Нерушимые обеты

Глава 17

Во времена подготовки к фиктивному браку с Костей Гордеевым Полина практически утопала в невероятной красоты цветах.

Её квартира превратилась в цветочный склад. Пространство заполнял сладкий аромат. Они должны бы радовать глаз и доказывать – выбранный ею путь правильный. Она будет иметь всё, о чем мечтает любая девушка, кроме любви.

Но это «кроме» Полину просто убивало. Она ненавидела те цветы. Ходила мимо, будто бы даже не замечая. Выбрасывала с удовольствием.

А вот получая, всегда переживала разрыв сердца, думая об одном и том же: их заказывает для неё Гаврила. Но не сам, а как исполнитель воли Гордеева.

Это казалось Полине унизительным и для него, и для неё. Это порочило их непрошедшую любовь. Это усугубляло стыд перед ним. Вопреки логике это заставляло усомниться: а точно ли их план так хорош?

Теперь Полине понятно, что нет.

Теперь она счастлива по-настоящему.

С улыбкой смотрит на такие же цветы, как были всё время до, но дарящие абсолютно другие эмоции.

Восторг, легкость, радость, теплоту…

На её кухонном столе-острове стоит корзина, сама Полина поглаживает лепестки подушечками пальцев, испытывая внутреннюю дрожь.

Это сюрприз от Гаврилы. Пока они хранят возобновившиеся отношения в тайне. У Гаврилы очень мало свободного времени и очень много работы, но он умудряется как-то постоянно напоминать, что он – лучший. Её выбор – правильный. Их счастье – неизбежно.

Услышав чуть раньше звонок в дверь, у Полины оборвалось сердце. Она первым делом подумала, что это Гаврила. Что ему удалось вырваться, пусть и говорил, что в ближайшие дни – вряд ли, и сделать сюрприз.

Что он решил лично проверить, как идет подготовка к поездке в Любичи.

Они договорились, что побывают на его малой родине уже на грядущих выходных.

Открыв дверь и осознав, что за ней – не Гаврила, а курьер, Полина не успела сильно расстроиться, потому что такие цветы – это тоже приятные. От души, а не ради красивой заставки.

Тем более, что в них записка.

«Скучаю – пздц»

Полина смотрит на выведенные его рукой буквы и улыбается. Печатает в переписке с ним:

«И я скучаю»

«Фото сделай»

Ответ от Гаврилы прилетает моментально. Полине нравится его манера – он как бы требует. Она, конечно, подчинится. Но сначала позволит себе щепотку кокетства:

«Цветов?»

«Нет, свою»

Сглотнув, Поля расстегивает верхние пуговицы домашнего костюма, распускает волосы, делает несколько фото и отправляет Гавриле.

С улыбкой на губах и трепетом в сердце ждет реакции. Получив смайлы-огоньки, чувствует, как настроение взлетает еще выше.

Блокирует телефон и откладывает, окидывает взглядом квартиру.

На самом деле, ей предстоит много работы.

Полина не собирается оставаться здесь жить, нормализовать отношения с родителями и дальше участвовать в любом из навязанных отцом фарсов. Ей не нужен его бизнес. Ей всё равно, что будет с делом его жизни. Потому что у неё жизнь своя. Чуть им не уничтоженная.

В Полиных планах на сегодня – выпить кофе, начать собирать вещи и встретиться с Сабиной, чтобы поделиться с подругой по большому секрету тем, что скоро станет достоянием общественности. Прислушаться к её советам, если даст...

Но приступить Поля не успевает.

Снова слышит трель дверного звонка.

На сей раз спектр возможных версий сужается к одной – это точно Гаврила. Наверное, ему удалось вырваться ненадолго и он решил, что благодарность за цветы можно принять лично.

Поэтому теперь к двери Полина уже практически бежит, почему-то на полупальчиках. Наверное, всё дело в широко расправленных крыльях за спиной.

Не тратит время на то, чтобы посмотреть в глазок.

Открывает ещё с улыбкой, но как-то резко опускается на пятки.

Сердце подпрыгивает к горлу, но причина её волнения не в радости.

– Папа… – при виде отца у Полины возникает желание тут же закрыть дверь. Но она не успевает.

Михаил вжимается ладонью в металл, давит, открывая шире.

Сам заходит внутрь, заставляя Полину отступать.

Защелкивает замками и снова разворачивается.

Его взгляд – холодный и решительный. Полины слова о том, что разговаривать с ним она не хочет, застревают в сжавшемся горле.

– Что-то ты совсем о родителях забыла, дочь…

Слова отца сочатся ядом. По её телу проезжается тяжелый взгляд. Полина сразу понимает – врать нет смысла. Разговор будет тяжелым. Она хотела бы избежать, но черт…

Её страх – ничто по сравнению с её же злостью.

– Зачем ты приехал? Я тебя не приглашала?

– Знаешь… Дочь… – обращение отца звучит иронично. Он специально выделил слово «дочь» паузами и произносит с особой интонацией. – Я как-то привык, что ждать от тебя приглашений не приходится.

– Ты не думал, что в этом есть твоя вина? – по выражению лица отца Полина понимает, что ее реакция вызывает раздражение, а может даже злость.

Она складывает руки на груди в защитном жесте, немного горбится, но не отступит.

Раз уже отступила. Дурой была.

– Может, чаю сделаешь? – взгляд незваного гостя проезжается по ее телу, в итоге останавливается на глазах. Отец холоден и опасен. Но вот сейчас Полина его не боится.

Он смог запугать запутавшуюся беременную девятнадцатилетнюю девочку, но двадцатисемилетней Полине нечего терять и нечего бояться.

Она ничего не говорит, разворачивается и идет в сторону кухни. Хочет чая – будет ему чай. Это он приехал к ней, не она. А значит и поговорят они по ее правилам.

Полина действительно ставит чайник. Стоя спиной ко входу засекает приближение отца по шагам.

Они тяжелые и неспешные. Даже это сейчас дико раздражает.

Он ведет себя как хозяин жизни. Только не своей – Полининой.

– Про тебя и Гордеева – правда? – он спрашивает сразу в лоб, нетерпеливо постукивает пальцами по столешнице

Поля оглядывается, смотрит нахмурившись. Когда отец – будто бы с любопытством, приподняв бровь.

– Он сначала берет мои бабки, а потом отменяет свадьбу и ты… – упоминание о «моих бабках» заставляет Полину улыбнуться. Потому что всегда всё дело было в них – в бабках.

А ей, когда узнала о том, что отец сделал с Гаврилой, да и раньше тоже, так хотелось, чтобы Костя растрачивал их особенно беззастенчиво и как можно бессмысленней.

Она радовалась бы, разорись её отец в ноль. Для нее это значило бы полную свободу.

– Иногда у людей меняются планы… Папа… Так уж получается… – Полина делает такое же ударение на обращении уже к нему.

Аккуратно несет и ставит перед отцом чашку на блюдце, наполненную ароматным кипятком.

Поднимает взгляд и не сдерживается от совсем не радостной улыбки. Отец смотрит за ее плечо дальше на стол. На цветы Гаврилы. Кривится. Не нравятся они ему.

– От кого? – он спрашивает, возвращаясь взглядом к ней, а Полина легкомысленно пожимает плечами.

Господи, ей доставляет удовольствие бешенство отца. Как так случилось в жизни, что она его настолько ненавидит?

– Зачем спрашиваешь? Хочешь пробить по своим каналам, выгодно ли тебе, если я буду спать с ним? – Полина говорит ужасные, непозволительные в нормальных семьях вещи, которые снова заставляют её отца кривиться.

Но она же не врет и не придумывает. Даже он отрицать не сможет. Всё так.

– Мне – букеты, а тебе что? Несправедливо… – Поля снова складывает руки на груди и цокает языком. Задевает отца своими колкостями, у него даже щека подергивается.

В его голове все совершенно не так.

– Тварь неблагодарная… – он говорит тихо-тихо, обжигая взглядом. Полине горько от его слов. Бьет в грудь. Как бы там ни было, слышать такое от папы все равно больно.

– Дочь твоя… – И ей хочется бить так же. – Какую произвел…

Она пожимает плечами, имитируя легкость. Оставляя при себе, что спрашивай ее кто-то там – наверху – она криком кричала бы, что хочет родиться в другой семьей. Где-то в Любичах. По соседству с баб-Лампой и проклятым Гаврилой. Дружить с его сестрой-Настей. Отговорить в речку бросаться из-за неразделенной любви. Из-за забора заглядываться на её брата и мечтать, когда сам заметит. А потом – всё так, как было у них. Только без паузы в восемь лет.

– Да нет, Полина… Тут сбой какой-то…

Отцовское оскорбление Полю не трогают. Она только горько усмехается, поворачивая голову и глядя на цветы.

Они такие чистые. Они так много радости приносят. Они не дают отчаяться и даже близко к сердцу принять.

Её будущее никак не будет связано с людьми, считающими её – сбоем. А она больше не будет пытаться стать подходящей дочерью. Проблема всегда была не в ней.

– Если ты пришел, чтобы меня оскорблять или предложить нового подходящего ебаря – разговор не получится, папа.

На Полиной памяти так грубо с отцом она никогда не разговаривала. Даже в те страшные дни.

– Я так понимаю, что кое с кем у тебя уже всё получилось.

Михаил тянется во внутренний карман пиджака, дальше, не глядя, бросает на столешницу серию распечатанных фотографий. На них Поля и Гаврила в ресторане.

Отец смотрит с презрением, а Полине сложно не улыбаться.

Она не станет отрицать или оправдываться. Ей не за что и не перед кем.

– Я бы сказала, что это у тебя ни черта не получилось, папа. Мне мерзко от мысли, что мой отец – человек, который мог поступить так… Ты человека чуть не убил. Ты хотя бы понимаешь это?

В ответ отец только фыркает.

– Наскулила псина, да?

– Замолчи… Ты не имел права делать то, что сделал… Ты жизнь мне сломал, понимаешь? – Полина вжимает палец в грудь, испытывая острый приступ боли. По взгляду отца понятно – ему без разницы.

Их с Гаврилой искалеченные жизни его не трогают. Но поздно страдать и рефлексировать. Это просто раньше нужно было принять, а не заниматься самообманом.

– Я сломал? Ты всё путаешь, девочка моя… Я тебе жизнь дал. Я тебе воспитание дал. Образование дал. Я тебя обеспечил… Ты жила, как немногие живут. Ни в чем отказа не знала. Ни в чем не была ограничена. А потом решила, что это все – норма и мой долг, а от тебя взамен не требуется ничего… Но так не бывает, Полюшка…

Полина не знает, специально ли отец называет ее именно так, но передергивает. Кажется, будто там, в подвале, приехав поглумиться над её Гаврюшей, услышал. И сейчас глумится, но уже над ней.

– Я не просила ни о чем, кроме одного – принять мой выбор. А ты…

– А я просил тебя об одном: не делать, Поля, глупостей. Тогда просил… Сейчас просил… А ты на доверие всегда отвечаешь наглостью…

Последнее слово Михаил практически выплевывает. А Полине опять улыбаться хочется.

– Доверие? Вот это ты называешь доверием? – она тянется к фотографиям, трясет их и бросает обратно на стол.

Молчит о том, что наглость – это любить. Её отец считает так.

– Я сегодня съеду. Можешь распоряжаться квартирой, как считаешь нужным. Пусть юристы оформят передачу имущества – я всё подпишу. Машина мне тоже не нужна. Мне ничего не нужно. Я нагло хочу жить.

Горько, что разрыв связей с отцом звучит, как выход из бизнеса. Но поздно закрывать глаза на правду – так было всегда. С самого детства, в котором она ещё тянулась за любовью. Еще там что-то сбойнуло. Что именно – неясно и разбираться поздно, но семьи у нее нет. А её нет у семьи.

– Я тебе не прощу то, что ты с нами сделал. Я люблю Гаврилу. Любила и буду любить. Ни одному твоему слову о нем больше никогда не поверю. Я буду с Гаврилой, как бы ты к этому ни относился. А сейчас уйди, пожалуйста. Дай мне спокойно собраться. Вычеркни из завещания. Возьмите с мамой ребенка из детского дома. Мальчика. Может хоть в чужого сможете не просто инвестировать, но еще и полюбить.

Продолжать разговор Полине совсем не хочется. Чай пить отец не станет. Она обходит его и движется в сторону коридора. Хочет открыть дверь, проводить гостя.

Как бы она ни была уверена в своей правоте, на душе всё равно гадко. Помыться бы.

Но Полина не успевает выйти их кухни. Сначала чувствует боль в кисти, потом ее дергает и больно вбивает спиной в стену.

На шее сжимаются пальцы.

Сжимаются по-настоящему. Так, что воздух поступает с трудом, а зрачки расширяются от страха.

Отец стоит совсем близко. Смотрит сверху вниз и не собирается ни улыбаться, ни кокетничать.

Из него ушли полутона. Чистая злость. Агрессия. Решительность.

– Пусти… – Полина шипит, цепляясь пальцами в его руку.

Но её просьбу никто не исполнит. Отец просто напоминает, что она – пылинка. Не соперница. Никакая не равная. Он может её физически раздавить. Морально тоже.

– А ты не дергайся, Полюшка… Не дергайся и слушай внимательно… – в его голосе притворное спокойствие и даже нежность, от которых у Полины мороз идет по коже. – Ты мне не указывай, и на рожон не лезь… Вероятно, за восемь лет подзабыла, да, с кем дело-то имеешь? Подумала, что всё тебе прощается?

Это вроде бы вопрос, но ответа отец не ждет.

Немного склоняется, приближаясь своим лицом к её лицу. У Полины по коже мороз идет от ощущения собственной беспомощности.

– Ты что удумала, а, Поль? Ты решила, что вот так просто можно мотнуть хвостом, характер показать? Ты что, думаешь, я глотну?

Пальцы отца сжимаются сильнее, Полина накрывает паникой. Она дергается, но результата нет.

Шею сломает – скажет, что так и было. И все поверят…

– Ты вроде умненькая у нас, образование хорошее получила, а дурочка такая… – мягкое «дурочка» совсем не смягчает. – Меня тогда ничего не остановило. И сейчас не остановит. Меня унижать нельзя, Поль. Даже дочери… Родной. Ты что, думаешь, мне тогда твою псину жалко не было, а теперь пожалею? Я же небывалый гуманизм проявил. Не грохнул его. Так… Попугал немного… Оклемался, сука… Оклемался… Ребеночка жалко, конечно. Но кто ж вам виноват, что предохраняться не научились?

Тело Полины закаменело от страха, но слова отца всё равно просачиваются ядом в затвердевшие мышцы. Полину начинает бить дрожь. Она улавливает улыбку на отцовских губах.

– Что ты… – Полина шепчет, ее пальцы соскальзывают с мужской руки. Она и сама не знает, как хочет закончить – «сделал» или «имеешь в виду». Ей уже плохо. Она смотрит на улыбку и ей дурно.

– А зачем мне было давать тебе рожать, Поль? Что мне это дало бы? Кто тебя потом с щенком от псины дворовой взял бы? Мне это не надо…

Отец чуть ослабляет хват, первым с губ Поли срывается всхлип. Воздуху вроде бы открыли доступ к горлу, а не проходит.

– Что ты…

– Мне внук такой не нужен, Поль. Ни тогда был. Ни сейчас. Тогда вы малой кровью отделались. Его кровью. Теперь…

Отец отступает, стряхивает руки.

Полина сама вжимается в собственное горло. Ей нужна опора, чтобы не сползти. На глаза наворачиваются слезы, но она смотрит на отца во все глаза. Она уже всё поняла, но жизненно необходимо услышать, что соврал. Он же…

Смотрит и улыбается. Тянется к щеке, похлопывает вроде бы одобрительно, но ужасно унизительно.

– В следующий раз родишься – будешь свободной. А пока делай, что я сказал…

Убирает руку и прячет в карман, склоняет голову и следит, как Полина бессильно сползает, продолжая сжимать свое же горло.

– Если не хочешь, чтобы твоя псина в этот раз сама жизнью заплатила – учись на своих ошибках, Полина. Ребенка ты уже убила, но его жизнь ещё полностью зависит от тебя. Или цветы на его могилку выбирай. Теперь-то могилка будет. Думай.