Новый порядок (Часть I)

Глава 9

Бруно вздохнул. Третью неделю он только и делал, что вздыхал. Но если раньше он вздыхал от тоски, отчаяния, страха перед неизвестностью, то теперь он вздыхал, чтобы заглушить злость.

А поводов для злости у него хватало с избытком, особенно в последние дни.

Сперва Бруно до ночи просидел, вздыхая, на пустой конюшне, не решаясь войти в дом Кассана, где горевали оставшиеся родственники и слуги сельджаарца. Очень не хотелось, чтобы кабирка сорвалась еще и на нем. Бруно подозревал, что не выдержит и сорвется в ответ: так и будут стоять и орать друг на друга на разных языках, не понимая ни слова.

Посреди ночи явился сигиец и потащил Маэстро куда-то, как обычно ничего не объяснив. Бруно едва не сорвался, но вздохнул и немного остыл.

К утру он оказался в Лявилле. Жили здесь, конечно, и менншины, а не только тьердемондцы бог весть с каких древних времен, когда Анрия еще была вольным имперским городом и оплотом пиратства на Гарнунском море. Но район вырос именно из квартала купцов Льис, Мюрсолида, Шато-Коллин и Вьюпора. А в последние годы тут оседала большая часть беженцев и эмигрантов, спасающихся от революционных войн в Тьердемонде. Поэтому речь с мягким лондюнорским выговором звучала здесь гораздо чаще грубого риназхаймского диалекта, а свежая хрустящая выпечка перебивала запах жареных на огне свиных ребрышек с чесноком.

В сыроедском районе Бруно лично бывать не доводилось, но он примерно представлял, где тут и что. Так что найти недорогую гостиницу «Спящая сельдь» особого труда не составило. Популярностью она не пользовалась, чаще народ там только обедал и ужинал под звуки скрипки, наигрывающей «Couronne gardée par Dieu, gloire à toi», но пара комнат нашлась. Их и сняли на неделю вперед.

Где-то к обеду вновь вернулся исчезнувший с утра сигиец и привел перебинтованного Кассана. Выглядел сельджаарец скверно и еле волочил ноги. Его сразу уложили в одной из комнат и оставили в покое. Хозяин по имени Арно дю Бономэ пытался возмущаться. Официально из-за в перспективе залитых кровью простыней. На деле — испугался, что в его уютный кабачок заглянут городовые или еще кто похуже. Бруно прекрасно понимал его, поддерживал и на пару с ним тяжко вздыхал. Сигиец попытался заткнуть Арно остатком денег. Это не очень помогло. Тогда сигиец посмотрел на мэтра Бономэ своим безразличным взглядом. Второе, как на собственном опыте не раз убедился Бруно, никогда еще не подводило. Хозяин даже выделил бегающую по гостинице на подхвате девчонку-подростка, кьяннку по имени Роза, согласившуюся поухаживать за раненым. Правда, при этом кьяннка почему-то украдкой потирала юбку на попе и недобро косилась на дядю Арно.

К ночи сигиец опять исчез, а вернулся только ранним утром с папками бумаг под мышкой. Бруно вздохнул, не желая даже думать, где и как они были добыты.

Полдня сигиец сидел в комнате с Кассаном и не выходил оттуда. Бруно сидел у себя и вздыхал. Он бы с удовольствием прогулялся по Лявиллю, но с недавних пор обострилась аллергия на прогулки. Да и туфли снова натирали ноги.

Правда, выйти все равно пришлось, несмотря на все красноречивые вздыхания. Сигиец просто выволок Бруно из комнаты и вывел на улицу, привел в какой-то глухой и заброшенный переулок и откопал в куче мусора рюкзак.

Из рюкзака торчали пара замотанных холщовыми тряпками армейских ружей, дорогая трость, которую Бруно где-то уже видел и не хотел вспоминать, где, а внутри лежала всякая мелочь: карманные часы, серебряная табакерка, кольца, перстни, золотые цепочки и, кажется, пара золотых коронок.

Сигиец велел обратить все это в деньги. Вернее, просто сказал или даже попросил, но разницы между приказом и просьбой Бруно не видел никакой.

Маэстро понимал, что придется идти в ломбард, несмотря на то, что и на ломбарды у него в последнее время обострилась аллергия, причем посильнее, чем на прогулки.

Оставалось только вздыхать.

Сколько раз он вздохнул, пока таскался по улицам Лявилля, Бруно даже не пытался сосчитать. Каким чудом не наткнулся на патрульных — так и не понял. Даже при всем своем красноречии Маэстро смутно представлял, как оправдывался бы перед городовыми и объяснил, почему за спиной торчит пара замотанных штуцеров компании «Фасс унд Рор» образца тысяча шестьсот двадцать восьмого года и откуда в рюкзаке взялись чьи-то золотые зубы.

Немного утешало лишь то, что в Лявилле сигиец пока никого не убил и никому не перешел дорогу. Наверно. Это внушало надежду, что в Лявилле еще не каждая шлюха и уличный громила знает о взбесившемся модерском нищем, одержимом чуть ли не одним из Князей Той Стороны. Нищем, который кинул Бертрама Беделара, в одиночку перебил половину банды Кормильца, распял Томаса Швенкена, чтобы подчинить себе жившего в ломбарде на Тресковой демона. Демона он, кстати, натравил потом на самого Панкраца Пебеля и повелел оттрахать босса Большой Шестерки в задницу. Правда, неизвестно, выполнил ли демон приказ или все же побрезговал. А еще нищий совершил кровавый ритуал на Мачтовой и съел сердце Виго Вешателя, прежде чем его повесить, дабы набраться дьявольской силы и дальше служить нечестивому владыке Бездны и нести добрым ваарианнам ужас, проверяя крепость их веры.

Услышав это Бруно, вздыхал очень тяжело и очень долго, но больше от обиды и сожаления. Ведь его персональный дьявол не дал ему и малой частички приписываемых молвой сил. Только таскает за шкирку и гоняет по Анрии. Если так выглядит договор с нечистым, подписанный кровью, то дрянь это, а не договор, а все те темные колдуны — конченые идиоты.

Однако Бруно так и не услышал, чтобы Жак Друа по кличке Горбун, державший Лявилль, раздавал приказы своим бандам внимательно высматривать на улицах подозрительного человека без зуба, очень часто скребущего за ухом. Это не могло не радовать.

К тому же Бруно за последние дни заметно обородел. Хоть борода у него росла плохо, но появившаяся черная щетина делала его похожим на гистонца или негальца. Бруно очень плохо знал свою родословную и не удивился бы, если одна из бабок или прабабок зарабатывала на жизнь, как могла, и однажды не уследила за невнимательным альбарским моряком, спускавшим семя и деньги в ближайшем припортовом борделе. Когда Бруно долго не брился, его даже в Модере не с первого раза узнавали закадычные дружки, которыми не виделся с неделю.

Решив, что с пустыми руками возвращаться смысла нет, Маэстро пересилил аллергию и направился в Читтадину Джойза — район Сакра Фамильи дона Антонио делла Пьюзо Круделе. В Читтадине, насколько знал Бруно, давали лучшие цены. Правда, и ненужных вопросов задавали несколько больше.

Но Маэстро повезло. Ему удалось избавиться от штуцеров и всего остального, даже коронок, едва ли не в первом попавшемся ломбарде. Хотя сидевший за клеткой пузатый чинерец почему-то долго не хотел брать часы. Его смущала надпись на внутренней стороне крышки и портрет усатого господина. Бруно кое-как отбрехался и надавил на жалость, сказав, что вынужден заложить наследство покойного дедушки по материнской линии троюродного племянника родной тети старого друга, оставившего часы на хранение перед тем как записаться добровольцем в иностранный полк Конвента и героически сложить голову в борьбе за свободу, равенство, братство, конституцию и возможность помыть ноги в личной ванне какого-то там по счету Филиппа. Ведь как-то надо расплатиться с долгами, в которые Бруно вынудили влезть проклятые аристократы-кровопийцы, холопы режима и магнаты-душители народа. Чинерцы, набравшись плохого за время войн в Тьердемонде, уже давно посматривали и на своего короля со значением. Подумывали на своем острове о том, как бы и им отчекрыжить надоевшему монарху что-нибудь лишнее и ненужное и объявить о свободной и независимой республике объединенных Чинеры и Южной Эдавии. Поэтому ломбардщик все же сменил гнев на милость, фальшиво напев с жутким акцентом самый оптимистичный гимн линчеванию и многозадачности уличных фонарей, и бросил часы Герхарда Кроппа в общий ящик.

Бруно вышел довольный. Конечно, он вздохнул, потому что революционно настроенный чинерец откровенно надул непутевого друга павшего борца за свободу и оценил заложенное имущество в восемьсот крон, хотя по прикидкам Маэстро оно стоило не меньше тысячи. Но вздохнул легонько. Радость, что наконец-то избавился от барахла со следами крови, все-таки перевесила злость обманутого обманщика.

Вернулся Бруно, когда уже стемнело. Едва он представил, как блаженно растянется на жесткой кровати после долгой и изнурительной ходьбы по Анрии и даже повернул ключ в замке своей комнаты, как за спиной бесшумно вырос сигиец и молча втащил Маэстро в соседний нумер.

Кассан по-прежнему выглядел ужасно. Его синее, опухшее лицо напоминало об отчаянных модерских драках за халявную бутылку сивухи. Или из-за бутылки. Или просто из-за того, что кто-то не ответил положительно на извечный сакраментальный вопрос пьяниц всех времен и народов. Однако сельджаарцу явно было несколько лучше. Хоть он и не рисковал вставать.

Тогда-то сигиец заставил Бруно вздыхать очень громко и очень выразительно. Хоть и без толку.

Поэтому около полудня следующего дня, тяжко вздыхая на каждом шагу, он брел к ближайшему свободному извозчику, который отвез бы Бруно в Пуэста де Соль.

Именно там находилась кантина «Esturión borracho» или «Пьяный осетр» по-имперски, где часто видели некую Эльзу. Эту барышню Маэстро должен был выловить и пригласить на свидание.

Кантина занимала первый этаж трехэтажного дома напротив площади фельдмаршала Байштана, памятник которому был поставлен здесь же. Старый фельдмаршал верхом на коне грозил саблей фонтану, у которого собралось прилично народу, а дети бродили по бассейну и собирали со дна брошенную на счастье мелочь. Или гоняли голубей, носясь по площади.

Люди прятались от зноя и солнца и на веранде кантины, рассевшись за столиками под зонтами, спасались сангрией, пивом, кофе, чаем или минеральной водой за чтением газет и разговорами. Прилично одетых менншинов, как оценил Бруно, на веранде было ничуть не меньше прилично одетых альбарцев — кантина, видимо, пользовалась популярностью у скучающих буржуа.

А еще, говорят, в «Пьяном осетре» подают альбарскую водку — текилу, выгнанную из сока каких-то растений, привезенных в Ландрию из Салиды и выращиваемых на юге Альбары. Говорят, по мозгам дает покруче внезапного железного прута в затылок, а сами альбарцы лечатся ей от простуды.

Бруно почесал за ухом, вздохнул и зашел в культурное заведение.

Внутри было душно и темно. Почти все столы пустовали — веранда оказалась значительно привлекательнее в жаркий день. В зале сидело только трое или четверо: пара альбарцев, похожих то ли на студентов, то ли адвокатов, за одним столом, отдельно у тщательно вымытого окна коротал время ровесник Бруно, национальность которого угадать было сложно. Маэстро он почему-то сразу не понравился, взгляд был очень уж настырным, наглым и… хищным. Человек не стеснялся и открыто изучал Бруно, как хищная птица полевую мышь.

Маэстро неуютно поежился и подошел к барной стойке.

— Buenas tardes, señor, — вежливо кивнул смуглый, чернявый бармен.

— Buenas, buenas, — отозвался Бруно, косясь на человека у окна.

— Чего изволите?

— М-м-м, — неуверенно протянул Маэстро, понизив голос. — Мне бы хотелось встретиться с Эльзой.

— С Эльзой? — переспросил бармен, наклонив голову.

— Мне сказали, она здесь часто бывает.

Бармен вытянулся за стойкой, украдкой бросив взгляд в зал. Бруно сразу понял, на кого тот смотрит.

— Lo siento, señor, — виновато улыбнулся бармен. — Эльзы сейчас нет.

Бруно захотелось вздохнуть. Очень громко.

— А когда будет? — сдержался он.

— Этого я не знаю, señor, — покачал головой бармен. — Если хотите, оставьте записку — я ей передам.

— Нет, не хочу, — быстро проговорил Бруно. Написать за всю жизнь он смог только одно предложение и то с ошибками, когда в бытность моряком его выпороли за провинность: «Копетан ибед силётку ф род». Селедкой команда прозвала боцмана, обычно и занимавшегося поркой матросни.

— Тогда подождите, — усмехнулся бармен. — Может, позже она появится.

— Да, пожалуй, так и сделаю, — шмыгнул носом Бруно.

— Что-нибудь подать, señor?

— Да. Подай мне… — Бруно задумался и потянулся к уху, но одернулся себя. — А давай свою эту… как ее…

— ¿Un tequila?

— Ага, ее самую.

— Пять крон, por favor.

Внутри противно квакнула жаба и потянула лапы к горлу. Но с другой стороны, деньги у Бруно были — около сотни крон со сбытого барахла, которые Маэстро взял на дорогу и расходы. Червонец пришлось отдать извозчику. А выпивку пора уже расценивать как единственное средство лечения нервов.

Бруно вздохнул и выложил на стойку пять крон монетами. Развернулся и направился к свободному столику. Человек у окна даже не попытался сделать вид, что не наблюдает именно за ним.

Маэстро выбрал самый дальний. Сел на скрипучий стул с причудливой резной спинкой и повернулся к залу спиной, чтобы не пересечься взглядами с настырным наблюдателем. Детская логика «я тебя не вижу, значит, и ты меня не видишь» показалась Бруно более чем оправданной.

Через несколько минут официант поднес хрустальную, доверху наполненную стопку, щепотку соли в стеклянной вазочке и сочную дольку лимона на блюдце. Бруно почесал за ухом, не понимая, что со всем этим делать. Немного поразмыслив, он привычно опрокинул стопку. Текила оказалась мягкой и приятной на вкус, хоть и специфической, пошла непривычно легко. Зачем к ней полагалась закусь, Бруно так и не понял. Но раз полагалась… Бруно взял пальцами лимон, облизнул мизинец, забрал соли и обмазал ей сочную мякоть. И смело надкусил. Лимон оказался на редкость едким. Бруно сморщился, всасывая кисло-соленый сок, но из жадности и не подумал оставить хоть что-то кроме горькой корки.

Бруно утер выступившие слезы, обтер салфеткой пальцы. Ему стало чуть спокойнее. Он не удержался и все-таки обернулся. Человек по-прежнему сидел у окна и внимательно наблюдал за Маэстро. Даже насмешливо поднял кружку пива, приветствуя его.

Бруно отвернулся, нервно побарабанил пальцами по столу. Ему все это очень не нравилось. В голову полезли самые разные мысли, но в большей степени мрачные и параноидальные. Бруно быстро додумался до того, что Беделар или лично Пебель наняли свирепого охотника за головами, который уже вычислил Маэстро и готовится его взять. Внутри все сжалось от страха, в паху неприятно засвербело. Однако Бруно быстро успокоил себя, поняв абсурдность своих размышлений.

Тогда Бруно осенило, что все это ловушка, устроенная мстительным чародеями, чтобы взять его и пытать в отместку за выбитые зубы в квартире на улице Искусств. Почему именно ему, а не сигийцу — Бруно упускал в цепочке размышлений. Или это вообще риназхаймский, посланный Штерком. И вот эта мысль вселяла панику. Спросить за ограбленный ломбард и убитого Вешателя Штерк очень хочет, тут даже гадать не нужно. А в Анрии хорошо знали, как «черные сюртуки» спрашивают.

Маэстро упрямо исключал, что человеком у окна может быть обычный франт, у которого сегодня хорошее настроение. Или он по жизни открыт и доброжелательно настроен к людям. Или относится к каждому встречному, как к хорошо знакомому приятелю. А может, просто любит на всех таращиться.

Тяжелый июль приучил Бруно к паранойе. Он уже и забыл, что кто-то может смотреть на него, чтобы просто смотреть. Без всякого умысла.

Маэстро просидел несколько минут, накручивая себя и нервно ерзая на стуле. Не помогла даже выкуренная сигара. Дрянная и горькая, от вонючего дыма которой в душном помещении кантины дышать стало просто невозможно.

Бруно обернулся еще раз — человек и не думал никуда уходить. Или смотреть в другую сторону.

Тогда Бруно принял решение уйти сам.

Он встал и вышел на улицу под палящее солнце, где все же дышалось свободнее. Маэстро оглянулся на окно, увидел за стеклом наблюдателя и зашагал прочь.

Однако далеко не ушел. Он сел боком на борт бассейна фонтана, с противоположной от кантины стороны, спрятавшись за вычурной скульптурой перемешавшихся рыбин и морских гадов, из пастей которых журчала льющаяся вода. Бруно утер вспотевшее лицо, зачерпнул ладонью желтоватой воды, в которой на дне блестели монеты. Пара возившихся в бассейне детей пронеслась мимо и облила ему сюртук прохладными брызгами. Захотелось громко вздохнуть им вслед или не следящей за отпрысками мамаше, но хохочущая детвора уже бегала вокруг рыбин, не обращая ни на кого внимания.

Бруно махнул рукой. Решил, что терять уже нечего, повернулся к бассейну, перегнулся через борт и обильно зачерпнул воды, умывая лицо и голову. Пухлая женщина в широкополой шляпке с неодобрением посмотрела на него, обмахивая блестящее на солнце круглое личико веером. Бруно виновато улыбнулся ей, стряхнул руки и покинул площадь.

В сквере неподалеку росло много тенистых деревьев. Там тоже хватало приличных людей, спасающихся от солнца, — Пуэста примыкала к «хорошим районам» Анрии. Улицы и кварталы бедноты, рабочих, заводов, фабрик и грязных производств, сливающих отходы в Мезанг, начинались гораздо дальше. Здесь же селились не бедствующие анрийцы, которых привлекала близость Имперского проспекта, где сосредотачивалась вся деловая жизнь Анрии, и эрторский архитектурный стиль. В полумиле от площади Байштана, в конце проспекта Байштана стоял фасадом дворец Леопольда Гольденштерна, князя Братт-Аузент, известного поклонника альбарского короля и дееррского двора. Принц крови часто бывал в Анрии и навещал генерал-губернатора, с которым был дружен и прощал ему мелкие вольности. Или отправлялся из анрийского порта в очередное путешествие на личном фрегате «Катарина Сольнеро», спущенном на воду с верфей Картахо.

Бруно просидел на свободной скамейке в тени древнего дуба больше часа. Ему даже удалось несколько успокоиться. Досуг скрашивали прогуливающиеся по аллее анрийские модницы и красавицы, призывно виляющие юбками. Бруно долго провожал их голодным взглядом, протяжно вздыхая и облизываясь. В последнее время он все чаще замечал, сколько в Анрии все-таки красивых женщин. В Модере красота оценивалась пропорционально выпитой сивухе с привкусом старых портянок. Или же сговорчивостью: чем быстрее женщина задирает юбку и нагибается, тем она красивее. Но последние недели Бруно был почти всегда трезв, если не считать ту гулянку, окончившуюся в борделе. С тех пор женщины у него не было, и очень привлекательной казалась даже вон та худющая, плоская во всех проекциях девица с тщательно замазанным прыщиком на лбу, сидевшая в обществе такого же нескладного парня и карманного Артэма на коленках.

Бруно, набравшись смелости, решился. Встал и зашагал по аллее обратно к «Пьяному осетру».

Подозрительного наблюдателя в кантине не оказалось, и Бруно облегченно выдохнул. Он вновь подошел к бармену, вновь получил ответ, что Эльзы еще нет. Вновь потратил пять крон и сел в отдалении. И вновь выпил и закусил лимоном с солью.

Просидел еще не меньше часа, пока к нему не подошел официант и не передал записку. Бруно покрутил листок бумаги, всмотрелся в него. По отдельности буквы казались знакомыми, даже почти все, но вместе складывались во что-то сложное и почти нечитаемое. Бруно потратил еще минут пятнадцать, расшифровывая несколько слов, и понадеялся, что расшифровал правильно.

Маэстро смял записку, сунул в карман, поднялся со стула и направился к барной стойке, но не остановился, а прошел мимо. Бармен, натирая полотенцем кружку, приветливо улыбнулся ему и кивнул.

Бруно завернул за угол, направился к двери, где обитала прислуга. У двери стоял официант. Он услужливо открыл дверь, впустил Бруно внутрь и указал на лестничный пролет, ведущий к дверям на площадку жилого подъезда.