Нетронутые снега

13

Зимовье опустело. Постели уже вынесли и уложили на сани. Натягивали тулупы, поднимали друг другу воротники. Был слышен голос Есаулова:

— Н-но, ты, разучилась пятиться!

Запрягли последнюю лошадь и выехали.

Глубокая, как корыто, дорога была хорошо укатана. Часто попадался порожняк. Начался большой и длинный, как в Забайкалье говорят, тянигус, то есть дорога в гору. Все слезли с саней. Шли молча, лишь изредка перекидываясь замечаниями. Идти в хребет было тяжело. Сбросили тулупы. Узов часто поправлял шапку, большой лохматой рукавицей, беспокойно поглядывая вперед. Хребту не было конца. «Надо дышать через нос, а то можно простудить горло», — думал Узов.

Холодный воздух жег ноздри и, казалось, его не хватало. Узов пробовал делать глубокие вдохи и выдохи — ныли зубы. Ноги начинали дрожать и подгибаться в коленях, хотелось сесть и не двигаться с места. Лошадь, которая шла сзади, догоняла, и ее тяжелое дыхание было уже возле самого уха, чувствовался теплый воздух и запах сенной трухи.

Узов старался прибавить шагу. «Надо снова взяться за веревку, вот он, конец, как будто нарочно оставленный для меня. Надо догнать воз и тогда будет идти легко, держаться за конец веревки и идти. Пятнадцать метров до воза, надо прибавить шагу. Догнать, догнать и залезть на воз».

Вдруг Узову показалось, что снег посинел. Небо стало сплошь желтым, деревья завертелись и попадали. Все пошатнулось в сторону. Узов упал. Задняя лошадь остановилась, утробно вздохнула и оглянулась назад.

Узова посадили на воз и наказали больше не слезать. Он был бледен, как после тяжелой операции. Струйки пота катились по щекам, лоб был покрыт мелкими каплями.

День быстро начал портиться. Скрылось солнце. Подул ветер. До зимовья еще далеко. Надо торопиться. Ветер усиливался. Снег несло уже не только по дороге. Тучи снега кутали всю тайгу! Во многих местах дорогу начинало забивать. Передние лошади шли особенно тяжело. Иногда они сбивались и тонули по самые гужи в кюветах, тогда воз перевертывался.

Бояркин быстро вытащил из саней лыжи и обочиной дороги постарался быстрее пробраться к паре лошадей, идущей в голове обоза. Он решил, что пойдет впереди транспорта и будет помогать отыскивать занесенную снегом дорогу.

— Пожалуй, нынче до зимовья не доедем, не ставить ли палатки, пока еще светло, — говорил суетливый мужичок, которого Есаулов звал мокроусым.

— Без тебя знают, — грубо оборвал Есаулов.

— Оно, конечно, без меня знают, но это я так.

Близко прислонившись к уху Аргунова, маленький и верткий мужичок, захлебываясь холодным воздухом, невнятно бубнил.

— На нашего хозяина не надейся, подвести всегда может, есть это за ним, все своей головой решай.

— А может, и впрямь, ребята, переночевать здесь, — сказал один из возчиков, сбрасывая сосульки с усов, — пока еще ветер нехлесткий, вот и устроиться, палатки же есть.

В воздухе носились тучи ледяной пыли. Слышно, как трещат в тайге сучья. За пять-шесть шагов уже ничего не видно.

— Сюда идите, воз перевернулся! — послышался тревожный возглас.

— Говорил я, дальше не уедешь! — прокричал тот же возчик.

— Из палатки парус получится, гляди, что деется кругом, пропасть, что ли, здесь, бестолочь непонятливая, — ответил другой.

Бояркин с Сохатым были все время впереди. Они отыскивали занесенную спетом дорогу, которая во многих местах часто терялась.

Есаулов пробрался к Аргунову и прокричал:

— Товарищ начальник, кого делать-то будем, доехались мы, кажется, вовсе. Лошаденки совсем умыкались. Устали лошаденки совсем, говорю я, пробираться страх тяжело, передовики из сил выбились, выбились из сил, говорю я! — хозяин что-то еще прокричал, показывая кнутовищем на дорогу, но Аргунов не мог разобрать последних слов.

— Заменить передовиков. Сбавить груз с передних на задние подводы.

Есаулов, нагнув низко голову, побежал.

Передовиков заменили, перегрузили часть имущества, и обоз тронулся снова.

Ветер свистит и крутит снег.

«Вот гад, этот Есаулов, хотел всех нас заморозить, — про себя ругался Сохатый, — ну и дурак! Разве переждешь здесь буран! Да здесь только вздохни немного не так и — захлебнешься, и карачун тогда, сразу на месте же и отпоет тебя ветер».

Ветер бил по лицу, как мокрыми ладонями, ослепляя и не давая смотреть. Сохатый сморщился, утирая лицо рукавицей, пропуская мимо себя переднюю пару лошадей.

— Но, но, вы, торопитесь! — кричал на них Сохатый.

Он сел на последний воз и решил погреться. Нащупал рукой железную флягу. Холодная влага обожгла рот.

Транспорт шел и не сбивался с пути. От усталости и выпитого вина Сохатый задремал. Ветер хлестался возле воротника. Веки устало смыкались. Снег ударял в лицо и неприятно таял.

Откуда-то из-мод саней вдруг появилась Груня. Ну, конечно, это была она, милая Груня. Сохатый теперь улыбался. Да нет, это совсем не Груня, это шаманка, та, сказку о которой он слышал в зимовье.

Сохатый открыл глаза и протер их, но глаза слипаются снова. Сейчас шаманку хорошо видно в тучах снега, ее большая толстая коса развевается по ветру. Нет, чья это коса — Груни или шаманки? Как она развевается и где-то там, далеко, свивается, перекручивается, пропадает в сером холодном и колючем снегу. Лицо женщины озарено улыбкой. Она смущенно, по-девичьи, закрывается рукой. А в глазах видны крупные прозрачные слезы. Она очень похожа на Груню, на ту самую Груню, которую он когда-то так сильно любил. Вот она сбрасывает с себя белую шаль и долго очищает ее от снега, стряхивает снег, а он льнет и льнет. Она сердится и подходит к Сохатому. «Милая, добрая Груня, где нам пришлось встретиться! Думал ли я когда, что мы с тобой свидимся после того, как меня забрали».

Груня дышит ему прямо в лицо, прижимается к щеке и обнимает. Глаза закрываются, но Сохатый хорошо видит ее смеющиеся губы. Тепло идет по всему телу Сохатого, разливается по жилам.

Сохатый поднимается на руках, но кто-то с бешеной силой выдергивает из-под него сани. Они летят в сторону, перевертываются, воз поскрипывает, похихикивает, бросается вправо, влево, вверх, вниз, и навсегда исчезает. Измученные вконец животные часто останавливались, тяжело фыркали обмерзшими ноздрями, закидывали головы на конец оглобли, смотрели на людей, прося помощи.

Под утро буран начал постепенно успокаиваться, а тайга еще гудела и охала. Начала сереть восточная кромка горизонта. Транспорт спустился под гору, потом круто повернул влево, потом вправо и остановился в густом лесу возле занесенных снегом избушек. В одной из них на высокой чурочке сидел белый, как лунь, старик и выстругивал длинным острым ножом березовый черенок к приискательской лопате.

— У нас здесь, в наших скаженных местах, этакое часто бывает, — говорил он, обращаясь к Аргунову, — и мы уже, считай, привыкли. Смотришь, раз — и задует, и закрутит, два — и начнет ветер строгать снег, и не выберешься, и пошла писать каналья, и пошла. Откуда все только берется. Но мы все равно не попускаемся, помаленьку стараемся на ямах. Хотя у нас тут и поблизости-то золотишка нет. Но чует мое сердце, что оно должно быть, вот я и ищу.

Аргунову частенько приходилось встречать таких старателей, которые где бы ни жили, не жалея труда, били разведочные шурфы, искали золото. Старик был одним из таких.

Приискатель надел на черенок лопату и стукнул им об пол. Патрубок сел на место. Дед, как винтовку прикинул, поделился и, довольный своей работой, положил лопату на колени.

— Ну, и как золотит? — спросил Аргунов.

— Три шурфа уже прохлестал. Пока нету, но чует мое сердце, будет золотишко. Чует…

— Товарищ начальник, Сохатый потерялся, — перебил старика Шилкин, входя в избу.

— Потерялся? — спросил Аргуном удивленно.

— Нету, нигде, везде обыскал.

— Вот что, Ваня, сейчас же бери пару лошадей — и айда. Осмотри внимательно все кюветы, все подозрительные бугорочки.

— Я мигом его отыщу, — Бояркин начал быстро одеваться.

Ветер еще нет-нет да ударял в плохо законопаченную стену зимовья, свистел в пазах. В щели пола дул холод. Часовая стрелка, казалось, примерзла к циферблату. Часы лежали на столе и спокойно отсчитывали секунды, тихо и неторопливо.

Метель стала утихать. Небольшие порывы ветра еще вылетали откуда-то из-за горбатых хребтов, проносились по вершинам сосем и терялись далеко в тайге.

В зимовье быстро вбежал Шилкин.

— Приехали! — сказал он обрадованно.

За ним вошли Бояркин и Сохатый.

Сохатый подошел к Аргунову, встал виновато перед ним. Глаза его слезились от долгого пребывания на морозе.

— Что это такое? Что случилось с тобой? — сердито спросил Аргунов.

— Вишь, оно как получилось. Совсем, надо сказать, неожиданно, — опустив вниз голову, тихо говорил Сохатый, переступая с ноги на ногу, как молодой солдат перед командиром. — Просто как-то просчитался. Ветер этот проклятый, снег метет прямо за шиворот, подводы перевертываются, конечно, любого вынудят. Вот я и хлебнул из фляги, да разве от такого количества обогрева дождешь, я добавил немного. Без обогрева из нутра сдохнуть можно, это каждый знает.

— Как ты не понимаешь, ведь ты бы мог остаться без рук и ног! Ну вот что: на три дня лишаю тебя водочного довольствия, всю водку сдай повару.

— Прости ты меня, Николай Федорович, что я позорю тебя и твоих товарищей. Упаси бог, чтоб я еще позволил это.

Старый приискатель тяжело повернулся и, немного покачиваясь и припадая на ноги, пошел из зимовья.

…Опять Аргунов с инженером сидели над графиком, стараясь выкроить хоть один день, чтобы дать отдых лошадям.

Споткнувшись о порог, в зимовье вбежал Сохатый.

— Есаулов-то, что надумал, — прокричал он. — Подводы разгружает, не хочет ехать. Я с ним чуть не разодрался.

Аргунов оделся и вышел из зимовья.

— Кто разрешил? — строго спросил он.

— Лошаденки совсем выбились из сил, — говорил Есаулов. — Так и до погибели недалеко. Вот мы и решили возвращаться. Дорогу всю замело, с грузом не проберешься.

— С кем это вы решили?

— Да дорога-то впереди забита. Лошаденки совсем из сил выбились. Издохнуть могут, а ведь я ими только и живу.

— До Быралона недалеко, сделаем дневку и поедем, — пробовал настаивать Аргунов.

Есаулов часто вытирал нос большой рукавицей.

— Отдохнем и потихоньку доберемся, — вставил и Сохатый.

— Вам-то что, вы сегодня здесь, а завтра уедете, а я ими только и живу. Пропади они, куда я тогда годен?

— Нет, Есаулов, надо ехать.

— Нет, не поеду. Я и так договор перевыполнил. Мне лошаденки дороже ваших денег, — он повернулся и пошел, подчеркивая этим, что дальнейший разговор ни к чему не приведет.

— Какой подлец! — выругался Шилкин. — Что нам теперь делать? Здесь долго, пожалуй, можно просидеть.

— Нет, здесь сидеть мы не будем. Транспорт, который должен был везти нас со станции Березовка, скоро возвратится. Даже если он идет и не порожняком, мы постараемся его вернуть обратно, — сказал Аргунов.

День выдался на редкость солнечный и теплый. Даль тайги была залита синевой. Из пади в падь перелетали глухари.

Транспорт Есаулова ушел.

Поздно вечером прибыл порожняк из Быралона. Аргунов отыскал старшего возчика и стал объяснять ему, в чем дело. Возчик слушал молча и со всем, что говорил Аргунов, соглашался, кивая головой. Но когда начальник экспедиции предложил ему повернуть лошадей обратно на Быралон, возчик наотрез отказался.

— Мне мой начальник приказал быстрее возвращаться на станцию. Я понимаю ваше положение, но при чем тут я? Меня ждут, я должен какого-то начальника везти.

— Вот этот-то начальник и есть я! Моя фамилия Аргунов.

— Да тут много всяких Аргуновых ездит, и тоже начальниками прозываются. А мне приказано настоящего везти.

— Чудак, да я ж и есть настоящий. Тебя и вызвали срочно, чтобы меня везти, — бился Аргунов, в то же время передвинув заветную флягу за спину.

Возчик покосился на уплывшую фляжку, кашлянул и невольным движением расправил усы.

— Как знать! Оно бы и можно… Вот потолкую с ребятами. Утро вечера мудренее. Завтра посмотрим.

Когда возчик ушел в другое зимовье, Сохатый высказался:

— Если он завтра не согласится, то мы их свяжем самым что ни на есть настоящим образам, погрузим свой груз и поедем. По-моему, больше ничего не придумаешь.

— Правильно сказал Романыч, — поддержал Сохатого Шилкин, — нечего тут с ними долго разговаривать. А то с разговорами да уговорами до нашей реки и к осени не доберемся. Я вот сейчас сижу и жалею, что Есаулова отпустили, уж кого-кого, а его-то надо было связать.

Аргунов сердился на себя, что он не может ничего придумать. Не вязать же и в самом деле этих возчиков, как предлагают Шилкин и Сохатый.

Все складывалось как нельзя хуже.

Аргунов долго не мог уснуть. А утром пришел возчик и объяснил:

— Так вот, товарищ начальник, посоветовался я с ребятами, и решили мы не возвращаться.

Шилкин сидел за столом. Его тяжелые и сильные руки лежали на столешнице. Сохатый стоял рядом с возчиком, поглядывая на Шилкина, по встретил строгий взгляд Аргунова.

— Жаль, что так получается, а то бы увез. Нам все равно кого везти, — снова проговорил, немного растягивая слова, возчик, как бы сомневаясь в чем-то и желая сам себя убедить.

— У вас почта есть начальнику базы? — спросил Аргунов.

— Есть, — ответил возчик.

— Покажите.

Возчик, не торопясь, вытащил из-за пазухи небольшого размера пакет. Аргунов взглянул на адрес и вскрыл.

— Разве так можно! Ведь оно не вам, — сказал с обидой в голосе возчик.

— Можно, — коротко ответил Сохатый.

Аргунов быстро пробежал глазами листочек.

— Вот распоряжение твоему начальнику, чтобы он немедленно перебросил нас.

Возчик удивленно уставился на Аргунова, потом взял с какой-то опаской протянутый ему листок и начал читать. Читал он долго, шевеля губами.

— Интересно, — сказал он и снова начал читать. — Теперь другое дело, — облегченно вздохнул возчик, — теперь я могу возвращаться.