Нерушимые обеты

Глава 22

Гаврилу преследуют кошмары – во сне и наяву. Трясет и выворачивает от бесконечных мыслей, что Поля с ними делает.

Он близок к сумасшествию и готов на любую глупость, лишь бы это всё поскорей прекратилось.

Она ему раз за разом понять дает – не заинтересована, а он не может смириться. Он ловит вспышки её искреннего, такого же как у него, отчаянья, любви и, как бы странно ни звучало, преданности. Но эти ощущения очень быстро ускользают. Как и его Полюшка из рук.

Возвращается к своему, мать его, мужу, а там…

О том, что «там», ему думать запрещено.

Запрещено, а он, сука, думает.

Сто лет не бывал в ночных клубах. В молодости тянуло движевать, хотелось максимально ярко чувствовать ту вседозволенность и отрыв, ради которых так усердно карабкался из грязи в князи. Теперь же на это не тянет.

Теперь клуб – это душно, громко и местами грязно. Но Гаврила заходит в нужный ему. Пробирается к бару, переговаривается с парнем за стойкой, потом же садится на удобном месте и следит, делая вид, что потихоньку пьет.

На самом же деле он очень даже сконцентрирован. Его интересует компания, которая заняла один из столов в глубине зала. Десять человек – парней и девушек. Все они одеты в дорогие шмотки, ухожены. Стол излучает успешность.

Когда-то за таким же сидела его Полюшка. Только в отличие от безликой массы, лучилась другим. Загадочной глубиной, на которую его утянуло.

Гаврила соврал бы, скажи, что влюбился не во внешность. В неё, конечно. Она что тогда была – сдохнуть красивая, что сейчас такая. Горячая. Отзывчивая.

Но кроме этого – у нее еще и взгляд такой был… Зацепился раз – и на всю жизнь. Не отдать. Не забыть. Не пережить.

Мечта, блять. Только ему мечтать запрещено. А одному из сидящих за этим столом – все карты в руки.

Полин муж – Никита Доронин – в этой компании.

Ни в чем себе не отказывает – пьет виски, время от времени тянется за наколотыми на шпажки закусками. Хорошо проводит время.

У Гаврилы скулы каменеют, хотя вроде бы ему же самое время радоваться, но он как-то не может.

На коленях у ублюдка сидит девка. Конечно же, не Поля. Поля не позволила бы. А эта так ластится, что бери и трахай.

И, сука, понятно же, что гондон трахнет.

Сначала эту, потом Полину, которая таблетки прикупила.

Овца покорная. Так бесит…

Но и больно за неё. За себя больше, но за неё – по злому.

За столом – веселье. Кто-то шутит, тосты говорит. Доронин пьет и девку тискает.

В её рот пихает язык, лапами шарит под юбкой.

Гаврилу натурально тошнит при мысли, что что-то подобное это животное может делать с его Полей. Как могла на это подписаться – неясно.

Проходит полчаса или больше, Гаврила не особо засекает, но Доронин сгоняет девку с колен. Говорит что-то, пока она губены дует, но быстро расцветает.

Спускается по ступенькам на танцпол, начинает крутить бедрами и башкой, явно исполняя «пожелания» Полиного долбоеба. Который сначала типа смотрит и одобряет её действия кивками, а потом наклоняется к такому же мажору, сидящему близко, говорит что-то на ухо, тянет руку и сжимает в кулаке неопределяемую мелочевку. Второй достал её из кармана по просьбе.

Никита благодарит, встает, идет…

Конечно, в сторону нужника. В Гавриле вскипает, когда гондон проходит мимо, понятия не имея, мимо кого.

Он не гордится тем, что трахнул в машине чужую жену. Для него всё это – унизительно и больно.

Поля – его жена. До Доронина, во время и после. Навсегда. После смерти тоже.

Но внимание к себе он не привлекает.

Спокойно сидит, пропустив. Делает несколько неалкогольных глотков, только потом встает и типа вообще не следом тоже идет.

Доронин долго торчит в одной из кабинок. Если бы Гаврила мог смеяться, пошутил бы про нехватку жидкой еды. Нехер канапе под виски со шлюхой на коленях уплетать. Домой пиздуй. К жене и супчику.

Но всё это – нихуя не смешно. И он тут не для того, чтобы унижать, как бы сильно ни хотелось.

Поймав момент, когда в уборной – никого, Гаврила выглядывает в темный коридор с пульсирующим светом, закрывает нужник на замок.

Катастрофы не случится. Чуть-чуть подождут.

А он тут пока наедине побеседует.

Первое понимание приходит к Гавриле и бьет злостью по вискам вместе со звуками. К сожалению, это не пердеж. Это затяжки кокса через нос. После них Доронин еще какое-то время остается в кабинке. Ждет эффекта, выдыхает, тихо ржет...

Гаврила помнит все эти ощущения. Помнит и ненавидит.

Выйдя, муж Полины ведет себя так, будто ему похер на мир, а миру на него. И это почти так. Только его «почти» делает вид, что моет руки под соседним смесителем.

В одну длинную раковину стекает вода с кожи Доронина и Гаврилы. Мешается и убегает в слив.

Никита стряхивает, тянется за бумажным полотенцем. Гаврила тоже – со своей стороны.

Движение Доронина можно перехватить, но Гаврила ждет, когда он подойдет к двери, дернет ручку, произнесет:

– Не понял…

Дернет еще раз. И еще…

Бухой и вдохнувший легкости.

Смотрит на двери, как баран на новые ворота, по-дебильному дергает и дергает.

Гаврила же, пытаясь хотя бы немного контролировать злость, подходит сзади. Бьет по плечу, следит, как Доронин, дернувшись, оборачивается.

Его зрачки – микроскопические точки. Белки увиты красной сеточкой. От него несет алкоголем, но блевать Гавриле хочется не поэтому.

Когда-то его подсадили на жесткую наркоту. Ему повезло – смог слезть, потому что врожденной склонности к зависимостям не было, но та самая наркота столько горя сотворила, так его изуродовала, что теперь – на всю жизнь отторжение. И слава богу.

Но её, сука, отец… Её, тварь такая, отец… Пять минут назад казалось, что хуже быть не может, но вот оно – хуже. Стоит и смотрит, быковать готовится…

– Это ты, блять, закрыл? – язык ворочается плохо. Хуй пойми, как собирается хером орудовать. Домой добраться там… К жене…

– Предупредить хочу… – Гавриле вроде бы понятно, что разговоры сейчас бессмысленны, но в радость будет даже просто повод получить, чтобы в морду заехать.

Хотя разве ж нужен какой-то повод? Он же есть уже.

– Ты кто вообще? – Доронин продолжает изображать барана. Гаврилу – тошнить от вида Полининого мужа.

Он внимательно смотрит, чтобы убедиться на все сто – под кайфом. Сука.

– Полине плохо сделаешь – сдохнешь.

На угрозу мужчина реагирует смехом. Его проблема. Сам виноват.

Убеждать Гаврила не собирается. Не его проеб, что в отличие от самого, Доронин не потрудился узнать, с кем имеет дело. Что идет в комплекте с богатенькой женой.

– Какой нахуй Полине? Она Марго вроде… Или Марина… – Он реально пытается вспомнить имя. Хмурится и трет лоб. Бубнит что-то себе под нос.

Это так отвратительно, что даже к горлу подкатывает.

– Жену позорить не смей. Напился как свинья, на руки шалаву посадил…

Гавриле ничуть не лучше от мыслей, что этот же вечер они могли бы провести вдвоем, но когда Полине вот так в лицо плюют – это как ему плюют. Дебил он, да, но вот такой уж…

Деревенщина. Три класса.

А городской и наверняка с люксовым высшим ржет почему-то…

Теряет равновесие, падает спиной на дверь и смотрит на Гаврилу.

Ему похуй на угрозы, он их не воспринимает. Блуждает мутным взглядом по явно неизвестному лицу, улыбается пьяно…

– А я потому может и напился, что жена у меня…

Дальше будет оскорбление. Но оскорбления не будет.

Гаврила вдавливает в дверь еще и плечи.

Это говно пьет и нюхает. Может сдохнет просто? Хорошо было бы…

О стыде за мысли и речи быть не может. Не все люди заслуживают жить, Гаврила давно понял. От этой собаки в мире точно больше зла, чем пользы.

Гаврила склоняется и говорит тихо прямо на ухо. Может так в мозгу отложится. Если нет – он повторит.

– Веди себя образцово, понял меня? Волос с её головы упадет, слезку из-за тебя пустит, слухи о ней из-за тебя пойдут – яйца отрежу. Это для начала. Понял меня? Услышал?

Он-то услышал, но слушать явно не хочет.

Толкает в плечи, но результата не имеет.

Гаврила сам отщелкивает замок, двигает ублюдка в сторону и стряхивает руки. Только зря, блин, мыл.

– Сегодня чтоб домой не являлся. Проспишься – тогда можешь ей на глаза показаться.

Эту угрозу произносит, сжимая щеки и заставляя смотреть себе в лицо.

Ощущения – мерзкие. Злость на всех. Катастрофическая.

– Ты кто вообще, черт?

– Заразишь её чем-то или расстроишь – сдохнешь в муках. Понял?

– Ты кто, блять? Спрашиваю…

– Молись, чтоб повода ближе познакомиться не было.

Полина заходит в кондитерскую, крутит головой в поиске нужного столика.

Увидев профиль красавицы-Сабы, которая задумчиво смотрит в окно, придерживая пальцами соломинку, направляется в её сторону, лавируя между столиками.

Она игнорировала подругу долго. Сколько могла. Хотела бы дольше просто потому что говорить не готова, но Сабина не позволила. Стребовала встречу в удобное для Поли время и в удобном для Поли же месте, иначе заявится к ней сама в тот момент, который посчитает нужным.

Подобного Полина позволить не могла. Поэтому сегодня. Поэтому в пахнущей корицей и ванилью кондитерской.

Не её, конечно же. О своей мечте она забыла. Ей не нужны больше цели и свет в конце тоннеля. Ее тоннель ведет прямехонько в ад. Она уверено спускается.

– Привет, – здоровается с Сабиной, заставая подругу врасплох.

Саба чуть дергается, оглядываясь. Наверное хочет первым делом рассмотреть Полю, но она не дает особенно. Клюет поцелуем в щеку, садится напротив и утыкается взглядом в меню.

Есть не хочет, но делает вид, что выбор десерта крайне важен.

Чувствует на себе внимательный взгляд, злится, но старается успокоиться.

Её не нужно сейчас жалеть. И на искренний разговор желательно не выводить.

– Как дела, Поль? – Саба спрашивает, когда Полина откладывает меню, сделав заказ.

Она не может долго смотреть никому в глаза, поэтому только на секунду пересекается взглядом с Сабиной и уводит свой чуть в сторону от лица.

– Всё хорошо, а у тебя? – врет, улыбается, средненько отыгрывая легкость.

Сабу таким, конечно же, не проведешь. Её наполненный пониманием и просьбой открыться взгляд пробирается под кожу.

С ней почти так же больно, как с Гаврилой. Они – два чистых человека, которых Полине не хочется марать собой. Ей больно, что жизнь подкинули им именно бракованную Полюшку.

– Что с губой, Поль? – Полина непроизвольно тянется к лицу, и тут же мысленно называет себя идиоткой.

– Ничего. Треснула. Холодно.

Почти все следы их последней "беседы" с мужем сошли, как и следы их с Гаврилой отчаянной телесной любви. Осталась только запекшаяся разбитая губа. И Саба – первый человек, которого она вообще заинтересовала.

– Витамины пью, – Полина снова улыбается и ненадолго фиксирует взгляд на глазах Сабины. Подруга хмурится, сжимает свои губы.

– Зачем ты это сделала, Поля? Зачем ты за него замуж вышла? Он тебя насилует?

– Нет, – в ответ не приходится врать, что приятно. Пока не насилует. Боится остаться без яиц. – Это мой выбор, я не должна за него отчитываться…

Сабина не заслужила, чтобы с ней так грубо, но Полина произносит, чтобы потом сожалеть, ненавидеть себя за жестокость к тем, кто искренне любит, ещё сильнее.

И Сабине, и Гавриле лучше всего как можно быстрее в ней разочароваться.

– Твой ублюдок не просыхает, знаешь? Его вечно в клубах и рестах ловят с какими-то телками. Он даже не пытается делать вид, что женат и верен. Вот это всё – твой выбор? Чтоб тебя бил, а других трахал? – Сабина злится и её злость пробивается в тоне и словах.

Полине проглотить бы, потому что всё сказанное – чистая правда. Но что поменяет её признание?

– Не придумывай, Саба. И дальше не неси. Услышала меня? – Полина то ли просит, то ли уже приказывает. Смотрит в глаза, в которых всполохами настоящее пламя. Видит, что губы Сабины сжимаются еще сильнее.

Но заднюю дает именно она. Отводит взгляд, мотает головой и шепчет:

– Вот дуреха… – Так нежно, что Полиных губ помимо воли касается улыбка, а души будто лучик теплого света.

– У меня всё нормально. Не переживай… – на Полину просьбу Саба отвечает скептическим взглядом.

Долго молчит, снова качает головой… Тянется через стол, берет в свою руку руку Полины и сильно сжимает, потряхивая:

– Почему ты не с Гаврилой, дурочка моя? Ну почему ты не с Гаврилой? – в этом повторившемся вопросе столько сожаления и даже отчаянья, что у Полины начинает щипать глаза.

Чтобы не расплакаться, она опускает взгляд в стол. Ей нужно немного времени, чтобы собраться.

Ей снова хочется к нему в объятья.

– Я до последнего верила, что вы воспользуетесь шансом. Я поэтому и предлагала тебе тогда… Я хотела, чтобы у вас повод появился…

Полина и раньше это понимала, но признание Сабины делает больно от силы любви, которую она не заслуживает.

– Не суждено, Саб… Нам просто не суждено, – Полина произносит, пожимая плечами, Сабина же тихонько ругается на языке, который Поля не знает. – Своим замужеством я довольна. Никита… – Тошноту вызывает даже упоминание его имени, но Полина научилась справляться.

В отличие от Сабины, которая фыркает и отбрасывает руку подруги:

– Ты ведешь себя, как типичная жертва насилия, Полина. Выгораживаешь этого мудилу, терпишь, прячешься... Но ты же его даже не любишь! Зачем ты за него цепляешься? Зачем тебе он, если есть твой Гаврила?

– Нет моего Гаврилы. Ему лучше будет без меня, – бесконечно повторять это про себя легче, чем озвучивать. Самой Полине плохо из-за того, насколько неправдоподобно звучит.

Если бы ему было лучше без нее, он давно женился бы, нарожал детей и поселил их в Любичах.

– Боги, как ты бесишь иногда, Павловская! Чего ты боишься? Объясни мне, чего? Он изменился, ты же сама видишь! С Марьяном расквитался, хоть что-то ему за это сделали? Нет! Потому что не могут! Ему никто и ничего не сделает! Понимаешь?

– Рано. Придет время – отомстят.

Полине хочется верить словам Сабы. Очень-очень хочется. Но она слишком хорошо знает этих людей. Слишком хорошо наконец-то поняла отца.

Им нигде и никогда не спрятаться. Он их в покое не оставит, пока жив. Или пока она жива.

– Я позвоню Гавриле. Скажу, что твой мудак…

– Не смей, – Полина даже себя пугает тоном. Её глаза расширяются, тело цепенеет. Она отлично помнит, на что Гаврила способен в гневе. Она хочет, чтобы его попустило, и только потом тихонько уйти. – Я не прощу, Саба. Не смей.

Сабина не привыкла к подобному тону, да и ультиматумами раньше они никогда не перебрасывались.

Подруга Поли злится, у нее каменеет лицо, взглядом можно резать шелк, но первой сдается она. Снова тихо ругается и прижимается пальцами к вискам.

Полине тоже иногда кажется, что голова сейчас взорвется. Она прекрасно понимает это состояние…

– Я не понимаю тебя, Поль… За что ты так с собой? За что себя наказываешь? Мне кажется, ты сама себя убиваешь…

– Тебе не кажется, – Полина снова вскидывает взгляд и улыбается. Встает из-за стола, не дождавшись заказа. Прижимается к щеке подруги не так, как при встрече, а дольше, позволяя почувствовать себе ее тепло, шепчет: – Так будет лучше. Прости. Не говори ему ничего, умоляю.

Отрывается и уходит.

Жмурится, делая вид, что не слышит слишком громкое:

— Да он же не слепой, Поль!