Нерушимые обеты

Глава 18

В прошлый раз Гаврила не дарил Полине кольцо.

Собирался купить из тех бабок, которые привез с дела. Возвращаясь в столицу с набитой баксами сумкой, только и думал о том, как затащит её в какой-то пиздец дорогой ювелирный бутик и скажет: любое выбирай, деньги – не проблема.

Но тогда не сложилось. Вообще всё.

Должно сложиться сейчас.

Пусть у Гордеева в жопе шило и свои планы, реализацию которых Гаврила обязан организовать, он очень старается успевать радовать свою любимую Полюшку.

Утром – цветы. Сейчас вот в бедро ребрами упирается коробочка, в которой – лучшая в мире обручалка.

Ноги сами несут от машины к входу в её парадное. К лифтам и уже по этажу к её квартире.

Гаврила заранее не звонил и не предупреждал. Хотел устроить сюрприз. Врасплох застать, воспользоваться растерянностью.

Сейчас же не может не улыбаться, раз за разом представляя, какой будет ее реакция.

Адреналин лупит в кровь, поэтому сложно даже у двери остановиться, чтобы нажать на звонок и ждать.

Откуда-то в голове сидит уверенность, что Полина должна открыть быстро. Тоже откуда-то, что должна быть рада. Но реальность в очередной чертов раз расходится с планами.

Его первый короткий звонок в дверь остается без ответа.

Гаврила слышит даже через бронь двери, что там, в квартире, сигнал звучит громко. Только реакции нет.

На второй звонок тоже.

На третьем Гаврила уже серьезно волнуется. Достает и крутит в руках телефон.

Набирает, снова вжимая палец в кнопку звонка. Волнение за Полину подступает к горлу тошнотой. В голове – плохие картинки, хоть и хочется верить, что её просто дома нет. Он же не предупреждал…

Сердечный ритм ускоряется, когда Гаврила наконец-то слышит щелчки замка.

Снова хочется улыбаться. Снова чувствуется упершееся в бедро ребро ювелирного чехла.

Он понимает: впереди долгий-долгий путь привыкания, что происходящей с ним и Полиной сейчас – это правда, и не нужно бесконечно себя щипать.

Теперь им нечего бояться. Она – такая же. А вот он – другой. Сильнее всех врагов.

Дверь открывается медленно и на щелочку.

Гаврила видит в ней Полину, улыбается, давит рукой на холодный металл, торопясь и торопя, но неожиданно для себя же чувствует сопротивление.

Вскидывает взгляд на женское лицо, смотрит, нахмурившись. Подмечает мелочи.

Бледный цвет. Потухший взгляд. Красные глаза. Кто обидел? Вот твари…

– Эй, Полюшк…

Гаврила давит настойчивее и хочет сделать шаг в квартиру, но она не дает. Издает странный звук – будто всхлип. Давит на дверь с другой стороны и мотает головой.

– Уходи… – просит тихо, глядя при этом не в глаза, а куда-то в сторону. Это так разнится с ожиданиями Гаврилы, что он даже снова непроизвольно улыбается.

В смысле «уходи»?

– Поль, не смешно, – Гаврила улыбается, давит сильнее и даже ступает ногой в её квартиру.

Ему правда совсем не смешно. И на душе уже пздц тревожно, а всё равно хочется, чтобы её настроение оказалось просто глупым розыгрышем.

Он всё ей простит. Всегда и все. Такой уж он – влюбленный в свою принцессу деревенский дурачок.

Но с каждым его шагом навстречу, Поля наоборот отдаляется.

Она отпускает дверь и отступает к стене, обнимая себя руками и мотая головой.

Шепчет:

– Уйди, пожалуйста… – И жмурится.

Пропасть между ожиданиями и реальностью ощущается слишком ярко. Она будто разрезает коридор.

Растерянный Гаврила смотрит под ноги, но там всё без изменений, а вот в ней… Это словно та же Полина, которая не подпускала к себе до той ночи в отеле.

Он поднимает взгляд, щурится и изучает…

– Что случилось, Поль? – сраная интуиция подсказывает, что ничего хорошего. А еще, что внятного ответа он не добьётся.

– Ничего. Я просто хочу, чтобы ты ушел… И не приходил…

Её слова – острее ножей. Но Гаврила как под анестезией. Просто засекает, что первый вошел в сердце, но боли пока нет.

– Поль, – он снова шагает, его пропасть не страшит, но Полина ведет себя совсем странно. Шаг назад, спиной в стену, и практически мольба во взгляде: «да уйди ты!».

– Ничего не будет, Гаврил… Я ошиблась…

Второй нож входит следом за первым. И тоже не больно. Только уже и не улыбнешься. И в розыгрыш не поверишь. Такими словами не разбрасываются. Так же и убить недолго.

– В чем ошиблась? – взгляд Гаврилы скатывается с бледного любимого лица на губы сначала, оттуда по шее, ключицам, кисти к вжавшимся в плечи пальцам. Она напряжена до предела. Его боится, что ли?

– В себе… – ответ заставляет снова вернуться к лицу. Ни черта не объяснила. Нихуя не понятно.

– Полька... – правда и он не очень-то красноречив. Только и может, что обращаться. А она всё кривится. Так, словно неприятно слышать свое имя из его уст. Ей опять что ли о нем наплели? – Я тебя люблю, Поль. Всё хорошо, – Гаврила пытается успокоить тем, что самому кажется важным.

Он её больше жизни и до луны.

А она морщится. Отворачивается. Смотрит куда-то вниз и в угол. Гаврила видит, что крупной дрожью бьет. Взгляд стеклянный. К душе не пробиться.

– Ты заболела что ли, а? – он спрашивает и тянется рукой к женскому лбу. А её как током бьет. Она уворачивается и отступает.

Смотрит твердо. Взглядом тормозит. Потом же как-то сквозь:

– Это не твое дело. Я попросила уйти.

Специально подбирает слова, чтобы звучали пренебрежительно, Гаврила это отлично понимает.

Забыла только, что он не псих с затмевающей всё гордыней. Его таким не задеть. Хоть нахер шли – он не уйдет, если видит, что нужен.

– Поль, давай врача…

Он всё же пытается притронуться ко лбу, чтобы понять, не лихорадит ли, а Поля вдруг вскрикивает:

– Да отвали ты!

Выставляет вперед руки и отталкивает.

Сама же отворачивается, прячет лицо в ладонях, громко дышит.

– Отвали ты… Отвали… Отвали… – повторяет тихо, как будто сама же себе эхо. А Гаврила смотрит в спину и вот сейчас реально страшно тронуть.

– Что случилось? Объясни, пожалуйста, – он просит, готовясь, наверное, ко всему. У неё истерика, только помощь от него не нужна.

Полина отнимает от лица руки, снова обнимает ими себя, но не разворачивается, а смотрит в зеркало. Он тоже. Там встречается с ней взглядами. В её – снова холод. А ему важно понять, что вообще происходит.

До кольца уже похуй. Как-то ясно, что до просьбы замуж выйти они сегодня не дойдут.

– Я плохо подумала, Гаврила. Тогда плохо подумала… Точнее думала вообще не тем.

– Тогда – это…

По коже Гаврилы идет мороз. Он поднимает волоски на руках под рубашкой и забирается внутрь. Чувство такое, будто голым стоишь на холодном вокзале…

Его жизнь сложилась так, что он готов ко всему. Ко всему, сука, но не к этим её словам.

– Когда мы переспали. Это была ошибка. Помутнение. Я тебя не хочу.

После её слов в квартире повисает тишина. Полина не отводит свой безразличный взгляд. Гаврила ответный тоже.

Этот нож уже создан для боли. Безжалостная Полина как бы говорит: нужно было сразу уйти, как я просила.

В последний раз такой жестокой она была еще тогда – в свои девятнадцать, – когда пыталась ставить его на место. Хотя тоже не настолько. За восемь лет поднаторела.

– Нехилые у тебя помутнения…

– Секса хотелось, – она пожимает плечами. Закрывает на миг глаза, сглатывает, а потом снова смотрит на него в зеркало: – Помню, что ты в этом хорош…

– Сука, что ты делаешь? – он и сам знает: зачем-то хочет его унизить. Его, их чувства. Вдобавок ещё и себя. Непонятно только, зачем?

– Сука просит тебя уйти из её жизни. Я передумала, что непонятно? Ты мне не нужен.

– А как же помощь? Тоже уже не нужна?

– Сама справлюсь, – Гаврилу топит в желании сгрести в охапку, на колени опрокинуть и по дурной заднице надавать. Самому, чтобы не надавала жизнь. Но тормозит чувство, что трогать её уже нельзя.

– Что тебе опять папандер твой наплел? – судя по тому, как увеличиваются Полины глаза, дело правда в нем. В Гавриле вскипает адресная злость, Полина разворачивается и хватает с полки телефон.

– Ты или уходишь или я вызываю полицию. Это моя частная собственность, я не звала сюда тебя…

– Думаешь, меня полиция испугает?

– Господи, да уйди ты! Навсегда просто уйди! Я тебя не хочу! Забудь! Живи! Без меня! – в ее взгляде мешаются требования и просьба. Это так странно, что снова возникает желание себя ущипнуть. И уже даже не верится, что совсем недавно хотелось сделать этого, потому что как-то все слишком хорошо.

Это чувство прошло. Уже всё в норме. Снова жопа.

– Поль… Поль… – отступать ей некуда. А Гаврила делает новый шаг. Сжимает плечи, смотрит в лицо. Видно, что ей больно. Непонятно, почему. – Я тебя люблю, слышишь? Объясни нормально, мы всё сможем. Доверься. Знаешь же, я скорее сдохну, чем тебя в обиду дам…

Гаврила понятия не имеет, как больно бьет отчаяньем его искреннее заверение.

«Я скорее сдохну, чем тебя в обиду дам»…

Это настолько правда и настолько кажется неизбежным, что хочется выть. Так, как выла после ухода отца.

Полину окунули с головой в бочку, наполненную вязкой смолой совершенного греха. Преступления. Глупости, стоившей её ребенку жизни.

Она родила бы. Родила бы…

Здорового ребенка убила.

А её убил отец. Ужасной правдой.

Она уже убийца. Ей уже не отмыться. Ей даже сейчас непонятно, как дальше жить. Нужно ли?

Но Гаврила жить должен. И должен не с ней.

– Не неси бред, – Полина душа кровоточит, но на лице – безразличная маска. С сухих губ слетают безжалостные слова.

Поля видит, как сильно и незаслуженно ранит, но выбора нет. В свой тупик она сама себя загнала. Жаль, что он тоже в тупике.

– Услышь меня: я тебя не хочу.

На жестокие слова Гаврила реагирует вспышкой боли в глазах.

Но её Гаврюша… Он же такой… Не сдается.

Делает своей готовностью любить вопреки всему больно-больно. Заставляет всхлипнуть от бессилия и задрожать сильнее, когда мужские руки отпускают плечи, бережно сжимают щеки и не дают увернуться.

Он целует её в губы. Вгоняет в душу по рукоять миллион ножей. Он не знает, кого целует.

Не знает, кому признается в любви.

Он с детства хотел одного – семьи. Встретить девушку, которая родила бы ему любимых детей. А она… Она единственное, что доверил ей, не защитила. Не просто вещь, не какой-то крестик там, а жизнь.

Гаврила без слов просит её бросить дурить. Целует, не дает отвернуться. Опять признается губами в любви, а Полине только хуже и хуже. Хуже и хуже. Она не заслуживает такого.

Она действительно его беда. Он даже не представляет, насколько.

Жмурится, вжимается руками в мужскую грудь и пробует оттолкнуть. Гаврила не позволяет.

Пробует раскрыть ее губы своими. Думает, её глупость удастся сбить сексом. Но липкое чувство страха вперемешку с виной так не победить.

Никак не победить.

И не искупить никак.

– Полька, Полька, Полька… Блять, ну Полька… Нет… – оторвавшись от губ, Гаврила сгребает её в охапку так, будто и сам чувствует, что она просачивается песком. Чувствует и не хочет отпускать.

Покрывает короткими поцелуями щеки, лоб, волосы… Дышит отчаянно и надрывно.

Усложняет и без того невыполнимую задачу.

Она должна его выгнать. Так, чтоб не вернулся.

– Прекрати, – Полина уворачивается от губ и прогибается, пытаясь отдалиться. Запрещает себе же чувствовать вот сейчас тепло. Её снова им топит. Он – её опора. Стена. Любовь всей её жизни. Такой бестолковой. Такой ничтожной.

Он лучшего достоин. Лучше она умрет, чем он.

– Ты слышишь плохо? Я. Тебя. Не. Хочу.

– А чего ты хочешь?

– Не твое дело.

Из Гаврилы шумно выходит воздух. Полина чувствует, как размыкаются мужские руки и к ногам осыпается её мир.

Он её физически отпускает, отходит, ведет по волосам. Должно быть легче, но только выть сильнее хочется. Несколько секунд, когда он стоит к ней спиной, Полина тратит на то, чтобы продышаться через рот и не дать повлажнеть глазам.

Нельзя. Ещё чуть-чуть. Потом… Потом останется поплакать и умереть. Быстро или медленно – вообще не важно.

Гаврила дышит рвано, он взведен до предела. Обернувшись, режет взглядом. Полина знает – он тоже в себе тушит. И тушит он то же. Боль. Горе. Злость. Отчаянье. Только она – чтобы жечь мосты. Он – чтобы в миллионный раз простить ей глупость.

– Ладно… Ты хочешь с Гордеевым?

Его предложение хлещет по щекам яростно. Вот сейчас Полина достигает пика боли. Потому что её Гаврила правда для неё на всё готов. Даже после всего…

Лучше другу, чем насильнику.

Она же сама об этом просила. А он для неё даже вот так унизится.

– Я хочу, чтобы ты исчез. Что неясно?

В Полиной квартире повисает тишина. Слышно только два дыхания. Совсем не в унисон. В последний раз одним воздухом.

В последний раз так близко.

А она даже коснуться его кожи не может. В любви признаться. Черт. Больно.

Чтобы снова не расплакаться, Полина опускает взгляд и фокусирует его на хаотичном узоре прохладных каменных плит. Здесь всё сделано за счет её отца. Камень – специальный и очень дорогостоящий заказ из Италии. Её золотая клетка всегда с ней. Неважно, в отчем доме, номинально своей квартире или неведомом уголке земного шара. Его "отцовская любовь" достанет везде.

Ещё немного и Гаврила уйдет. Иначе не может быть – он уйдет и будет жить.

– Снова «не считается»? – его вопрос сочится ядом. Полина осознает – это победа. Но самая горькая в жизни. Самая ненужная.

Она поднимает сухие глаза, смотрит на него стеклянно и безразлично. Шепчет:

– Снова не считается.

А потом жмурится и вздрагивает вместе с тем, как её дверь захлопывается со слишком громким звуком.

Он ушел. Внутри пусто. Её трясет.

Не хочется слышать, как машина бешено стартует. Не хочется думать, как он будет переживать. Важно одно: он переживет.

А она…

К горлу в очередной раз за день подкатывает тошнота. Её не просто мутит, её раз за разом выворачивает наизнанку. Это не беременность, а абсолютное отторжение к себе.

Полина несется в ванную и падает перед унитазом. Её рвет без рвоты. Из глаз брызжут слезы. Звуки рыданий прерываются попытками опорожнить и без того пустой желудок. Рука прижимается к животу, будто это может успокоить или помочь. Но правда в том, что не поможет ничего.

Она родила бы. Родила бы…

Здорового ребенка убила.

А её убил родной отец.