Новый порядок (Часть I)

Глава 10

— Ну, че вылупился?

Бруно облизнул губы и поскреб за ухом.

— Э-э-эльза-а-а? — недоверчиво протянул он.

— Ну-у-у? — передразнила его Эльза.

Эльзой был высокий, крупный и плотный мужик хорошо за сорок, с всклокоченной пегой гренадерской бородой. Возможно, на самом деле и был гренадером в отставке. Было в нем что-то военное. По крайней мере, если судить по волосатым ручищам, ходить в штыковую и прошибать штыком насквозь пару сверов или сыроедов или метать в них гранаты смог бы без проблем.

Эльза встретил Бруно в дверях маленькой квартирки на последнем этаже и, схватив ручищами за шиворот, быстро втащил в комнату. Выглянул на лестничную клетку, поводил бородой по сторонам и закрыл дверь на замок.

— Я думал… — кашлянул Бруно в кулак. — Ну…

— Мамаша, царствие небесное, ебнутой была, — буркнул Эльза. — В медическом смысле. Вот и назвала Эльзой по дурости. А может, пошутила так. Херовенько, но как сумела.

— П-понятно, — справился с потрясением Маэстро.

— Тебе-то какая разница? — подбоченилась «барышня». — Ты искал Эльзу — ты нашел Эльзу. Ты ебаться пришел аль по делу?

— По делу.

— Тогда проходи.

Эльза поманил Бруно лапищей и пригласил к самодельному грубому столу с парой табуретов. Кроме стола в комнате имелась кровать, умывальник, повешенный на стену, и у единственного окна — верстак с закрепленными обувными формами. На одну был натянут женский сапог с оторванным каблуком. Разномастная обувь и заготовки стояли и под верстаком, и вокруг него, ими была заставлена вся дальняя стена и полки на ней. Из приоткрытой дверцы шкафа торчал кусок жесткой кожи. Эльза явно подрабатывал сапожником в свободное… от чего-то там время.

— Ну, слухаю, — грузно усевшись на табурет, пробасил Эльза.

Бруно растерялся. Он все еще не мог побороть диссонанс.

— Тебе обувку подправить или новую сладить? — не вынес молчания сапожник. — Боты, — он покосился на ноги Бруно, — гляжу, у тебя говенненькие, небось, все пятки стер. Так я мигом, дай только замеры сделаю. Я в полку всем сапоги да боты казенные правил, до ума доводил, сам херр пулковних у меня обувку чинил. Никто не жаловался.

Бруно снова уставился на волосатые руки отставного гренадера и решил, что тоже не стал бы жаловаться. Затем осмотрел свои туфли, и ему почему-то сделалось обидно. Все-таки это были его мучители, и кроме него никто не имел права громко и вдохновенно вздыхать на них.

— Да нет, меня все устраивает, — соврал он. — Я по другому делу.

— Ну так говори уже.

— Да вот пытаюсь… в общем… — почесал за ухом Бруно и набрал воздуха в грудь. — Короче, пару дней назад на улице Искусств кое-кто кое-кому сделал одно предложение. Кое-кто, кхм, отказался. Но кое-что изменилось. Кое-кому понадобилась помощь… кое в чем. Поэтому кое-кто просит прощения и приглашает Эльз… кхм, ну да, Эльзу на прогулку. В Анкин сад. Завтра, в полдень. А, — Бруно потер наморщенный лоб, — и еще просили передать кое-кому, что еще кое-кто не держу на него зла и все прощает.

Сапожник тоже наморщил лоб и усиленно его тер, поглаживая при этом еще и густую бороду, чтобы мыслительный процесс шел лучше.

— Н-да-а-а-а, — протянул он многозначительно. — И боты говенненькие, и связной с тебя херовый.

— Какой есть, — обиделся Бруно. — У вас самих с секретностью не очень, — заметил он.

— Че это? — насторожился сапожник.

— Ну, каждый может зайти в «Осетра» и спросить Эльзу.

Гренадер нахмурился, помрачнел, пристально разглядывая Бруно. Маэстро втянул голову в плечи и покосился на его руки, гадая, сколько они разогнули на спор подков и как быстро они сворачивают шею.

Но сапожник лишь рассмеялся.

— А ты когда-нибудь видел, чтоб в альбарский кабак перлись за шнапсом и менншинскими девками, а? — спросил он. — Спросят Кончиту-небриту, Хулию там, Анхелику какую посисястей… Он, — сапожник кивнул и указал большим пальцем на полки с обувью, — за стенкой Кармелита живет. Жопа — во! Сиськи — на одну лечь, другой — укрыться. Очень рекомендую, и берет недорого. А вот Эльзу спрашивают только те, кто знает. А знают ее мало. И лучше, парень, чтобы так оно и оставалось, смекаешь? — серьезно посоветовал он.

— Смекаю, — заверил Бруно.

— Ну и молодец, раз смекаешь, — сапожник пошкрябал бороду. — Стало быть, кое-кто Эльзу на свиданку зовет? — задумчиво проговорил он.

— Угу.

— В Анкин сад, стало быть?

— Угу.

— Кто ухажер? Где ждать будет? Как узнать, ежели че?

— У пруда. Ну там, где герцог, говорят, купаться любил. А ухажер… — Бруно задумался и пожал плечами, — да он сам узнает, ежели че.

— Хммм… — гренадер почесал лысеющее темя. — Есть в старом парке пруд — там герцогиню раком прут, хе-хе… — напел он экспромт. — Ну, может, Эльза и придет, кто знает, кто знает… — решил он и поднял голову. — Еще че передать хочешь?

— Да вроде нет, — ответил Бруно, хоть и несколько напрягся, торопливо вспоминая, не забыл ли чего.

— Может, боты все-таки справить? — сапожник настойчиво указал на туфли Маэстро.

— Нет, спасибо.

— Как хочешь, — махнул лапищей сапожник и встал с табурета. — Тогда широкой дороги тебе.

Он проводил Бруно к двери, идя следом. Перед тем, как повернуть ключ, сапожник еще раз пристально смерил Маэстро взглядом и сказал, почесывая лохматую грудь под расстегнутой на три пуговицы рубашкой:

— Выйди-ка через парадную, а не кабак.

— Зачем? — Бруно энергично почесался за ухом.

— Так надо, парень, не спорь.

Бруно спорить не стал. И когда сапожник выпустил его из квартирки, послушно вышел на улицу через парадную.

Он вдохнул горячий воздух, приложил ко лбу ладонь козырьком и посмотрел на яркое солнце. Так могло показаться. Но Бруно умел, глядя в одну сторону, видеть, что творится в другой.

И он увидел в окне маленькой квартирки на третьем этаже крупную фигуру сапожника. А еще он увидел на подоконнике соседней квартиры большого филина. Бруно это насторожило — он никогда не видел в Анрии сов, да еще и днем. Однако выработанная паранойя почему-то не забила тревогу. Возможно, потому, что о птицах Бруно знал не больше, чем о правописании. Ему хватало того, что наесться можно всего парой летучих крыс, зажаренных на костре.

Бруно сунул руки в карманы и зашагал по тротуару проспекта Байштана.

И не увидел, как большой филин расправил крылья, взмыл с подоконника в синее анрийское небо и полетел следом за бывшим нищим.

Слежку Бруно заметил не сразу.

Да и как сказать, заметил. Засмотрелся на одиноко бредущую по тротуару навстречу мещанку, возвращавшуюся из лавки с корзиной свежих овощей и хлеба. Женщина накрыла плечи легкой шалью, чтобы совсем уж не смущать прохожих, но она была настолько фигуристой, крупной и мягкой, а тяжелые, необъятные, едва не выпадающие из платья груди колыхались и качались так, что у Бруно дух перехватило. Маэстро чуть с фонарным столбом не поцеловался. Толстушка проплыла мимо, пряча кокетливую улыбку, искоса глянула на обнимающегося со столбом Бруно, вильнула широкой кормой на прощанье — Бруно чуть не поплыл на волнах влюбленности с первого взгляда.

Тогда-то, провожая безымянную любовь всей жизни, Маэстро и заметил преследовавшего его. Это он тоже определил с первого взгляда.

Что-то не понравилось Бруно в нем. Маэстро не запомнил, во что он был одет, но взгляд показался пугающе знакомым, хоть и лицо было другим. В этом Бруно был уверен тоже.

Маэстро тут же позабыл о пышногрудом объекте своей разыгравшейся страсти. Отлип от столба и заторопился по улице, прибавив шаг. Оборачиваться не стал, чувствовал, как ему сверлят спину.

Бруно шагал, глядя под ноги. Старался не видеть, что происходит впереди. Так было проще притворяться задумавшимся, рассеянным олухом из деревни. Ведь каждый горожанин знает, что единственное назначение сельского дурня в большом городе — переть, не разбирая дороги, толкаться и сшибать идущих навстречу прохожих.

С такими Бруно и столкнулся, с честными, никому не мешающими прохожими, вывернувшими из-за угла. На углу он и ткнулся макушкой в работягу, наивно полагавшего, что тротуар широкий.

Рабочий зло оттолкнул олуха. Олух горячо извинился. Но вместо того, чтобы обойти толпу рабочих, нагло втиснулся между ними, продолжая горячо и искренне извиняться за неловкость и рассеянность. При этом отдавливая ноги, пихаясь локтями и одновременно пытаясь оправить мокрые от пота рубашки на утомленных от бесконечной работы телах, которые случайно облапал. Так он прошел сквозь человек десять. Узнал много нового о себе и ближайших родственниках на альбарском и нескольких имперских наречий. Кажется, пара слов была даже на поморском.

Но Бруно незаметно юркнул за угол, успев напоследок, пока прокладывал себе путь, оглянуться и заметить насторожившегося преследователя.

А едва свернул — сразу же кинулся бежать. Провожавшие его интернациональным матом рабочие принялись проверять кошельки, однако Бруно не крал ничего, хоть и мог.

Но он побежал, громыхая жесткими, неудобными, трущими пятки туфлями по тротуару. Несся, лавируя между редкими прохожими, подозрительно косящимися на бегуна.

Бруно обернулся — преследователь тоже свернул за угол скорым, пружинящим шагом и не думал отставать.

Маэстро едва не столкнулся еще с кем-то, даже не понял в точности, с кем, просто прыгнул в сторону и побежал дальше, не слушая пожелания долгой жизни и здравия вслед.

Он пронесся до середины улицы, не обращая внимания ни на чье возмущение и угрозы, когда увидел арку, ведущую во двор, и, не задумываясь, свернул туда, хлопнув решетчатыми воротами. Быстро пробежав всю арку и распугав громогласным эхом бродячих кошек, Бруно оказался во дворе.

Глухом.

Бешено дыша и глотая собственное взбесившееся сердце, Маэстро принялся судорожно оглядываться и лихорадочно соображать, как выбраться из задницы, в которую только что себя загнал.

Во двор вели четыре парадных из четырех двухэтажных домов, пристроенных друг к другу квадратом. Окна квартир тоже выводили во двор — со стороны улицы была сплошная стена. Из-за жары и зноя почти все окна были открыты. Двери тоже. Но в самом дворе никого не было.

Бруно тяжело сглотнул и, держась за бок, захромал в ближайшую парадную.

Он чуть ли не буквально вполз по лестнице на второй этаж, держась за перила. Едва не столкнулся со спускающейся чернявой, тоненькой и маленькой девушкой в подвернутой юбке, с глубоким деревянным тазом в руках, полным свежевыстиранного, еще мокрого белья. Девушка тихо выругалась от неожиданности, недовольно хлопнула на красного, как рак, Бруно огромными черными глазищами, но молча прижалась к стенке, пропуская мимо. Видимо, приняла за своего. Или кого-то, хоть и постороннего, но вполне ожидаемого. Ведь в каждом дворе обязательно живет такая особа, о которой по гнусному наговору или не без причин пишут углем или мелом на стене: «Л. из квартиры N дает». В некоторых случаях уточняется, кому, куда и насколько часто. В исключительных — наглядно показывается, как.

Бруно заполз на лестничную площадку, на четвереньках добрался до стены, привалился к ней, да так и остался сидеть, вытянув гудящие от боли ноги. Дрожа и трясясь от перенапряжения и страха. Он зажмурил глаза и принялся беззвучно молиться, хоть толком и не умел этого делать.

Девушка тем временем вышла во двор и увидела у торца дома еще одного незнакомца, явно менншина. Как раз в тот момент, когда он вмазал кулаком по стене и злобно прорычал сквозь зубы:

— Хитровыебанная падла! Драть тебя кверху сракой!

Девушка уронила таз с бельем на землю, подбоченилась, гневно надулась, сурово нахмурила брови, поджала губы и набрала в грудь много воздуха.

— ¡Oye! — тонко взвизгнула она, замахав руками. — ¿Quién eres tú? ¿Qué estás haciendo aquí? — затараторила девчонка. — ¡Salir ahora! ¡O mi papá te golpeará! — погрозила она, наступая.

— Silencio, tonta, — прошипел незнакомец в ответ, приближаясь к девушке.

Но из отрытых окон уже высунулись люди.

— ¡Aléjate de mihija! — пробасил сверху мужчина, грозя кулаком.

Незнакомец сразу же поднял руки и попятился.

— ¡Sal, hijo de puta! — крикнула женщина из окна напротив. И добавила еще несколько красноречивых реплик, которые уже было не разобрать из-за чудовищной скорости и поддержки соседок и соседей.

— Lo siento, señorita, — криво ухмыльнулся чужак, отступая за угол. — Meinclino bajo, — он карикатурно поклонился, развернулся и ушел.

Девушка сдула прядь волос со лба, утерла нос ладонью, нагнулась за тазом. Ей вдруг показалось, что она слышит хлопанье тяжелых крыльев. Она только пожала плечами — всякое может померещиться — и подняла свою ношу, отправилась вешать белье на просушку. И не заметила, как по крыше к краю, царапая кровлю острыми когтями, важно прошелся большой филин и уселся на карниз, недовольно нахохлившись.

Бруно все слышал и лишь горько рассмеялся. Похоже, теперь за шкирку его будет таскать не только дьявол, но и Бог.

Он нашарил в кармане помявшуюся сигару и коробок спичек. Закурил и сидел так, изредка затягиваясь и бесцельно пуская дым, пока от апатичной задумчивости не выпал на несколько минут из мира.

В себя пришел от того, что его похлопала по щекам теплая маленькая ладошка. Бруно поднял голову и уставился в девчоночьи коленки. Поднял глаза выше.

— Salió, — сказала альбарка, опираясь на ребро деревянного таза. — Puedes irte, extraño.

Бруно понял, хоть и не без труда и благодарно кивнул. Попытался встать, но ноги не послушались. Девушка закатила глаза и наклонилась, протягивая Маэстро руку. Он встал, стараясь случайно не обжечь девушку окурком и не заглянуть за ворот ее рубашки, слишком свободной, явно с плеча матери или старшей сестры. Девчонке было лет шестнадцать. Бруно находил таких милыми, но не привлекательными.

Девушка молча кивнула на лестницу. Маэстро сунул сигару в зубы, похлопал себя по карманам и достал последнюю, такую же мятую. Черные глаза девчонки алчно загорелись. Она облизнулась, воровато оглянулась и молниеносно выхватила сигару, спрятав ее в недрах подвернутой юбки. Хитро ухмыльнулась.

— Buena suerte, guapo, — подмигнула она и скрылась за дверью квартиры.

Бруно, тяжело ступая и наваливаясь на перила, спустился по лестнице и вышел во двор. Сильно затянулся, выпустил в небо облако дыма и послал щелчком окурок на протоптанную дорожку. На него сразу же наорала из окна бдительная старушка, следящая за чистотой. Бруно виновато втянул голову в плечи, поднял ворот и заторопился прочь.

Большой филин, следивший за ним, злорадно ухнул, взмахнул крыльями и сорвался с крыши, распугав стаю голубей.

Полчаса Бруно пытался сориентироваться и выбраться с улиц Пуэсты. Забегавшись, он и сам не заметил, что, выйдя со двора, свернул не в ту сторону и ушел не туда. А повернув обратно, пришел вообще не туда, так и не поняв, где «туда» должно быть.

Раньше с Бруно такого не случалось. Он считал, что физически не способен потеряться в родной Анрии, даже в тех районах, где не бывал. Хорошая память помогала ему запоминать дорогу с первого раза. А сейчас вдруг подвела. Это все нервы и страх. Так и в гроб загнать себя недолго.

Однако Бруно все же был оптимистом. Пытался быть, по крайней мере. Поэтому видел в нынешней ситуации и хорошее: раз он сам не понимает, куда попал, то и преследователь его не найдет. Бруно казалось это безупречной логикой, к которой не придраться.

Он ошибся.

Едва он выбрался обратно на проспект Байштана, прошел его и вышел на улочку, которая вела к набережной, где находилась каретная стоянка с изнывающими от жары извозчиками и лошадьми, Бруно вновь почувствовал слежку.

Он обернулся, но никого позади не увидел. Никого подозрительного. Улицы к вечеру, когда с Мезанга подул ветер, нагоняя облака и тучи, заметно ожили. Люди спешили по делам, чтобы не попасть под ливень, который остудит раскаленную Анрию, или того хуже, в грозу.

Это Бруно сильно испугало. Чутье подсказывало, что за ним снова следят, но глаза подводили. Он видел потные лица прохожих, в нос бил мерзкий запах влажных разгоряченных тел. Но то были обычные лица и обычные тела, каких в Анрии тысячи. Но кто-то следил, скрываясь в толпе. И не показывался.

Бруно ускорил шаг, скрипя зубами от боли в ногах. Страшно было подумать, во что их превратили беспощадные туфли. Сложно было вообразить, с каким наслаждением Бруно их снимет, когда вернется. Ну или с него их снимут, когда он не вернется. Тоже неплохо, ведь будет уже все равно.

Ему оставался последний рывок — перейти перекресток, протопать еще сотню ярдов, свернуть за поворот, а там уж за домами, на набережной, стоянка. Там можно сесть в бричку и уехать в Лявилль. Даже если преследователь продолжит преследование, это будет неважно. Там сигиец. Достаточно просто намекнуть — и завтра же в газетах напишут об очередном трупе, найденном где-то за мусорной кучей. Бруно злорадно ухмыльнулся, прихрамывая к перекрестку.

Он глянул через плечо, больше машинально, чтобы удостовериться, что не увидит в толпе никого подозрительного.

Но увидел.

Тот же легкий, быстрый, пружинящий шаг. Та же одежда. Тот же взгляд охотящейся за мышью совы. И другое лицо.

Он шел, протискиваясь через толпу, ловко вертя плечами, чтобы никого не задеть, и не спускал с Бруно злых глаз. Бруно знал, как оно произойдет: преследователь догонит его, фамильярно обнимет, похлопает по плечам, сделает вид, что случайно встретил старого приятеля посреди улицы, предложит пойти выпить. А сам приставит к боку нож и тихо прошипит, чтоб не рыпался и делал вид, что очень рад встрече. И придется сделать и поддакивать, чтобы прохожие не обратили внимание. Иначе нож быстро найдет почку. А убийца смотается. Такие бегают очень быстро, а неподалеку обязательно дожидается карета или лошадь.

Бруно видел и не раз нечто подобное. Так банды Большой Шестерки хватают неугодных средь бела дня и отводят их в сторону. Или увозят на заброшенные стройки, фабрики, свалки. И никто больше никогда не видел их. Такие люди просто исчезали.

Но Бруно опять повезло, если можно назвать это везением.

Дойдя до перекрестка, он вдруг заметил важно вышагивающих по прилегающей к набережной улице постовых. Их было двое. Они дошли до угла здания, где и остановились.

Бруно сглотнул слюну. Несколько раз коротко вдохнул, судорожно выдохнул и вдруг побежал через дорогу.

Он несся, демонстративно глядя на Мезанг, по водам которого под парусом неторопливо шла чья-то яхта. И несся так, что столкновение с городовым было неизбежно.

Бруно врезался в него со всего размаха. Сшиб, повалив на мостовую. Повалился сам, покатившись кубарем, но тут же вскочил, не чувствуя боли, и побежал дальше.

Постовой поднял сослуживца. Тот отмахнулся и указал на нарушителя. Городовой поднес ко рту свисток и пронзительно свистнул.

— Стой! — крикнул он во всю глотку и свистнул вновь.

Бруно для порядка пробежал еще несколько шагов, покорно замер и развернулся.

Полицейский бежал за ним, придерживая саблю. Но Маэстро смотрел не на него. Он смотрел на преследователя, который уже шагнул на дорогу и вдруг свернул на примыкающую улицу.

Бруно, тяжело дыша, расплылся в блаженной улыбке идиота.

Полицейский подбежал к нему и положил Бруно руку на плечо. Второй, прихрамывая на ушибленную при падении ногу, торопливо нагонял.

— Что же вы? — выдохнул полицейский. — Глаз у вас нету? Не видите, куда бежите?

— Простите великодушно, — взмолился Бруно. — Честно, не видел. Не заметил вас. Такой вот я рассеянный…

— А куда же вы спешите так? — подозрительно прищурился полицейский.

— Да понимаете… — Бруно почесал за ухом.

Городовой приблизил к нему лицо и принюхался. Опытный нос служителя закона сразу же и безошибочно определил едва уловимые флюиды спирта, успевшие давно выветриться.

— Вы сегодня пили? — глаза полицейского заблестели.

Бруно раскрыл рот, но ничего не сказал. Лишь тяжко вздохнул и виновато склонил голову.

— Пил, хэрр офицер, — честно признался он.

Полицейский многозначительно переглянулся с сослуживцем.

— Но то на радостях, хэрр офицер! — горячо оправдался Бруно. — Понимаете ли… понимаете, у меня жена на сносях. Вот-вот родить должна, а я работал, вкалывал весь день. А тут мне весточку из дому прислали, мол, рожает! Рожает! Ну я и упросил, чтоб меня отпустили на часок. Забежал в кабачок, хлопнул, чтоб все как надо прошло и вышло, ну и бегом домой. Совсем голову потерял. Я ж люблю ее. Все прощал! Она клялась, что мой, мой ребенок! Вот и…

— Хм, — хмыкнул городовой, переглядываясь с коллегой. Его взгляд сделался мягче. Понимающим.

— Это ж наш первый, — добавил Бруно, почуяв, что поймал на жалость семьянина. — Так долго ждали…

— Ну, кхм, — кашлянул полицейский.

— Ладно, — махнул рукой его сослуживец. — Кто родился-то хоть?

— Не знаю еще, — ответил Маэстро, сияя от счастья. — Но если мальчишка… Как вас звать, хэрр офицер?

Полицейский несколько растерялся.

— Густавом звать.

— Если мальчишка, Густавом назовем, вот при Боге Едином клянусь! — заверил Бруно, кивнув на возвышающийся на левом берегу Мезанга собор Святого Арриана, и неловко осенил себя святым пламенем.

— Ну так-то уж и сразу… — пробурчал полицейский.

— Спасибо вам, спасибо. И вам спасибо! — затараторил Маэстро, схватил городового за руку и сильно потряс ее.

— Иди уже… папаша, — усмехнулся сослуживец. — Только больше людей не сшибать!

— Не буду, не буду! — заверил Бруно и торопливо пошел к стоянке.

Полицейские проводили его насмешливым взглядом. Потом первый осторожно раскрыл сжатую в кулак ладонь, показывая напарнику портрет Вильгельма Первого, строго взирающего с банкноты в пятьдесят крон.