» начало всё взрываться вокруг.

Нас сразу же стало забрасывать землёй, ветками и кусками деревьев, что крошились от бесчисленных взрывов немецких бомб.

«Бабах!» 'Бабах! — не утихал ад, спустившийся на землю.

Бесчисленные бомбы рвали все, что было внизу. И было их так много, что казалось, на нашем уничтожении сосредоточилась вся немецкая армада.

Враг хотел спросить с нас за всё. За все те бесчисленные неудачи группы армий «Север» с наступлением на Ленинград, которое мы по факту сорвали. Они спрашивали, а мы держали ответ. И, несмотря на ужас, творящийся вокруг, всё ещё оставались живы.

Через какое-то время оглушительной какофонии, от множества взрывов и сопутствующих им контузий, мне показалось, что я полностью оглох. Голова стала словно бы раскалываться надвое, а слух куда-то пропал. Не, кое-что я слышал. Но это «кое-что» было уже не грохотом смерти, а просто каким-то приглушённым звоном.

И только было я успел осознать, что очень вероятно я оглох насовсем, как меня накрыло падающей с неба землёй.

«Бабах!»

Взрыв был совсем рядом, и тяжёлая масса земли сдавила нас, буквально вжав друг в друга. В голове всё перепуталось. Мысль о том, что мы можем задохнуться, всё время перемешивалась с мыслями о жирной противной морде немецкого лётчика.

В ожидании печальной участи я сожалел не о том, что, скорее всего, в самые ближайшие мгновения погибну, и не о том, что со мной погибнут женщины, которых, конечно же, мне было бы очень жаль. Больше всего на свете я был расстроен тем, что, умерев, не сумею напоследок отомстить этой немецкой жабе за всё то горе, что он и такие, как он, успели причинить нашему народу.

«Бабах!»

И вновь, после очередного взрыва, я на некоторое время оглох.

Это стало очевидным, потому что я опять перестал слышать происходящее вокруг. Наступившая тишина на этот раз была звенящей. Мне тяжело было понять, жив я или уже нет.

Эти мысли продолжали хаотично кружиться в голове, перемешиваясь с очень важными двумя вопросами: почему мне так неудобно лежать? И кто или что тычет мне под ребро?

Было чертовски больно. Особенно когда это что-то, чуть опустившись вниз, с силой воткнулось в живот.

— Алёшенька! — пропищали где-то снизу. — Мне тяжело и нечем дышать. Пожалуйста, слезь с меня.

— Забабашкин, — вторил этому голосу более грубый, — действительно, тут воздуха уже давно не хватает. Если вы живы, прошу вас дать нам возможность вылезти из этой ямы и подышать.

Вопросы были какими-то непонятными и даже в какой-то мере не от мира сего.

«Я тут помираю, нахожусь между мирами, между жизнью и смертью, а мне тут о таких мелких вещах втирают. Непорядок», — с негодованием подумал я и, поморщившись от очередного тычка, добавил вслух:

— Да ещё и локтем под ребро!

Эти слова породили логическую цепь, в конце которой я вспомнил о той, кому мог принадлежать этот локоть и писк. Вспомнилась и её начальница, на которой мы с Алёной довольно удобно разместились.

Однако пора было и честь знать. Но вот только возникла проблема. Моё тело меня не слушалось. Женщины внизу что-то кряхтели, а я, не обращая на них внимание, пытался вернуть контроль.

Пошевелил пальцами рук и ног. Особой боли не ощущалось. Нет, тело, конечно, болело, но болело в меру.

Вновь услышав мольбы снизу и собрав волю в кулак, попробовал распрямиться. Однако так сразу, это сделать оказалось непросто. Комья земли буквально завалили нас, почти похоронив. Это было очень неприятно, но пока был воздух — несмертельно.

Вновь напрягся и стал поднимать спину вверх, одновременно откапываясь руками. Пока вылезал из спасительного углубления и помогал подняться женщинам, размышляя над тем, что, очень вероятно, именно этот завал помог нам спастись, закрыв от осколков.

Вытащил из земли, вначале Алёну, а потом, вместе с ней мы выкопали и её начальницу.

— Вы как? — поочерёдно отряхивая то их, то себя, то винтовку, поинтересовался я.

Вопрос был крайне формальный. Я и сам видел, что выглядят они так, как и должны выглядеть люди, пережившие массированную бомбардировку: грязные, взлохмаченные, испуганные и неуверенные. Однако был в их взглядах и тот огонь, который присущ нашим бойцам. Они, эти женщины-герои, не были сломлены и, несмотря ни на что, были готовы продолжать борьбу.

Это подтвердила и Анна Ивановна, сказав:

— Нормально мы. Готовы следовать за тобой дальше.

— Вот и отлично, — кивнул я, протерев рукой мотоциклетные очки, которые, благодаря своей конструкции, остались на голове.

Алёна отряхнулась, огляделась, глаза её расширились, и она неожиданно зажала себе рот рукой. Это не ускользнуло от моего взгляда, и я сразу же поднял оружие, приготовив его к бою. Однако стрелять ни в кого не понадобилось.

Оказалось, что в шок её привёл, тот необычный пейзаж, что предстал перед нашим взором. К данной картине, что простиралась вокруг, могло подойти только одно описание — лунный пейзаж. Леса поблизости не было вовсе. О том, что он тут когда-то рос, говорило лишь несколько выкорчеванных пней и с десяток, валяющихся на земле стволов деревьев у которых полностью отсутствовала не только листва, но и ветки. Земля под ногами была усеяна воронками и дымилась.

— Вот мы и побывали в космосе, — негромко подвёл итог увиденному. И тут словно бы пришёл в себя, осознав, что ещё ничего не закончилось, и расслабляться нельзя. Поправил вещмешок за спиной и, показав рукой направление к лесу, произнёс: — Хватит отдыхать, товарищи медики. Нам пора отсюда валить! И как можно быстрее! Бежим!

Женщины, хотя были и измотаны, не стали со мной спорить, а беспрекословно повернулись и направились в ту сторону, в которую я показывал.

И нужно сказать, что это было более чем своевременно, потому что по городу и лесопосадке начала работать вражеская артиллерия. Не успели мы отбежать на сто метров, как в то место, где мы только что прятались, прилетел снаряд.

Мои спутницы это не увидели, а вот я прекрасно разглядел разлетающиеся во все стороны осколки и комья земли. Вновь фортуна улыбнулась нам, но не стоило испытывать её терпение слишком долго. Я понимал, что спастись мы можем, лишь углубившись в лес. А потому мы должны были бежать без остановки. И мы бежали вперёд, инстинктивно пригибая головы при каждом взрыве, что раздавался неподалёку. Бежать было трудно, но не столько из-за валяющихся на земле деревьев, сколько из-за глубоких воронок, что оставили бомбы. Они были не только разного диаметра, но и глубины, которая достигала иногда двух, а то и трёх метров. Попади кто-нибудь из нас в такую воронку, и выбраться оттуда будет непросто. Более того, такое действо, будет являться огромной потерей времени, которого у нас сейчас не было.

Когда мы, наконец, оказались на окраине вожделенного леса, артиллерийский огонь закончился. Пушки больше не стреляли ни по нам, ни по городу.

Женщины, устав от гонки, перешли на шаг.

— Дорогие мои, нельзя останавливаться. Нужно уходить в чащу, — сразу же стал я их поторапливать.

— Мы устали. Надо отдохнуть, — за обеих ответила Алёна.

— Потом отдохнёте. А сейчас бегом!

— Ну, давай хотя бы не бегом, а пешком⁈

— Нет! Только бегом!

И они вновь побежали. Мои слова моим компаньонкам были понятны, вот только сил у них не было бежать. Усталость, стресс и контузии, что мы все трое получили, не могли не вымотать и не опустошить нервную систему.

Но дело в том, что останавливаться было нельзя. Я помнил об огромном количестве пехоты противника, что наступала через поля. И то, что артиллерия перестала обстреливать лес, могло означать только одно — солдаты противника уже рядом и пушкари, боясь по ним попасть, прекратили стрельбу.

Приказ был отступать юго-западнее города Листовое, поэтому я подкорректировал направление нашего движения.

Однако вскоре возникла проблема.

Анна Ивановна, еле-еле переступая ногами, вообще остановилась и, опершись рукой на ствол берёзы, покачав головой, произнесла:

— Дорогой Забабашкин, я больше не могу. Вы идите, а я тут останусь. Потом Вас догоню.

— Да-да, я тоже устала, — тяжело дыша, присоединилась к начальнице Алёна. И, присев на лежащее дерево, закрыв глаза и опустив голову, добавила: — Нет сил. Давайте чуточку отдохнём, а там будь что будет.

К этому моменту от города мы отбежали не так далеко, чтобы совсем выдохнуться. Но бомбёжка и нервное напряжение сделали своё дело. Отсюда и апатия, и усталость. Впрочем, справедливости ради, нужно сказать, я тоже от них недалеко «ушёл». Мне так же, как и им, было очень плохо. Раны, которыми было испещрено всё тело, вновь и вновь стали напоминать о себе глухой болью, а, вероятнее всего, сломанное ребро принялось пульсировать. Но я точно знал, что если мы остановимся, то очень скоро умрём. И хотя ситуация была патовая, так просто сдаваться я не собирался.

Снял с плеч вещмешок и посчитал патроны. Их осталось около сотни. С одной стороны, не так много, а с другой — не так уж и мало. Рассовал пару десятков по карманам. Закрыл «рюкзак», закинул за спину, а затем встал на поваленный ствол лежащего дерева, чтобы быть чуть выше относительно земли. Приложил приклад винтовки к плечу, сфокусировал зрение и стал осматривать местность, словно стрелка часов оборачиваясь вокруг своей оси.

Почти сразу мной были обнаружены цели. И было их «малость» многовато.

Тут нужно сказать, что некоторые солдаты вермахта, очевидно, зная судьбу особо спешащих вперёд, умирать особо сильно не спешили. После того, как бомбардировка и артобстрел прекратились, они только-только начали двигаться в нашу сторону со стороны лесополосы и не спеша втягиваться в лес, очевидно, с намерением провести зачистку.

Сейчас их первые цепи находились примерно в километре от нас. И, в принципе, пока мы были в относительной безопасности. Таким образом, если пехота темп не ускорит, минута на отдых у нас была. Но я опасался, что в любой момент темп немецкого наступления может ускориться. И тогда мы почти сразу станем в прямой досягаемости огня противника.

Разумеется, допускать этого я не собирался.

Оторвался от прицела. Посмотрел на понуро сидящих женщин и решил, что пришло время начать атаку. Длилась эта атака около минуты. И за это время, я уничтожил лишь десять противников. Остальные, как только увидели падающих товарищей, сами залегли и попрятались так, что попасть по ним не представлялось возможным.

Конечно, у меня в прицеле было достаточно других, более дальних целей, которые не были в курсе, что творится в первых рядах, но тратить на них ограниченный боезапас и время я не хотел и не мог.

Выследив из-за деревьев офицерскую фуражку с головой, отправил бедолагу в геенну огненную, а сам повернулся к медработникам.

— Ну, что, бойцы, отдохнули? Вы, давайте, с отдыхом не затягивайте. Помните, нам нужно отсюда бежать со всех ног, пока нас не захомутали.

Женщины удивлённо переглянулись. А затем начмед посмотрела в ту сторону, куда я вёл огонь, и удивленно спросила:

— Вы в кого, Забабашкин, палили? Вы сошли с ума? Там же никого нет.

Нужно сказать, этот вопрос меня натурально поставил в ступор:

«Ну, ничего себе, я тут бой веду. Можно сказать, героически прикрываю отход, а меня не то что не ценят, но и в сумасшествии обвиняют⁈»

Хотел было высказать своё «фи» старшему начсоставу в лице товарища Предигер, но тут осознал, что мои действия непонятны окружающим потому, что они просто не видят целей. И для них я просто неожиданно порылся в вещмешке, набрал в карманы патронов, после чего вскочил на дерево и ни с того ни с сего стал палить во все стороны.

Была бы сейчас чуть другая, менее напряжённая обстановка, я бы с удовольствием придумал бы какую-нибудь шутку по этому поводу. Прикололся бы над собой и над невольными свидетелями данной сцены. Но вот только не до шуток было сейчас.

Пришлось пояснить:

— По немцам я стрелял, барышни! — и, чтобы слова мои возымели более серьёзный эффект, добавил: — К нам приближается не менее двух сотен гитлеровцев. Вы, я надеюсь, за мой променад уже отдохнули? Тогда бегом марш!

— Они нас догонят и схватят? — поднялась Алёна.

— Если будем сидеть на месте и тормозить, то обязательно! А вот если будем хотя бы идти, то нет! Немцы не спешат лезть на рожон, и поэтому у нас есть прекрасный шанс удрать от них. Но, чтобы им воспользоваться, мы должны постоянно идти!

Моё заверение о том самом, призрачном шансе, подействовало на спутниц, и они, превозмогая усталость, поднялись и продолжили путь. Они мне поверили. А я, собственно, их и не обманывал. Я им сказал абсолютную правду. Ведь после того, как я уничтожил первый десяток наиболее ретивых, остальные спешить за своими усопшими камрадами не торопились. Судя по всему, некоторые из них слышали о русских снайперах, что обитают в окрестностях города. И сейчас, увидев гибель своих сослуживцев, они сообразили, что столкнулись именно с такой угрозой. Как ни странно для демонических сущностей, но им хотелось жить. Вот они и не спешили на тот свет, стараясь укрыться за деревьями, при этом не особо боясь гнева своих командиров, ведь формально приказ-то по взятию города они же уже выполнили.

«Город взят? Взят. Ну а то, что в лес успело убежать с десяток-другой красноармейцев, так это мелочи. Главное — приказ фюрера немецкой нации выполнен, а всё остальное не имеет значения».

И, в данный момент, это было нам на руку. Я не собирался вступать с немцами в бой. Сейчас мне нужно было спасти женщин и найти тех, кто эвакуировался из города раньше нас. А других и не было больше. Мы оказались последними, потому что те, кто шёл позади, погибли от немецких бомб и снарядов.

А мы шли! Не могли не идти! И шли. Шли. Шли…

Мокрые ветки хлестали нам по лицу. Капли дождя, попадая через ворот на спину, уже давно не вызывали неприятных чувств, ибо вся наша одежда была полностью мокрой. Ноги то и дело спотыкались о коряги. Но делать привал нам было нельзя.

Я не раз и не два оборачивался, после чего, сфокусировав зрение, всматривался в чащу леса, что оставалась позади. И каждый раз, к великому счастью, преследования не обнаруживал.

Слова: «Вперед и только вперёд!», стали нашим смыслом в этом этапе непредсказуемой жизни.

А ведь жизнь воистину непредсказуема. Сегодня ты строишь планы и полностью уверен в завтрашнем дне, но когда этот день настаёт, всё переворачивается вверх дном. Судьба делает кульбит, и вот все твои планы в одночасье рухнули, и ты остаешься один на один с новыми проблемами, о которых ещё вчера даже не думал.

Но вариантов нет, как бы то ни было, надо жить. Жить и стараться всё исправить, ведь игра под названием жизнь продолжается.

Вскоре начали наступать сумерки. В очередной раз, сфокусировав зрение, за спиной никого не обнаружил. А вот впереди, метрах в семистах от нас, сквозь просвет в деревьях, разглядел идущих людей, в которых без труда опознал красноармейцев. Остатки нашей дивизии колонной, в которой было несколько повозок, не спеша продвигались между деревьев.

Рядом с одной из телег, на которой сидел Селиванов и ещё несколько раненых, увидел идущего рядом Воронцова.

— Жив! — прошептал я обрадованно.

Мои слова, несмотря на идущий дождь, всё же долетели до ушей Алёны.

— Лёша, ты кого-то увидел?

— Да, впереди наши, — ответил я, показав рукой направление.

Женщины, не сумев рассмотреть колонну, конец которой был в пятистах метрах от нас, стали всматриваться и крутить головами. А я сложил ладони вместе и крикнул «совой».

Я надеялся, что чекист помнит наш условный знак, которым мы пользовались несколькими днями ранее при уничтожении диверсантов, обнаруженных в лесу.

Как по-другому себя обозначить, я пока не решил. Приближаться же без предупреждения к колонне, да ещё при этом что-то крича, было крайне опасно. Ведь такие мои действия не только бы демаскировали отряд, но и могли привести к очень печальным последствиям.

Сейчас все люди находятся буквально на взводе. Все злые, нервные и расстроенные. Это касается всех, в том числе бойцов, идущих как в авангарде, так и в арьергарде. А потому, если неожиданно появиться, словно бы из ниоткуда, то есть все шансы быть неправильно идентифицированным и получить пулю.

Следовательно, приближаться без предупреждения было нельзя. И я продолжил «ухать».

Через пяток раз, увидел, что после очередного «крика» до Воронцова наконец дошло, что это не обезумевшая сова надрывается, а звучит условный сигнал. Он поднял руку открытой ладонью вверх, после чего колонна незамедлительно остановилась и прислушался. Определив, откуда доносится звук, чекист направился в конец колонны, на ходу доставая из кобуры пистолет.

— Вперёд женщины, ещё немного осталось, — сказал я и «ухнул» ещё пару раз.

А уже через пять минут мне не нужно было подавать сигналы, ибо я, обняв Воронцова, сказал вслух:

— Ну, здравствуй командир! Рад, что мы с тобой вновь встретились в этой жизни.