Нетронутые снега

5

Старатели поели отваренной медвежатины и пошли на работу.

— Эвон, гляди, возле наших ям опять Выгода вертится. Наверное, пробу брал, — обратился дядя Гриша к старшинке, который шел позади него, — вот холера! Все хочет знать, как у нас золотит.

Выгода действительно похаживал около выработок дедушки Пыха. Сейчас он стоял на расчищенной от снега площадке, где уже были видны контуры заложенной ямы.

— Так не гоже, товарищ, — сказал дедушка Пых Выгоде.

— Почему же это не гоже? — спросил тот, подоткнув концы кушака и упершись на лопату.

— Да разве это по правилу? — нарочито громко произнес дедушка Пых.

— А тебе что, места жалко?

— Да мы же забоем идем сюда и сегодня только хотели здесь зарезать другую яму.

— Значит, прохотели. А я по правилу, отсчитал пять саженей и зарезал.

— Да какие же здесь пять! Так не по-соседски. Тут пяти саженей ни в жизнь не будет.

— А ты измерь возьми. Я же отсчитывал.

— Твоими шагами если считать, то можно бы и согласиться… А то ведь здесь меряно куриными, — вмешался Андрейка и начал вновь отсчитывать пять саженей от своей старой ямы. Шаги он делал нарочно широкие. — Какие же здесь пять! Здесь не больше трех, — сказал молодой приискатель.

— Давай, паря, откочевывай дальше, — заявил дедушка Пых.

— Эх вы, чижиково племя! Если так будете мерить, дак я вас одним махом отсюда сдвину! — вспылил Выгода и начал размахивать руками:

— А ты нам, — сказал дядя Гриша, — не показывай эти самые, ну… Андрейка, как их, картинки, которые в книжках бывают, да ты сегодня говорил…

— Иллюстрации, дядя Гриша.

— Во, во. Так вот, ты нам брось рисовать эти иллюстрации, мы их не один раз видывали. И вообще ты не того, а то мы тебя того. Раскудахтался и прочее и тому подобное в этом смысле.

— А ты не вязни, — цыкнул Выгода на дядю Гришу.

— Пойдем, Андрейка, ну его, пустомелю, — махнул вдруг рукой дядя Гриша. Он сразу остыл, излив свой гнев в несколько туманных, но «интересных» выражениях. Дядя Гриша любил щегольнуть словечком.

Андрейка наколол дров, подбросил в костер, натаскал в зумпф снега, стал из костра лопатой выгребать раскаленные камни и бросать в зумпф. Клубы густого пара поднялись вверх.

Андрейка уже натаял воды из снега, чтобы промыть пробу из новой ямы, которая вчера еще села на пески.

Дедушка же Пых все еще спорил с Выгодой, как будто речь шла о большом наследстве. А спорить по сути дела было не из-за чего. В других ямах шло такое же золото, ничем не богаче и ничем не беднее. Но дедушка Пых спорил с жаром и даже сердился, обвиняя соседа, что тот слишком близко подобрался к нему. Уступи он без спору участок, опытный Выгода сразу поймет, что этим местом нисколько не дорожат. Бросит старатель свою затею и начнет искать новое место. И чего доброго, отмерит пять саженей от их новой ямы, в которой дедушка Пых ожидал богатое золото. Вот тогда иди, целуй его.

— Ну, вот, — дедушка Пых шагнул один шаг от только что зарезанной ямы противника и пнул кусок снега, — вот здесь можешь искать свое счастье.

— Я шибко-то не принципничаю, могу и тут, — согласился Выгода, подоткнув конец кумачового кушака.

— Вот тогда и бей ее, холеру, здесь, только прок-то небольшой будет, — уже искренне сказал дедушка Пых.

Он подошел к Андрейке, который все еще выгребал раскаленные камни.

— Давай пробовать будем из той вон, — ткнул старшинка пальцем через плечо.

Андрейка взял котелок и бегом бросился к яме. Давно ждал молодой приискатель этой минуты, когда будут брать пробу. Он осторожно спустился, упираясь руками в мерзлые стенки.

— Правея, правея давай! — командовал старшинка сверху. — Вот здесь и бери.

Андрейка отгреб еще теплый вчерашний бут и стал кайлить породу.

— Нагребай! — крикнул дедушка Пых, спуская на веревке котелок.

Пробу вывалили в лоток.

— Ничего, взыграет еще у нас селезенка, как на дурнинку потрафим. Я же чувствую, как она у меня начинает подмывать, — захорохорился дядя Гриша.

Он сунул лоток до половины в воду и гребком начал разбивать комки. Потом сел на корточки и плавными движениями, держа лоток обеими руками, начал его покачивать, то зачерпывая воду, то спуская ее вместе с небольшой частью породы.

Дедушка Пых стоял с полузакрытыми глазами. Казалось, что он дремлет после тяжелого труда и мучительного ожидания, в дремоте распуская синюю струйку дыма по ветру. Много он за свою жизнь перевидел проб, много смыл лотков и всегда испытывал волнение в эти решающие минуты.

Андрейка, почти не мигая, смотрел, как постепенно убывала порода в лотке.

— Как, по-твоему, дядя Гриша, зазолотит али нет? — тихо спросил молодой старатель.

Люди стояли и молча смотрели в мутную воду, где купалась деревянная посудина.

Но вот умелые руки сделали еще несколько осторожных и плавных движений, и дядя Гриша тряхнул. Золото выскочило из-под мелкого черного шлиха и застыло большим полумесяцем на дне лотка. В глазах старого приискателя зажглись огоньки азарта.

— Золотит, — проговорил, переводя дух, дядя Гриша и взглянул в сторону Выгоды.

Андрейка, увидев золото, невольно приподнялся и стоял, упершись руками в колени.

— И как ты его чуешь, Филипп Егорыч? — спросил Пыха один из приискателей. — Тут отродясь никто бы не придумал яму бить, совсем в стороне…

— Здесь нужен собачий нюх да еще прахтика, — ответил за него дядя Гриша. — Будет теперь золото у нас, как лоток так и пудок. Мы нежадные, нам и этого хватит.

— Не прахтика, а практика, — поправил Андрейка.

В другую минуту не осмелился бы молодой приискатель делать замечания бывалому, но сейчас столько радости! Ему хотелось что-нибудь сказать доброе, хорошее. Но все старатели стояли хмурые, хотя в душе у каждого ключом кипела радость. Они боялись, что их с «хальным» золотом может разоблачить проворный сосед.

— Тащи, Андрейка, миску под пробу, — проговорил дядя Гриша.

Паренек бросился со всех ног выполнять поручение.

— В тех ямах нам придется пока поваландаться, — говорил дедушка Пых, принимая от Андрейки миску, — посмотрим, куда там пойдет золото, тогда еще пробить ямы две-три можно будет, а потом и бросим.

— Правильно, — согласились старатели.

— А хватит ли у нас у всех этой… Как, Андрейка?

— Инициативы, что ли?

— Во, во. Вот и я говорю хватит ли у нас инициативы, а то мы развернемся, да и того…

— Хватит, — заверил его Андрейка.

Четыре человека пошли за дровами, чтобы заложить большой бут у богатой ямы. Остальные начали поднимать пески из старых ям. Работа шла вяло и медленно. Каждый думал только о новой яме: а что она даст завтра?

На площадке, где Выгода решил пробить яму, уже горел яркий костер. «Пусть, холера, колотит, мы их тоже немало прохлестали пустых», — думал дядя Гриша.

О чем бы ни разговаривали старатели, Филипп Егорыч думал свою думу: кому сообщить о золоте на Учугэе? Решал и не мог решить. Однажды он уже написал письмо своему товарищу, чтобы тот сходил к начальнику прииска и рассказал о богатой россыпи, но передумал и письмо изорвал. Не поверит начальник на слово, что где-то там, далеко на севере, есть золото. Много существует сказок о золоте, нельзя верить каждой. Что делать? Кому сообщить? Старатель долго ломал голову.

Как-то вечером Андрейка опять рассказывал о новой жизни у них на прииске. Он с гордостью говорил о красавице-драге, которая, черпая породу, своими большими ковшами гремит на всю тайгу. Рассказывал и о рудном золоте, найденном в горе.

— Слушай, Андрейка, а план пятилетний, про который ты рассказывал, на наш прииск тоже распространится?

— А как же! Поэтому плану у нас на прииске фабрику будут строить, золото извлекать из руды. Из Москвы приказ пришел про эту фабрику, — с гордостью ответил молодой приискатель.

— Из Москвы! Значит, про наш прииск и Москва знает? Так, так. Москва знает.

Андрейка рассказал о недавно выстроенном клубе, о больших переменах, происшедших в жизни приискового люда.

— Факт, все изменилось, — согласился дядя Гриша.

— Обожди ты! — цыкнул старшинка. — А правда ли, Андрейка, что во всех домах приискателей горит электричество?

— Своими глазами видел, — с готовностью ответил тот.

— Ну, уж если на нашем маленьком прииске фабрику строят и электричество есть, то в городах-то, в больших городах, наверно, сильно большие фабрики, а? Так, значит, и Москва про то знает? Так, так.

Мысль Филиппа Егорыча усиленно заработала: «Вот он, правильный-то путь! А Москва что хочешь сделает. Она-то уж разберется, где электричеству гореть».

Вечер был уже поздний, а старатели все еще не спали. Они сидели и рассуждали, как добыть продукты.

— Золото у нас вывернулось доброе, — сказал старшинка, — это верно, а продуктов мало. Если остаться еще на одно лето, то факт — заголодуем.

— Как Шамякин, — заметил дядя Гриша.

— Какой Шамякин? — поинтересовался Андрейка.

— Вот как жрать нечего будет, так Шамякина узнаешь.

Дядя Гриша рассказал, что будто бы где-то в тайге жил охотник, фамилия его была Шамякин. Жил он один, и вот вышел у него порох, охотник стал голодать. Он не мог добыть себе даже дохлого зайца. Сильно ослаб охотник. Лежал как-то на нарах и думал, чего бы ему поесть. Мыши скреблись под нарами. Решил он поймать хоть мышь. Залез под нары и начал ковырять ножом мышью норку, а в ней оказался золотой песок. Обрадовался охотник, стал дальше копать. Пока копал, ослаб окончательно.

— Воткнулся носом в золото и помер, — закончил дядя Гриша, — с тех пор и стали говорить, что Шамякин придет. Вот как бы с нами не случилась такая же история, как с Шамякиным.

Долго судили и рядили старатели и, наконец, пришли к одному: идти старшинке к Даниле Кузьмичу и просить его о помощи.

Утро. Морозно и тихо.

Филипп Егорыч с Андрейкой нацепили лыжи и отправились в путь.

Стояла, как завороженная, тайга. Каждое деревцо куталось в пуховую кухту. Кругом ни звука, только слышно, как поскрипывает снег под лыжами.

— Эээ! — крикнул дедушка Пых, когда поднялись на пригорок.

И тайга и горы ответили:

— Эээ-эй! эй! эй!

Он в эту минуту не испытывал ни радости, ни восторга. Ему просто хотелось вспугнуть тишину, показать, что здесь есть человек. Дедушка Пых оттолкнулся палками и покатился вниз.

Быстро добрались они до юрты Данилы Кузьмича.

Когда разговор о здоровье и об охоте кончился, старшинка с суровой прямотой сказал:

— К тебе я, Данила Кузьмич… с просьбой.

— Говори, слушать буду.

Филипп Егорыч сидел против печки и в раздумье поглаживал бороду. Лицо его хорошо освещено пламенем горящих дров. Брови, как никогда, насуплены, глаза смотрят печально.

— Решили было мы уходить, да передумали, до весны хотим додюжить, а там видно будет, — говорил дедушка Пых. — Но с продуктами у нас плохо, не хватит нам, никак не хватит.

— Плохо тогда вам будет.

— И вот решили мы, — продолжал дедушка Пых, — обратиться к тебе. Все ребята просят. Помоги нам.

Трудно отказать в просьбе друга, когда у друга большая беда. Всем хорошо известно, как тяжело таскать пустой желудок, даже с тяжелой добычей идти легче.

— Я и так помогаю.

— Это верно, что помогаешь, за это мы всей артелью тебе спасибо говорим. Но вот у нас… Видишь, Данила Кузьмич, муки у нас мало и соли. Выручай нас, а то нам в пору хоть уходи.

— Соли я вас дам и мяса буду давать, ну и муки маленько можно.

— Вот, брат, спасибо за подмогу, — сразу ожил приискатель.

Филипп Егорыч стал рассказывать о своем заветном желании послать письмо в далекую Москву. Охотник выслушал его и сказал:

— Письмо в Москву… Наверно, можно сына послать, до почты довезет. Пусть в Москве знают про наше золото. Наверно, не зря повезет. Камень бросишь в реку — не найдешь. Медведя по чернотропу трудно следить. Письмо дойдет или нет, как можно сказать? Однако, сердце чует — дойдет. Давай посылать будем.

— Вот, брат, спасибо, что согласился, большое спасибо, — от души благодарил приискатель охотника.

Андрейка не спускал глаз с девушки. Любовался на ее красивые волосы, заплетенные по-русски в толстую косу. Следил за каждым ее движением, и ему нравилось в ней все. Нравилось, как она поворачивалась, немного склонив голову, как ловко расстилала мягко выделанные шкурки. Иногда Андрейка ловил ее взгляд, который и смущал его и вместе с тем вселял незнакомую, живительную бодрость.

Но вот девушка подошла и снова села рядом с Андрейкой. Они сидели немного в стороне от приискателя и охотника. Андрейка смущенно мял свою шапку.

— Красивое у тебя имя, Сарданга. Я все хочу спросить, как по-русски будет Сарданга, — насмелился наконец он заговорить.

— Тебе нравится мое имя? Это дедушка мне его дал. Я родилась рано утром. Дедушка вышел из юрты, а на небе горела красивая румяная заря, вот он и назвал меня Сардангой. По-русски это — заря.

— Красивое тебе дедушка имя дал.

Сварилось мясо. Аромат его разносился по всей юрте. Сарданга поставила на столик миски и выскочила из юрты. Она быстро подбежала к амбарчику и исчезла в нем.

Ни один Андрейка заглядывался на Сардангу. Частенько около юрты старого охотника мелькала и долговязая фигура Дика. Вот и сейчас подкатил к амбарчику, отстегнул лыжи и встал около самой двери, загородив дорогу и глупо ухмыляясь.

Девушка выскочила и, увидев американца, сердито сдвинула брови.

— Какая ты сегодня красивая, Сарданга, — стараясь придать голосу ласковость, произнес Дик.

— Уйди с дороги, — требовательно сказала девушка и попыталась пройти.

— Сарданга, почему ты на меня всегда так сердито смотришь? Ведь я ничего плохого тебе не делал.

— Уйди, или я закричу.

— Я хочу увидеть улыбку на твоем личике. Когда ты улыбаешься, ты делаешься просто прелестной. Сарданга…

— Уйди!

Девушка попыталась проскочить мимо американца, но Дик крепко сжал ее в объятиях, пытаясь поцеловать.

— Пусти! — крикнула девушка.

Андрейка первым услышал крик и выскочил из юрты. Вот он уже возле Дика. Рванул его за плечо. Тот повернул к нему голову и выпустил девушку. Сарданга отскочила в сторону. Андрейка со всей силой толкнул в грудь Дика и дал по-деревенски подножку. Дик спиной упал на поленья и сучья, которые тут же лежали на земле. Лицо американца перекосилось от боли и злобы. Он, морщась, стал медленно подниматься.

— Ах, ты… — выругался Дик.

Американец поднялся, но между ним и Андрейкой стоял уже дедушка Пых.

— Уйди, старик, уйди, — в бешенстве кричал Дик.

Руки его, сжатые в кулаки, стали медленно подниматься. Кажется, еще мгновение, он оттолкнет Пыха и набросится на Андрейку. Лицо его искажено. Но в это время прогремел выстрел, и все повернулись в ту сторону. К юрте быстро спешил на лыжах Джемс. Это он выстрелил. Американец видел все и сейчас торопился к месту происшествия. Дик отошел в сторону и сел на старые нарты. Джемс быстро отстегнул лыжи, подошел к Пыху и виновато заговорил:

— Прошу извинения, прошу извинения, как все нехорошо получилось. Я нисколько не виню вас. Прошу извинения. Мы должны жить дружно, как жили все это время. Нам, собственно, и делить нечего. Забудем все это и будем жить по-прежнему дружно, как жили.

— Пойдем, однако, в юрту медведя кушать, — пригласил охотник Филиппа Егорыча.

Джемс с перекошенным от злобы лицом смотрит на Дика и цедит сквозь зубы:

— Дурак. Настоящий дурак. Ты так можешь загубить все наше дело. Любовник! Мальчишка! Видите ли, он влюбился и начал устраивать сцены ревности.