Неправильный боец РККА Забабашкин

Глава 2 Неожиданная встреча

Воронцов мой намёк понял, немного нервно почесал себе подбородок и переспросил:

— Гм, есть захотел? А ты что удумал сделать? Напасть на них собрался?

— А чего с ними ещё-то делать, раз они у нас под носом крутятся? Да к тому же с возможным запасом еды, — ответил я и пояснил замысел: — Неожиданно нападём и избавим мир от нечисти. Нам за это мир только спасибо скажет. А мы позавтракаем, ну или пообедаем.

Чекист посмотрел в сторону, откуда должна была с минуты на минуту появиться телега, и замотал головой.

— Зачем нам рисковать? Если очень хочешь есть, можно ягод и орехов набрать. Ими вполне можно подкрепиться и утолить голод.

— От орехов сыт будешь далеко не так, как от наваристого супа. А что-то мне подсказывает, что именно подобный суп или бульон находится у полицаев в телеге.

Мой спутник нахмурился. По его лицу было видно, что он моё предложение об экспроприации не поддерживает.

Поэтому пришлось изменить тактику общения и указать на более важный аспект:

— Неужели тебе не интересно, куда они держат путь?

— А нам что до этого? — не понял тот.

— Как это что? Метров через пятьсот они выйдут на ту колею, которую оставил наш обоз. Вскоре наши дороги с ними пересекутся. А это значит, что они двигаются туда же, куда и мы. И при этом везут с собой не только еду, но и ещё какую-то поклажу. Ведь не просто же так они туда-сюда катаются. Явно дело у них там.

— Лёш, а ведь получается, что они едут в том же направлении, в котором и наш обоз ушёл, — наконец понял смысл моих слов чекист. — Но не могут же они его преследовать. Ты же говоришь, они не спеша едут. Да и мало их.

— Согласен. Поэтому я и предлагаю выяснить у них, куда эта дорога ведёт, и зачем они по ней едут. Грохнем всех и выясним, — подвёл черту я, а затем, поняв как нелепо моя последняя фраза прозвучала, поправился: — Не всех ликвидируем, конечно, а только двоих — нам ведь нужен «язык», который ответит нам на все интересующие нас вопросы.

Чекист согласно кивнул.

— Ты сказал, там их трое? Кто из них будет «языком»?

— А вот давай об этом и подумаем. Монетку кидать не будем, а просто прикинем в уме, кто из них для нас будет более ценен.

Воронцов не возражал, и я продолжил анализировать.

— Нам нужен не только тот, кто знает текущую обстановку, но и тот, кто знает местность, и что вообще происходит вокруг. А это значит, что в приоритете становится местный житель. Таким образом, немец из сомнительного счастья попасть к нам в плен выпадает. Значит, претендентами становятся только полицаи. Один молодой, здоровый бугай — лет двадцати восьми-тридцати. Другой щуплый поживший старичок в очках. Ему на вид лет под шестьдесят.

Старина Дарвин, будь он здесь, сказал бы, что по всем законам эволюции и естественного отбора больше шансов на жизнь должно было бы быть у молодой и здоровой особи. Но в данном случае его фантастическая теория в очередной раз должна будет подвергнуться жёсткой критике и быть полностью отклонена, как несостоятельная. И всё дело в том, что здоровая и молодая особь нам в качестве пленного на хрен не нужна. И всё потому, что данная здоровенная детина в лёгкую сможет справиться с двумя полуживыми гостями из фараонского саркофага. А потому, несмотря ни на какие продвинутые теории, на практике эта здоровая особь на встречу с заждавшимися в аду чертями, как только появится возможность, будет отправлена сразу же вслед за немчурой. И получается, что в живых, — тут я уточнил, — покамест, на время, мы оставим полицая в летах. Он нам и расскажет всё что надо, и в случае ЧП никакого серьёзного сопротивления нам — замотанным в бинты полуинвалидам, оказать точно не сможет.

Мои логичные доводы лейтенанта госбезопасности устроили, и он начал разрабатывать план нападения.

Но я его остановил, сказав, что план у меня давно есть, а вот времени на обсуждения и дискуссии у нас нет.

Поэтому быстренько рассказал ему то, что от него требуется, и, отобрав нож, выгнал на дорогу. А потом, прикинув скорость движения лошади и расстояние, с которого он будет замечен, показал место, где ему нужно встать у сосны и, держась за неё, создавать впечатление о неспособности двигаться дальше и сопротивляться.

Сам же я в это время стал лихорадочно засовывать под бинты стебли сырой травы и сорванные ветки, одновременно жалея, что за всё то время, пока нахожусь на войне, я так и не смог сделать себе нормальный маскхалат.

Дислокация Воронцова именно у дерева, а не на дороге, была выбрана для перестраховки. Был небольшой шанс, что противник решит не возиться с раненым и сразу, как только заметит врага, начнёт по нему стрелять. Тогда, по задумке, ствол сосны должен будет хоть как-то на время защитить командира от случайной пули.

Но всё же в большей мере я рассчитывал на то, что любопытство и возможный профит от пленения сотрудника НКВД, который они в случае успеха без сомнения получат от своих хозяев, победит чувство кровожадности, и сразу, без предупреждения, они стрелять по чекисту не будут.

И нужно сказать, что в своих прогнозах я не ошибся.

Одиноко бредущий усталый безоружный командир НКВД не мог не заинтересовать троицу.

Увидев его, они вначале опешили, навели на него стволы, а затем огляделись по сторонам и, никого по близости не увидев, расслабились.

— «Ком!» «Ком!» — начал показывать рукой немецкий солдат.

А молодой в гражданке, засмеявшись, оскалился:

— Ну-ну, иди сюда, комиссарик, сейчас мы с тобой проведём политинформацию.

Один лишь сидевший рядом с ними старик ничего не сказал и даже не улыбнулся, а лишь сжал винтовку понадёжней.

То, что враги всё своё внимание сконцентрировали на Воронцове, было именно тем, что мне и требовалось.

Так как их телега остановилась почти напротив меня, по траве, маскируемому звуками ветра и дождя, мне предстояло преодолеть не более десяти метров.

И я сделал это вполне себе бесшумно. А когда подошёл почти вплотную, фактически одновременно нанёс удар ножом в спину здоровяку в гражданской одежде, а правой ногой «маваши» в голову седовласому. На это ушло менее секунды, после чего свой нож получил в грудь под сердце поворачивающийся на шум немецкий солдат.

Вся операция вместе с подходом к телеге заняла не более десяти секунд, и мне показалось, что Воронцов не то, что испугаться не успел, но и вообще не понял, когда всё закончилось. Он, согласно плану, так и продолжал стоять, держась руками за сосну и смотрел себе под ноги.

Пришлось позвать командира.

— Товарищ Воронцов, «ком цу мир». Те, кто нам не нужен, уже в адском котле варятся. А один пока живой. Всё как мы с тобой и планировали.

Чекист поднял с земли глаза, и от удивления они расширились, а брови взлетели вверх.

Он постоял с полминуты и, покачав головой, побрёл ко мне.

Я же в это время собрал трофейное оружие в кучу и положил его на край телеги. А затем, посмотрев на серую в яблоках лошадь, вздохнул.

— Привет тебе, не Манька.

— Почему не Манька? — держась за голову, поднялся и присел оставленный в живых полицай. И огорошил меня: — Её как раз Манька зовут.

— Да? — удивился я и погрозил пленному кулаком: — А ну молчать, вражина, а то хуже будет! Отвечать будешь только тогда, когда спросят.

Да-да. Я знаю, что вызывать у и так уже испуганного пленного чувство ещё большего страха — это неправильно. Но варианта другого не было. Пленный, он же «язык», в данном конкретном случае должен был говорить нам только то, что мы хотели от него слышать. И никто с ним миндальничать, обмениваться шутками и дружить не собирался. Я отдавал себе отчёт в том, что за личиной этого старика с благородной сединой скрывается самый настоящий враг и сволочь, которая помогает уничтожать наш советский народ. А потому и никаких иллюзий я испытывать не собирался, равно как не собирался испытывать и проявлять жалость к предателю.

Ну а для того, чтобы «язык» честно отвечал на все вопросы, ему следовало объяснить, что жизнь он свою может спасти только одним способом — чистосердечным раскаяньем и ответами на все интересующие нас вопросы.

Во всяком случае, так у него появится хотя бы призрачный, но шанс, оказавшись в плену, продолжить своё жалкое существование. В противном случае, если он не будет сотрудничать и будет упираться, то шанс выжить у него быстро становился равен нулю.

Жестоко, конечно. Но если мы вспомним, с какой швалью мы имеем дело, и что они творили и творят на оккупированных немцами территориях, то ни о какой жестокости в их отношении речи вообще идти тогда не может. Только необходимость.

Оскалился и навёл на предателя ствол винтовки:

— Ну всё, теперь настал твой черёд. Тебе конец!

— Стойте! Подождите! Не стреляйте!! — ожидаемо закричал тот, поднимая руки вверх, а затем неожиданно продолжил: — Набат! Набат!

— Что? Что ты несёшь? — засмеялся я, — Изображаешь из себя сумасшедшего?

Смех мой звучал действительно не очень грациозно, больше напоминая карканье, что, в общем-то, с визуальным эффектом в виде умотанного бинтами лешего в траве и ветках должно было производить нужное впечатление для запугивания противника.

Но, к моему удивлению, это вызвало другой эффект сумасшествия.

Пленный без умолку затараторил одно и то же:

— Набат! Набат! Набат!

— По ком звонит колокол⁈ — рявкнул на него я и приблизился, чтобы попугать его прикладом, а то от его кудахтанья голова стала ещё больше болеть.

«А ведь мы даже ещё допрос не начали, а он меня уже достал», — раздражённо сказал себе я, замахиваясь.

Но сделать мне это не дал голос чекиста:

— Лёша, отставить!

Не опуская оружие, покосился на него и, удивившись, спросил:

— Это почему?

— А потому, что я свой, — неожиданно сказал «язык» и, спрыгнув с телеги, направился к Воронцову, по дороге вновь сказав: — Набат!

Дойти ему до чекиста не дала моя подсечка, которую я применил сзади. Нечестно, конечно, нападать со спины, но сейчас было не до сантиментов. Пленный вёл себя странно и, вместо того, чтобы просить о пощаде, говорил про какие-то удары колокола.

— Набат! Набат!

Поставил ногу ему на спину, а ствол винтовки прислонил к уху.

— Ты куда это, дядя, собрался? Совсем, что ль, охренел⁈

Но Воронцов вновь на меня прикрикнул:

— Я же сказал: отставить!

А пленный произнёс:

— Вы кто, диверсионная группа? Тогда: «Набат!».

Чекист подошёл к нам ближе, отодвинул в сторону мою винтовку и, посмотрев в мои удивлённые глаза, сказал:

— Это свои — подполье.

«Подполье», — пронеслось в голове, и я остолбенел. — Ну ничего себе. Неужели действительно свои⁈ А я что наделал⁈ Получается, двоих из них убил! Во дела!!'

О «подполье», что было создано на оккупированной территории СССР во время Великой Отечественной войны, я в той своей жизни, конечно же, слышал.

Создавалось оно партийными и комсомольскими организациями, органами НКВД и НКГБ и, опираясь на сеть подпольных организаций и групп, тесно взаимодействовало с партизанским движением.

Более того, я помнил, что по заданию руководства некоторые подпольщики шли на службу в полицаи, тем самым обеспечивая партизан, подпольщиков и даже «Центр» нужной и важной информацией.

Но вот то, что сейчас и здесь мы встретим этих самых подпольщиков, я предположить, конечно же, не мог.

Воронцов подвинул меня и помог мужчине подняться.

Тот покосился на стоящего в глубокой задумчивости и рассматривающего дело рук своих меня и сказал слова, которые сняли с моих плеч огромный груз:

— Не переживайте, молодой человек. Вами уничтожены враги нашей Родины. Этот немец — солдат Вермахта, которому мы поступили в помощь. А ликвидированный вами Полякин, хоть по паспорту и был членом нашего советского государства, по сути своей был самой настоящей сволочью! И то, что вы его уничтожили, это закономерный финал для предателя. Только вот теперь возникает вопрос: что нам с этим делать?

Услышав, что никакой ошибки не произошло, и ликвидированные мной действительно являются врагами, я облегчённо вздохнул и в мгновение ока повеселел. И даже настолько повеселел, что, хотя, возможно, в данной напряжённой ситуации это было и неуместно, пошутил:

— С этим заданным вами вопросом вы, товарищ подпольщик, опоздали. Потому как именно этот вопрос мы с товарищем военным задаём себе с самого утра.

Назвал лейтенанта госбезопасности просто военным я не просто так, а из соображений секретности. Я посчитал, что если Воронцов решит назвать себя, то пусть сделает это сам.

Однако чекист не спешил представляться, а просто сказал в ответ:

— Яхрома.

Подпольщик закивал и озвучил следующие, не совсем логичные слова:

— Яблоки в этом году хороши.

— Наливные яблоки, — поправил того чекист и протянул подпольщику руку: — Лейтенант НКВД Кирилов.

Подпольщик чуть замялся, а потом закивал и, двумя руками схватив протянутую руку, начал её жать, одновременно представляясь.

Оказалось что он простой ветеринарный врач, работающий в совхозе деревни Дербилки, что недалеко от Новгорода. Зовут его Твердев Фёдор Лукич. И, как я и предполагал, по приказу подполья после захвата его деревни он записался в полицию. Подготовка у них была всего две недели. Вначале им обещали, что они будут помогать поддерживать порядок в соседних деревнях своего района, но вскоре их перекинули вначале в Новгород, а затем под Листовое.

— И вот сейчас мы везём немцам еду и провиант, — закончил свой рассказ он.

— И где они? — внимательно выслушав, поинтересовался Воронцов и, посмотрев на меня, добавил: — Лёша, всё нормально. Товарищ точно из нашего подполья. Он увидел мой кивок и вновь посмотрел на подпольщика: — Так, где находятся немцы, товарищ Твердев?

Тот, очевидно, ещё не совсем отошёл от шока, потому что от этого вопроса вздрогнул и затряс головой:

— Я, признаться, не знаю. Клянусь вам.

Меня его реакция насторожила, и я усомнился в его словах.

— Как это может быть? Ехал туда, не знаю куда?

Но Воронцов меня одёрнул:

— Красноармеец Забабашкин, отставить разговаривать в таком тоне с товарищем. Перед тобой не враг, а наш внедрённый человек. Понял?

— Да! — ответил я и сразу же вернулся к прояснению непонятного момента: — Так как так получилось, товарищ Твердев, что вы, не будучи пленённым, сами не знаете, куда путь держите?

— Так я ведь, и правда, не знаю. Полякин знал, — подпольщик кивнул на лежащего на земле полицая. — Он уже сюда ездил. Боровец, который должен был с ним поехать, ночью ногу сломал, упал в яму. Вот меня и направили. Они вчера уже еду сюда возили. И вот сегодня тоже везти надо было.

— А вы не знаете, сколько времени нужно ехать до того места, куда вы везли продукты?

— Товарищи, я правда не знаю, — пожал плечами тот. — Но могу предположить, что проехать мы должны были не очень далеко.

— Это почему?

— Потому что Полякин говорил, что к обеду мы вернёмся в Холмино.

Я посмотрел на Воронцова, но тот, стоя в задумчивости, молчал, поэтому я продолжил спрашивать:

— А что за Холмино, и где оно находится?

— Деревушка, на западе от города Листовое. Там основная часть нашего отряда расквартирована.

— Не нашего, — поправил я собеседника и, посмотрев на чекиста, резюмировал: — Та деревня нам точно не нужна. Она находится совершенно в противоположной стороне от того, куда мы идём.

Воронцов кивнул, но ничего опять не ответил, о чём-то размышляя. И этим моментом воспользовался подпольщик.

Он культурно кашлянул в кулак и поинтересовался:

— Товарищи, а куда вы сами-то идёте? Ведь все города в округе, насколько мне известно, заняты немецкими войсками. И вообще, скажите, пожалуйста, кто вы такие?

Пока чекист рассказывал о нас, для полноты представления, наконец, предъявив свои настоящие документы, я осматривал трофейное оружие.

Три уже знакомых винтовки Маузера и под сотню патронов. В общем, с таким арсеналом я мог начать работать по противнику, не опасаясь, что быстро израсходую последний боезапас. Однако, тем не менее, на мой взгляд, для штурма и освобождения города всё же этого количества могло и не хватить. С другой стороны, я помнил, что оружие, как и патроны, можно всегда добыть в бою. А потому посчитал, что теперь для осуществления моего не совсем адекватного замысла я вполне прилично обеспечен почти всем необходимым.

Осталось только решить два вопроса: куда-то деть Воронцова, потому что не в его состоянии было штурмовать города. И дождаться темноты.

Посмотрел на небо, которое орошало землю мелким дождём, и, прикинув по скрывающемуся за тучами солнцу, понял, что сейчас около полудня. Впрочем, это подтвердили и наручные часы, что были у лейтенанта госбезопасности.

— Одиннадцать сорок, — ответил на мой вопрос он, продолжая общение с Твердевым.

«Темнеть начинает сейчас около восьми вечера. А, значит, со своими попутчиками я пробуду до четырёх вечера. Если к этому времени обоз не догоним, то оставлю их в лесу, заберу часть оружия и двинусь обратно к Новску. В темноте найду способ проникнуть в город, а там уже разберусь, что к чему, и найду Алёну и других оставшихся в живых», — подумал я и, решив не терять времени, прервав разгоревшуюся беседу чекиста и подпольщика о том, где именно сейчас находится линия фронта, сказал:

— Ну что, товарищ Воронцов, пора примерить на себя повязку.

С этими словами я нагнулся к уничтоженному полицаю и, сняв с его рукава кусок белой материи, протянул его лейтенанту госбезопасности.

Тот вначале не понял, что происходит, а потом, как понял, побелел ещё больше и, отшатнувшись от меня, как от прокажённого, зарычал:

— Ты в своём уме, Забабашкин⁈ Ты кому это протягиваешь⁈ Я красный командир, а не предатель!

— Да я и не говорю о предательстве. Я говорю, что надо переодеться тебе и стать полицаем, — ответил я и, видя, что у чекиста сейчас начнётся очередной приступ злости, тут же поправился: — Разумеется, на время. Можешь считать себя разведчиком в тылу врага. Как вот товарищ Твердев. Впрочем, — тут я хмыкнул, — это совсем недалеко от правды, ведь по факту так оно и есть — мы в тылу, а вокруг враги.

Воронцов постоял некоторое время в задумчивости, затем скорчил брезгливую гримасу, взял из моих рук белую тряпку, и поинтересовался, что я хочу предложить.

А вариантов дальнейшего поведения у нас, на мой взгляд, было всего два. О чём я и поведал командиру и подпольщику.

— Начальный шаг для двух дальнейших вариантов один и тот же: ты, товарищ Воронцов, переодеваешься в гражданскую одежду, надеваешь эту самую пресловутую повязку, и мы едем дальше, вперёд. А вот дальнейшие наши шаги нужно будет делать исходя из того, что мы выберем. Первый вариант: вы, два полицая везёте не только еду, но и меня в качестве своего раненого товарища. Можно было бы сделать так, что я бы переоделся в немецкую форму и сошёл бы за солдата, но в моём состоянии это сделать непросто. Да и смысла от такого действия сейчас особо не будет. Ведь если мы будем сидеть в телеге все втроём, то станем уязвимой групповой целью и в случае опасности ничего противопоставить противнику не сможем. Поэтому предлагаю более реальный вариант. Вы двое играете в полицаев, а я тем временем двигаюсь параллельно дороге и прикрываю вас. Варианты, по которым мы начинаем искать объезд или вообще возвращаемся назад, я предлагаю не рассматривать вообще. Ведь при поиске альтернативной дороги мы неминуемо либо заблудимся, либо нарвёмся на кого-нибудь. Что так, что так, в любом случае, при таком раскладе обоз мы такими крюками не обнаружим и не догоним.

Мои доводы показались Воронцову вполне логичными, и после недолгой дискуссии план был одобрен.

Но только у подпольщика возник резонный вопрос:

— Скажите, пожалуйста, красноармеец Забабашкин, а как вы в таком измотанном состоянии будете пробираться пешком через лес? Вы же весь перебинтованный и еле-еле стоите на ногах.

Вопрос его был резонный. Я действительно был не в лучшей форме. Но другого варианта у нас не было. Никто, кроме меня, нормально прикрыть остальных членов группы точно не мог.

А потому я не стал вступать в дискуссии и просто отмахнулся, сказав:

— Нормально пробираться буду, главное, чтобы бинты за ветки не цеплялись и не разматывались.

На то, чтобы переодеть в гражданскую одежду Воронцова, ушло около десяти минут. О том, какие глаза и выражение лица у него были в момент, когда я на него надевал повязку, можно написать целую трагедию. Настолько неприятна ему была эта тряпка на рукаве, настолько он морщился, что это было даже смешно. Хотя, если с другой стороны посмотреть, правильно морщился, это и на самом деле отвратительная вещь. Вспоминая, что за сволочи носили подобные нарукавные повязки с надписью, и что они делали с местным населением, понимаешь, что тут совсем не до смеха.

Перед тем как тронуться, договорились о звуковых сигналах. Я крикнул совой и сказал:

— Один крик, а через пять секунд второй, — это значит «остановитесь». Если просто один крик, то, значит, продолжайте движение. В том случае, если криков будет больше двух, то это означает не просто остановитесь, а имейте в виду, что я кого-то заметил. Для удобства будем считать так: три крика — цель спереди от вас. Четыре крика — справа, пять — слева. И шесть криков — сзади. Поняли?

Чекист с подпольщиком переглянулись и покивали.

Но потом Твердев всё же попросил:

— Алексей, покажите, пожалуйста, ещё раз, как вы кричите, чтобы звук запомнить.

Мне было несложно (относительно несложно, конечно, учитывая множественные раны), и я, сложив ладони и сведя два больших пальца вместе, набрав в лёгкие как можно больше воздуха, подул в верхнюю часть образовавшейся прорези.

Раздался звук, очень напоминающий крик совы. Во всяком случае, мне всегда казалось что совы ухают именно так.

Мои компаньоны, услышав условный сигнал ещё раз, одобрительно кивнули.

Я снял с плеча винтовку и, пожелав всем нам удачи, отдалился от дороги на расстояние около пятидесяти метров, после чего «ухнул» и увидел, как телега тронулась.

Наш опасный путь продолжился.

Правда, ненадолго. Не прошло и пяти минут, как кричать совой мне пришлось вновь. Причём три раза.