Нетронутые снега

30

Дни стояли на редкость теплые. Пахучий ветер будоражил покров земли, покачивал смолистые ветки деревьев. Солнце грело по-летнему. Зазеленели, закурчавились белые березы. Пели птицы, радуясь теплу. Токовал тетерев. Много радостей, но и много забот принесла весна обитателям тайги: нужно заготовить гнезда, норы, логова для своего потомства.

Сохатый и дедушка Пых шли на разведочную линию и толковали о работе.

«Ку-ку! Ку-ку!» — донеслось из колочка, заросшего дикой зарослью. Сохатый остановился, остановился и дедушка Пых. Они оба повернули головы, прислушались.

— Кукует, — сказал Сохатый.

— Кукует, — согласился дедушка Пых.

— Закуковала, — повторил умиленно Сохатый.

— Чертова птица, — заметил Пых.

— Наш бывший генерал Кукушкин.

— Командует старый генерал по-прежнему, а мы не слушаемся. Вот оно как пошло.

Они постояли еще минутку, слушая кукушку, и молча пошли дальше.

Сохатый вспомнил свои побеги с каторги, которые всегда совершались по весне, когда покрывается зеленью лес и начинает куковать кукушка.

В это же самое время, вытаскивая сеть с обильным уловом, Данила Кузьмич тоже услышал кукушку. Остановился и заулыбался.

— Рано в этом году закуковала. Это хорошо. Хороший будет год, охота хорошая будет и дружба большая с новыми знакомыми.

Данила Кузьмич набил трубку душистым табаком из маленького кармана на широком кожаном поясе, вытащил огниво, трут и только хотел выбить искру, как улыбка снова появилась на его лице. «Надо чиркнуть», — он вспомнил, что это слово он не раз слышал от русских. Данила Кузьмич долго смотрел на пламя спички, на маленький огонек, который быстро поедал белую палочку и превращал ее в черный уголь. Закурил и пошел с надеждой, что этот год будет удачливым.

Дедушка Пых шел, наклонив низко голову и вспоминая, как он первый раз законтрактовался на прииск. Целую зиму проработал он тогда в мокрой шахте. Но вот началась оттепель. Как-то в теплое весеннее утро молодой приискатель шел со своим напарником на работу.

— Стой! — сказал ему тот, — слышишь?

В лесочке куковала кукушка.

— Кукует. Это наш генерал подает команду.

— Какую? — удивленно спросил молодой приискатель Филька.

— Это нам команда бежать с прииска.

— Бежать?!

— А что, ты хочешь еще мантулить? К весне и животина слабеет, а мы все же люди. Харчи худые, нам весну не вынести.

— А наш контракт?

— Поймают — своими боками рассчитаемся за аванец, а не поймают — еще, значит, жить будем. Если мне все контракты отрабатывать, так еще лет сто жить надо, во как! — разъяснил старый приискатель.

Филька еще не пробовал «скуса» золота. Но уже до дна испил горькую чашу приискательской жизни. Они бежали в теплый майский вечер, когда бездомная кукушка щедро отсчитывала кому-то года.

Аргунов по два-три раза в день бывал на разведочной линии.

Шурфы уже добивались.

Не сегодня-завтра должны начаться промывки четвертей и тогда будет все ясно: есть или нет в правом притоке Учугэя золото. Шилкин смыл несколько лотков, пробуя верхние пески, но золота не было. Аргунов думал: а вдруг его там не окажется, вдруг эта линия, которую заложили, не пересечет золотоносную россыпь? Неужели ошибка? Зарезать пять линий шурфов, занять всех людей, потерять время, сжечь две-три сотни килограммов аммонала — и все это в воздух, или на языке старателен — «забить глухаря».

Аргунов вспомнил старика с лопатой, которого он видел в одном из зимовьев, когда ехал сюда. Тот «сердцем чуял золото», а сидел на пустом месте.

Сейчас Аргунов тоже «чует», что на террасе должно быть золото. Это же «чуют» и дедушка Пых и Сохатый. Золото, конечно, должно быть, но какое будет содержание, какие запасы? Оправдают ли они надежды коллектива?

— Ну как, Филипп Егорыч, скоро у тебя зазолотит? — спрашивал Аргунов у дедушки Пыха.

— Дня через три, наверное, на почву сядем, можно промывать.

— А вот у тех ребят, наверное, завтра почва покажется, — говорил Аргунов.

— Дак они же раньше нас начали, — и, улыбаясь, дедушка Пых показал на дядю Гришу, — он нас подвел.

А получилось это так. На второй день работы бригады дедушки Пыха на линии Шилкин сделал замечание «управляющему», что тот небрежно выкладывает четверти и путает их. Дядя Гриша был этим оскорблен до глубины души и, ничего не сказав, ушел к Выгоде. Но, не проработав там и дня, разругался с ним и вернулся. Вот на это и намекал дедушка Пых.

— Ну, а теперь как? — спросил Аргунов.

— Работает с «инициативой», — коротко, но точно определил дедушка Пых.

К себе в барак Аргунов возвращался обычно поздно.

Как-то раз его догнал Бояркин и стал рассказывать про Андрейку, о его желании учиться.

— У нас объем работ увеличится, когда мы перейдем на террасы… — говорил Бояркин.

— Ты хочешь его взять на документацию и опробования? — перебил его Аргунов.

— Я его кое-чему подучу, и он будет неплохой коллектор.

— Как вы думаете на этот счет, Михаил Александрович? — обратился Аргунов к подошедшему инженеру.

— Что же, — сказал Коточков, — предложение дельное, тем более, если этот парень собирается учиться. Мы его очень многому научим, и он пройдет хорошую практику.

— А потом пошлем учиться, — добавил Аргунов.

Таким образом судьба молодого старателя была решена.

В бараке Аргунова поджидал врач.

— Вы, кажется, Леонид Петрович, сегодня куда-то ходили? — спросил Аргунов.

— Да, Николай Федорович, вот я вам и хочу рассказать: понимаете, захожу я в юрту, это километра три вниз по Комюсь-Юряху, а в юрте никого нет, осмотрелся, гляжу — лежит старушка и, оказывается, больная. Переговорил я с ней, как мог, и приглашаю к себе в стационар, но она не соглашается. Вернулся обратно, взял кое-какие медикаменты и рассказал ей, как принимать. Тут пришел и ее муж — охотник. Я выяснил положение в других семьях и вот теперь думаю сходить завтра туда.

— С ней что-нибудь серьезное? — спросил Аргунов.

— Небольшая температура. Я думаю, дня через два поправится.

— К другим охотникам вам, действительно, сходить надо. Может быть, там будет нужна ваша помощь.

— Данила Кузьмич говорил, что в одной юрте лежат двое больных детишек. Я уже договорился. Завтра меня к ним проведет сын Данилы Кузьмича.

— Правильно, Леонид Петрович, завтра же снаряжайтесь в поход.

Шурфы по пади Безымянная почти все уже были добиты до почвы, и Аргунов дал команду приступить к последнему этапу работ — к промывке кучек-четвертей.

Возле шурфа на площадке Андрей осторожно выкладывал последнюю четверть.

Бояркин, как всегда под вечер, размахивая геологическим молотком, обходил шурфы. Он подошел и к молодому приискателю.

— Андрей, да ты мог бы вот здесь четверть выкладывать, чтобы породу далеко не таскать.

— Я сам знаю, куда надо таскать, — сердито ответил тот.

— Ты все еще на меня сердишься?

Бояркин сел на пень тут же возле шурфа и вытащил из бокового кармана пиджака кожаный бумажник.

— Андрей, иди-ка сюда. Да иди же.

Молодой приискатель нехотя подошел к Бояркину.

— Вот смотри, — техник вытащил из бумажника несколько фотографий. — Видишь, какая славная девушка и ничем не хуже твоей. Она в этом году окончит техникум и, может, сюда приедет, а ты меня ревновать к Сарданге вздумал.

— Но я же видел вас вместе, и ты ее за руку брал, — неумело оправдывался приискатель.

— Я У нее кольцо смотрел. И что же тут особенного, если я ее и за руку брал.

— Я думал…

— Чудак ты человек. Ты вот на меня сердишься, а я с начальником о тебе говорил…

И Бояркин рассказал о решении начальника.

— Ну! — удивился Андрейка.

— Вот тебе и ну.

— Правда? Так и сказал, что пошлет учиться?

— Да, так и сказал, что ты у нас пройдешь хорошую практику, а потом поедешь учиться. А на меня больше не дуйся.

— А я и не дуюсь.

Дядя Гриша отряхнул глину со своих широких шаровар, выпустил подлиннее концы широкого красного кушака, поправил на голове шапку и обратился к Андрейке:

— Как ты все же думаешь, Андрейка, разрешит мне наш начальник взяться за промывку?

Андрейка снова ему ответил, что об этом нужно поговорить с Шилкиным.

— Нет, я хочу, чтобы мне разрешил сам начальник.

И дядя Гриша подошел к Аргунову.

— Товарищ начальник, я уже двадцать лет мою золото. Вы бы мне разрешили промывальщиком быть.

— Михаил Михайлович, — обратился Аргунов к Шилкину, — вот вам и опытный промывальщик. Приступайте.

«Управляющий» с победным видом взглянул на Андрейку. Потом он не спеша обжег на костре внутреннюю часть лотка до темно-коричневого цвета.

— Вот теперь… как ее, Андрейка, зовут эту… самую маленькую штучку.

— Какую еще?

— Вот не понимает! Да ту самую, что ни на есть маленькую. Ты вчера ее называл.

— Молекула, что ли?

— Во, во. Теперь в моем лотке все до самой маленькой молекулы видно будет, не то что мелкое золото. Тут надо чисто работать, дело — государственное.

И он приступил к промывке.

Бояркин с Андрейкой разграфили новый журнал документации и начали заносить результаты опробования.

— Сколько я этих проб смыл, — сказал дедушка Пых, обращаясь к Аргунову и инженеру, — а сейчас сердце бьется сильнее, чем прежде билось.

Уже была промыта порода из двух шурфов — и все пусто, ни одной золотники.

— Вот тебе и индустрия! — говорил огорченно дядя Гриша, обращаясь к Андрейке.

— Обожди, дядя Гриша, обожди, это еще не факт.

— Если сыпнет, так вон там, — сказал дедушка Пых, показывая на шурфы, пробитые возле русла реки.

— А может, вот здесь, — доказал Аргунов немного правее.

— Да, тут тоже может сыпнуть, — согласился дедушка Пых.

На разведочную линию пришли Узов с доктором.

— Разрешите посмотреть, Николай Федорович, — сказал врач, — не терпится узнать, что даст наша первая разведка.

— Пусто… пусто пока у нас. Что-то не золотит в наших шурфах, — с грустью промолвил Аргунов.

Врач присел на корточки и стал смотреть в лоток, где кружилась мутная вода.

— Николай Федорович, — обратился Узов, — Данила Кузьмич пригнал оленей на мясо, хочет вас видеть. Он сейчас там с Сохатым беседует.

— Что же, придется идти.

Возле барака стояли хорошо упитанные олени. На одном из них была навязана в перемет всякая дичь: глухари, тетерки, рябчики.

Аргунов пожал охотнику руку и пригласил в барак пить чай.

Не прошло и двух часов, как в барак с шумными разговорами ввалились почти все разведчики.

— Вот оно! — воскликнул инженер и поставил на стол лоток с пробой золота.

Аргунов взял самую крупную золотину, осмотрел ее и сказал:

— Смотрите, Михаил Александрович, та же структура золота и тот же цвет, как и в яме Соловейки. Теперь можно смело браться за террасы.

Аргунов с Коточковым стояли и любовались террасами.

— Давайте первую линию зададимте здесь, — предложил Аргунов. — А вторую можно будет там, выше.

— Согласен. Приступим к разметке.

На месте будущего шурфа Шилкин забивал колышек.

Уже колышки вытянулись в стройный ряд. С Безымянного пришла бригада дедушки Пыха.

— Значит, будем, товарищ начальник, пытать террасы, — сказал бывший старшинка.

— Да, решили взяться за террасы.

Дедушка Пых из-за кушака вытащил рукавицу-голичку. Все приискатели невольно подались к нему.

Перед тем, как ударить кайлой в землю, искатели фарта любили поворожить.

Дедушка Пых взмахнул рукой и высоко подбросил рукавицу-голичку. Рукавица завертелась, заперевертывалась в воздухе. Все с трепетом ожидали, как она упадет. Рукавица ударилась о землю и перевернулась напалком кверху. Все весело засмеялись, закричали. Кто-то крикнул ура. Когда рукавица падала напалком кверху, это был «верный признак», что здесь есть золото. Так в шутку делали старатели, когда зарезали на фарт яму.

— Значит, будет нам фарт, — посмеялся Аргунов.

— Факт, здесь будет золото, — подтвердил и дядя Гриша.

— Товарищ начальник, золото, которое мы здесь найдем, будет подарком нашей пятилетке! — торжественно провозгласил дедушка Пых.

— Если мы здесь обнаружим богатую золотую россыпь, — согласился Аргунов, — это будет действительно вклад в нашу первую пятилетку.

— Дай бог, чтоб было так.

Аргунов сидел за своим дневником. В дверь барака раздался стук и показалась голова Сохатого.

— Николай Федорович, можно?

Аргунов посмотрел на него и удивленно спросил:

— Чего это ты сегодня придумал с разрешением сходить?

— Я на минутку, Николай Федорович.

— Чего стоишь в дверях, проходи.

Лицо Сохатого помято. Усы опустились вниз. Глаза сощурились.

— Я вчера был на террасе и обошел все шурфы… Ты, Николай Федорович, выслушай меня со вниманием.

Аргунов окончил писать и закрыл тетрадь.

— И что?

Сохатый помолчал какое-то мгновение и тихо заговорил:

— Так вот я и хочу сказать, Николай Федорович, что золото на террасах мы найдем богатое.

— Как это ты узнал? — удивился Аргунов.

— Вот бывало так, как я во сне пшеницу увижу, ожидай фарта в своей яме. Сегодня я сон видел: стою, будто, я на террасе, а кругом меня громадное поле пшеницы и конца ему нету и края. Пшеница высокая и колос тяжелый, тяжелый, словно золотом налитой. И все это для нас. Вот, думаю, жизнь пришла. Теперь жизнь наша стала смысл иметь. И захотелось мне жить много, много лет.

Сохатый погладил усы, продолжал:

— А поле так и золотится от спелой пшеницы и волнуется, и катится по нему золотая волна! Я вошел в пшеницу, а она мне по самые грудки. Взял я колос, размял на ладони. Зернушки все, как один, полные, тяжелые, чисто золото. Сдается мне, будет золото на террасе, и богатое… Ну, ладно, пиши, не буду я тебе мешать, пойду.

И Сохатый направился к двери.

— Романыч, пошли ко мне Петра. Завтра я с ним пойду смотреть соседнюю долину. Выдай ему продукты.

— Фляжку тоже налить?

— Налей.

— А сон-то мой, Николай Федорович, помни.

— Ладно. А ты сейчас иди и проспись, — посоветовал Аргунов.