Неправильный боец РККА Забабашкин

Глава 6 Я принял решение

Диверсант, которого я подстрелил, оказался ещё жив. Лёжа на земле, он откинул подальше свою винтовку и, протянув руки вверх над собой, стал что-то хрипеть, показывая на пленных.

— Гнида, — зло проскрежетал Садовский и с лежака, рядом с котором он находился, дотянулся до винтовки. После чего, схватив её, не обращая внимания на мой крик: «Не стреляй! Он пригодится!» выстрелил в лежащего врага несколько раз.

С такого расстояния промазать было довольно трудно, а потому все три пули вошли точно в тело.

Я навёл на Садовского винтовку и приказал:

— Миша, брось оружие и садись.

Тот отрешённо посмотрел на меня, сел на лежак, на котором находился раненый, но живой Апраксин, который негромко сказал:

— Пришёл за нами, Алёша. Спасибо тебе.

А Садовский тем временем, схватившись руками за голову, заплакал.

— Ляксей, мы тут… А они…

Я прервал его слёзы.

— Помолчи. Успокойся. Сейчас всё решим.

Зрелище было мало того что странным — здоровенный детина плачет, так ещё и душераздирающим. Боец рыдал так безутешно, что у меня сжалось сердце.

— Лёшка, что там у тебя? — издалека крикнул Воронцов.

— У меня тут сюрприз, только вот не знаю, радоваться нам от этого или нет, — сказал я и, кивнув на выход, приказал: — Сели на корточки, подняли руки вверх и гуськом выходим наружу.

Этот приём я видел по телевизору и посчитал, что такое перемещение подозреваемых будет вполне безопасно для всех нас. Однако не учёл некоторые обстоятельства, оказавшись в неприглядном положении.

— Лёшка, я не смогу, — показывая себе на перевязанную грудь, прошептал Апраксин. — Я даже самостоятельно встать не могу.

— А ты, дядя Рома, постарайся, иначе тут и останешься, — раздумывая, как лучше его вытащить из палатки, произнёс я.

— Да ты что, Ляксей, у него ж ранение! — неожиданно взорвался Садовский. — Мы ж свои! Мы же чудом выжили! Ты чего на нас ружьё направляешь⁈

Глядя на них, словно бы воскресших из мёртвых, я испытывал двойственное чувство: чувство огромной радости оттого, что они живы, и чувство неистовой ненависти, потому что понимал, почему именно их немцы оставили в живых.

— Не ори! — прикрикнул я на него. — Сейчас пока непонятно, свои вы или чужие. Так что голос свой убавь!

— Да как же это непонятно, Ляксей⁈ Мы же свои!

— А так — непонятно, и всё тут. А потому, давайте, лезьте наружу, я сказал, иначе хуже будет.

Сейчас я был злой. Я ещё не отошёл от боя. Не отошёл от той мясорубки, что произошла. Не отошёл от того, что видел, и в душе оплакивал тех, кто был в обозе. Поэтому появление двух бойцов, которых я вроде бы как уже похоронил, выбило меня из колеи. После Зорькина, боя, сегодняшнего ужаса, я смотрел на них и словно бы чуял, что они стали предателями и теперь работают на врага.

«А как бы ещё они могли выжить, если всех остальных уничтожили? Всех, включая женщин!» — скрежетал зубами я, борясь с желанием разрядить в них обойму.

Но я этого решил не делать. Познакомился я с этими бойцами в первый день попадания в это время. Воевал с ними плечом к плечу, громя фашистов. А потому превозмог свой безжалостный первый порыв, решив дать им шанс оправдаться и убедить нас в своей невиновности.

А тем временем в палатку буквально ворвался чекист:

— Что у тебя тут⁈

Вероятно, он слышал, с кем я разговариваю, но всё же не верил своим ушам. Впрочем, как и я.

— Садовский⁈ Апраксин⁈ Как вы тут⁈ — увидев их живыми, ошарашенно произнёс он.

— Товарищ лейтенант государственной безопасности, диверсанты нас в плен взяли, а этот, — Садовский кивнул на лежащее под ногами тело и истерично прошептал: — Обещал нас на куски порезать. Он говорил, что мы долго будем мучиться, прежде чем умрём. И ножом, которым он наших добивал, махал у нас перед лицом.

Воронцов покосился на меня, ухмыльнулся и холодным тоном спросил:

— Что случилось с обозом? Почему вы живы, а другие наши бойцы погибли?

— Витолс помог нам спастись.

— Кто это?

— Товарищ лейтенант госбезопасности, среди диверсантов мой односельчанин оказался, Витолс. Из усадьбы Тяргаляй, в которой я прожил год до войны. Он меня узнал, и я его тоже.

— Усадьба?

— Да, хутора так называются в Литовской ССР. Вот я там жил. И работал водителем в новосозданном совхозе «Красный передовик».

— И как ты там оказался? Ты же вроде бы из Воронежа?

— Так командировали туда нас на три месяца. Потом продлили. И так цельный год почти прожил.

— И что, он тебя узнал и решил сжалиться?

— Так и есть. И я его упросил Мишку не трогать, сказал, что он за мной ухаживать будет. А как поправлюсь, то на службу к ним пойдём, — пояснил Апраксин и, вероятно, увидев, как сдвинулись брови у чекиста, быстро добавил: — Нам переждать надо было, а потом бы мы утекли.

А Садовский ему вторил:

— Вы ничего не подумайте, мы бы обязательно сбежали! Обязательно! Мы бы этих сволочей переубивали и, как только появилась бы возможность, сразу бы ноги в руки, и только они нас и видали.

«Наивные», — хмыкнул я, помня о том, что в таких формированиях очень любили повязывать новичков кровью. И не просто кровью, а кровью своих бывших боевых товарищей.

Воронцов это тоже, вероятно, знал, а потому скептически отнёсся к их словам, резюмировав:

— Так значит, вы перешли на сторону врага и помогали им убивать наших людей? — он показал на одну из стенок палатки, подразумевая, что то, о чём он хочет сказать, находится в той стороне, и уточнил: — Это ваших рук дело? Вы им помогали убивать советских граждан?

— Нет! Клянусь — нет! — закричал Садовский. — Я без сознания был в то время. А Роман Петрович с тяжелым ранением. Нас сразу сюда отнесли. А потом, когда я очнулся, они меня на допрос повели. Я увидел, что там наши лежат. Они уже к тому времени всех расстреляли, нелюди поганые! Потом меня избили и вновь сюда приволокли. И я тут был. А потом пришёл вот этот и стал пугать.

— Это и есть тот самый Витолс?

— Да! Он, — подтвердил Апраксин. — Не знаю, что с ним случилась. Когда в усадьбе с ним общались, нормальный человек был. Не очень, конечно, новую власть любил, но никогда сильно против не высказывался.

В этот момент отодвинулся брезент, закрывающий вход, и, просунув голову внутрь, подпольщик чуть нервным тоном доложил:

— Товарищи, там кто-то шевелится.

— Диверсанты? Много?

— Вроде бы один.

Воронцов повернулся ко мне и сказал:

— Лёша, я посмотрю за этими, а ты иди, глянь.

Я вышел из палатки со смешанными чувствами. С одной стороны, я был рад, что мужики живы. Они были нашими людьми, красноармейцами и хорошими бойцами. Сейчас же на фронте ситуация складывалась так, что нам нужен был каждый, кто умеет держать винтовку. Тем более раньше они были моими помощниками, и я волей или неволей к ним привязался, чтобы вот так, враз, рубить с плеча.

Но, тем не менее, то, что они по непонятной причине остались в живых, крайне настораживало и требовало тщательной проверки.

«Вот только как это сделать?» — не мог пока сообразить я, посмотрев по сторонам.

— Вон, там, у кустов, шевелится кто-то, — показал Твердев.

Я присмотрелся и увидел ползущего на животе диверсанта. Контролируя, чтобы тот не навёл на меня оружие, держа его на мушке, приблизился к нему. Нам кровь из носа нужен был пленный. Нам необходимо было узнать: кто они такие и что тут делают? А кроме этого, я хотел бы поинтересоваться насчёт правдивости слов Садовского и Апраксина и услышать ещё из одних уст версию их пленения.

Перевернул на спину на ладан дышащее тело и спросил:

— Жить хочешь?

— Да-а-а, — прохрипел тот, а затем посмотрел на меня и, широко распахнув глаза, издал протяжное: — За мной пришёл человек без лица-а-а…

И издох, так и не услышав заготовленного мной продолжения: «Мол, если ты ответишь на все вопросы, то я тебе медицинскую помощь окажу и даже в живых оставлю».

Однако сказать ему я этого не успел. Гад ползучий отбросил хвост, так и не рассказав ничего интересного.

Посмотрел на бывшего подпольщика.

— Это он меня, что ль так обозвал? — Твердев в ответ пожал плечами, и я спросил: — Ещё что-нибудь интересное видно было? Имейте в виду, нам нужен язык.

— Алексей, по-моему, вы всех убили. Я кого ни потрогаю, ни один признаков жизни не подаёт.

— Ладно, потом поговорим, а сейчас продолжайте дальше нести боевое охранение. Мы там с товарищем лейтенантом госбезопасности сейчас ещё кое-что выясним и выйдем.

— Ага, — кивнул тот.

Я вернулся в палатку. Там Воронцов в это время выяснял обстоятельства, при которых был уничтожен наш обоз.

По словам бойцов всё выходило тривиально. Ехали. Их остановили три «красноармейца», которые проверяли документы. Это оказалась засада. Диверсанты действовали молниеносно. Кого-то убили сразу, а кого-то потом. В том числе и женщин — медицинских работников, когда командир диверсантов посчитал, что их присутствие может навредить дисциплине. Убили, раздели, свалили всех в кучу. И собственно продолжили отдыхать.

— Вот же твари, — синхронно прошипели мы с чекистом.

Дослушав краткий пересказ, Воронцов позвал Твердева и попросил того вместе с Садовским вынести Апраксина наружу.

Сам же кивком показал мне следовать за ним.

Мы вышли из палатки, отошли метров на десять и чекист негромко спросил:

— Ну, что думаешь?

— Я не знаю, — честно ответил я. — С одной стороны, странно это, а с другой, в жизни и не такое случается. Повезло, что у Апраксина тот диверсант знакомец оказался. Во всяком случае, говорят они одно и то же. К тому же, если ты помнишь, то Садовского мы подобрали при отступлении на поле, и чисто теоретически он может оказаться засланным казачком. А вот Апраксин — вряд ли. Я же с ним познакомился, когда в госпитале был. Так что он не диверсант точно. А раз так, похоже, ни в чём не виновные они. Просто повезло.

— И не только в этом. Будь у тебя ещё одна граната, то и в их палатку ты бы тоже закинул.

— Это да. И тут тоже повезло.

— Насчёт везения я с тобой полностью согласен, но всё же проблема есть. Ты же слышал: они практически дали согласие перейти на сторону врага.

— Формально дали, но судя по всему, они действительно потом хотели сбежать. Тем более в крови они не запачкались и при нашем появлении в нас не стреляли. А будь они настоящими диверсантами, то могли бы и открыть огонь.

— Предлагаешь забыть и простить?

— Простить — да. Но всё же немного присматривать за ними будет нелишним.

— Я тоже так считаю, и для дела будет лучше, если я им сейчас об этом скажу. Но вначале, — он обвёл взглядом поляну, остановил свой взор на лошадях и громко сказал:

— Товарищ Твердев, как закончите, берите Садовского в помощники и запрягайте две телеги. Это будет наш обоз.

— Подожди, — остановил его я, вскидывая винтовку, — перед тем как перемещаться по лагерю, пусть и уничтоженному, на всякий случай нужно произвести контроль.

И я стал обходить диверсантов надеясь найти хотя бы одного живого, который мог бы быть использован в качестве допрашиваемого.

Но, увы, вокруг меня лежали только мёртвые.

«Ёлки-палки, — производя очередной контрольный выстрел, корил себя я, — ну почему я сразу не подумал о „языке“? Ведь мог бы в самом конце стрелять не по жизненно важным органам, а только ранить. Ан нет, всех укокошил. И даже последнего, что в палатке с нашими бойцами остался. Кстати интересно, что он хотел сказать, показывая на Садовского? Что тот тоже предатель? Или что, мол, вот поглядите, я их не убил. Жалости от нас хотел? Думал, раз он оставил наших красноармейцев в живых, то и мы ему жизнь подарим? Очень может быть, что так и думал. Правда, зря он так думал, ему бы всё одно пришлось бы за расстрел раненых и врачей ответить, сволочи поганой».

Зачистка и сбор трофеев, к которому присоединились все, кто мог стоять на ногах, заняли около получаса.

Осматривая вместе с Садовским одну из разодранных дымящихся палаток, заметил валяющиеся на земле карты местности.

— В этой палатке у них штаб был, — кивнул Садовский на стул. — Вот тут они меня привязывали и били. А их главный, — он указал пальцем на лежащее тело, — наши документы убрал потом вон в те рюкзаки.

Я подошёл к сложенным в углу трём рюкзакам. В одном оказались какие-то карты и бумаги. В другом печати. А в третьем, кроме писем, лежали документы, бумажные деньги СССР, паспорта, военные билеты и удостоверения.

«Ага, ясно. Этот третий рюкзак, вероятно, собирался для того, чтобы в дальнейшем снабжать этими документами новых диверсантов, — понял я и, разглядев серые паспорта, удивился: — А немецкие „аусвайсы“ им зачем? На всякий случай?».

Сейчас разбираться с этим времени не было, поэтому решил эти трофеи отнести к подводе, чтобы на досуге вместе с Григорием оценить их ценность.

«Впрочем, с Гришей ли? — задал я себе вопрос, забирая трофеи. — Вполне возможно, что чекист будет против моего предложения, что я собираюсь сейчас озвучить. Очень вероятно, что после этого наши дороги с ним разойдутся, как в море корабли».

Но чтобы это выяснить, необходим был разговор.

Я подошёл к Воронцову, помогающему здоровой рукой Твердеву укладывать на телегу трофейное оружие и спросил:

— Так какие наши следующие шаги, товарищ лейтенант госбезопасности?

Бывший подпольщик тоже повернулся к нам и вопросительно посмотрел на чекиста.

Тот кашлянул, достал папиросу, хотел было закурить, но вероятно вспомнив, что мы находимся в тылу врага, и тут курить не рекомендуется, потому что запах табака могут учуять, убрал папиросу обратно. А затем оглядел творящийся вокруг бардак и, махнув рукой, всё же закурил.

— В общем, товарищи бойцы, думаю, что надо нам дальше прорываться. Нас теперь пятеро, но Апраксин не боец. Он вон еле-еле поднимается и едва самостоятельно до ветра ходит. Так что можно считать, что в строю сейчас нас четверо. С оружием у нас проблем нет. Судя по всему, мы разгромили половину роты. Кто-нибудь считал, сколько тут полегло?

Все помотали головами. А я, посмотрев на стоящего рядом с Апраксиным Садовского, поинтересовался у него:

— Михаил, не знаешь, сколько тут гадов было?

Сказал я так, чтобы взбодрить его, показывая, что гадами теперь его и Апраксина мы не считаем.

— Не знаю, товарищи, — сделал робкий шаг к нам детина. — Но я насчитал пятьдесят два человека.

— Пятьдесят два? — удивился я.

— И откуда такая точная цифра? Зачем ты их считал? — прищурился чекист.

Садовский сглотнул, а затем выпрямился и с вызовом сказал:

— А потому что я не предатель, а свой! Понимаете? Свой! И потому что сбежал бы я от них при первой возможности. А если бы не получилось, то погиб бы. Пусть не как герой, но и не как трус! — он сжал кулаки так, что даже был слышен хруст костяшек. — Да я бы, может, и раньше попробовал сбежать, когда меня на расстрел водили, да не расстреляли. Я думал напасть на них и задушить сволочей этих. Но вот только же, если бы я убёг, то как бы Роман Петрович⁈ Он бы тут остался один среди этих…

И вновь мне было очень непривычно смотреть, как здоровяк вытирает глаза, полные слёз.

И его понять было можно. Если всё, что он говорил, правда, то они действительно натерпелись за эти часы многого. Гибель товарищей, расстрел пленных и даже женщин, имитация казни, не могли не оставить в их душах глубокие раны. И всё это было бы вполне объяснимо и понятно, если бы не билось аномальной добротой диверсантов по отношению к раненому, от которого толка почти ноль, и к здоровяку, который вполне мог бы оказать сопротивление.

Но помня о том, что мы решили им условно доверять, я решил поддержать бойца:

— Успокойся, Михаил. Мы же уже сказали, что тебе и Роману Петровичу верим. Хорошо, что вы остались живы. Теперь мы вместе и сполна расквитаемся с противником за всё.

Я выжидающе посмотрел на Воронцова и тот, кинув на землю окурок, продолжил рассказ о наших будущих действиях.

— Сейчас, бойцы, мы двигаемся по лесной дороге, что идёт южнее Чудово. Идти нам как минимум сутки, а то и двое. И если противник от Чудово повернул на Ленинград, то двигаясь дальше, на восток, мы вскоре окажемся у линии фронта. Ну, а там уже будем смотреть по обстановке, как нам перейти эту линию и попасть к своим. А пока скажу, что хотя нас и мало, но имея оружие и еду, а также транспорт в виде лошадей с подводами, мы имеем все шансы на успех. Да, эти шансы небольшие, но они всё же есть. Прошу высказывать другие мнения и предложения, если таковые есть.

По окончании речи Садовский с Апраксиным ничего не сказали, полностью доверившись командиру. Твердев тоже ничего против не имел и, услышав план, согласно кивнул.

А вот я имел совершенно другую точку зрения и решил её озвучить:

— Товарищи, если вы все хотите пробираться к линии фронта, то я вас прекрасно понять могу. Правда, я не совсем понимаю, как вы её собираетесь пересечь, даже если туда, несмотря на все трудности, мы доберёмся. В том случае, если немцы повернули от Чудово на север, как сказал товарищ командир, сосредоточившись на Ленинграде, то они обязательно устроили прочную линию обороны, которая предназначена для сдерживания наших войск, чтобы они не ударили по тылам и флангам группы армий Север, когда те будут связаны боями на подступах к городу. А, значит, пробиться там, через линию фронта, будет очень сложно, а быть может, вообще невозможно. Поэтому давайте этот план пока отложим на потом, как запасной.

— И что ты хочешь предложить? — спросил Твердев. — Не тут же нам оставаться?

— Взять штурмом Новск он хочет предложить, — ответил за меня Воронцов и, тяжело вздохнув, язвительно и в то же время устало спросил подтверждения своего фантастического предположения: — Да, Лёша? В этом же заключается твоё невысказанное предложение?

Скрывать ничего я не собирался, поэтому ответил как есть:

— Да!