Остров кукол

1956

Мария стояла у высокого окна, вжавшись кончиком носа в стекло, и смотрела, как уезжают ее родители. Потом кусты скрыли машину из виду, и они пропали окончательно.

Мария не понимала, зачем ее сюда привезли. Мама сказала, что здесь какая-то особая школа и Марии в ней понравится. Она встретит тут новых друзей. Это все к лучшему. Но потом мама сказала, что спать ей тоже придется в школе. Это было уже плохо. Даже страшно. Марии хотелось бы и дальше жить в своем доме. Она уже скучала по своей комнате, по своей кровати, по своим куклам. Она опустила взгляд на Анжелу, которую держала за руку.

— Хочу домой, — прошептала она.

— Может, тебя скоро отпустят? — сказала Анжела.

— Хочу прямо сейчас.

— Мне кажется, вряд ли тебе разрешат.

— Почему мама и папа оставили меня тут? Что я сделала? За что…

Дверь в комнату отворилась, и вошла монахиня. У нее было лицо, похожее на клубничный пудинг, окруженный пучками белых волос, которые торчали из-под ее смешной шапочки. Из-за очков в серебристой оправе на девочку уставились недобрые глаза.

— Меня зовут сестра Лупита, — объявила монахиня.

— А меня — Мария…

— Нет, неправда, соплячка ты этакая, — фыркнула та, держась совсем иначе, чем раньше, когда разговаривала с родителями Марии. — Сорок шесть. С этой минуты тебя зовут номер сорок шесть. Поняла?

Она не могла этого понять.

— Но меня ведь зовут Мария…

Сестра Лупита склонилась над нею. Мария не догадывалась, что ее ждет, и потому просто стояла, задрав голову к монахине. А та вдруг с силой хлопнула обеими ладонями по бокам головы Марии. Уши девочки пронзила острая боль, и, отшатнувшись, она чуть не упала.

— Ой! — вскрикнула Мария.

— Как тебя зовут?

— Сорок шесть!

— Запомни это. А теперь давай сюда куклу.

— Она моя!

Хлоп. Даже сильнее прежнего.

— Ой!

— Отдай куклу.

Мария заплакала.

Хлоп.

— Ой!

— В этой школе запрещено проливать слезы. Плач — признак слабости, а слабости людские — поле, которое пашет сам дьявол. Отдай мне куклу.

Прикусив нижнюю губу в попытке сдержать слезы, Мария сунула Анжелу женщине.

Сестра Лупита взяла ее и задумчиво сказала:

— Так-так, научить тебя можно. Выходит, ты не такая тупая, как все говорят.

Сестра Лупита отвела Марию в соседнюю комнату, где на одном столе стояла швейная и пишущая машинки, а на другом — радиоприемник. Подоконник над стойкой с журналами был уставлен фотографиями в рамочках.

Посреди комнаты, рядом с пустым стулом, стояла низенькая, болезненно-хрупкая монахиня. В руке у нее были металлические ножницы.

— Садись на стул, сорок шесть, — велела сестра Лупита.

Мария подошла к стулу и уселась. Ей нравилось стричься. Когда стрижка заканчивалась, парикмахер, к которому мама всегда ее водила, обязательно дарил ей маленький леденец на палочке.

Низенькая монашка подняла на ладони большой локон длинных, черных волос Марии и одним взмахом ножниц отсекла его, почти вплотную к корням.

Мария сидела пораженная ужасом.

— Мои волосы!

Она попыталась сползти со стула, но сестра Лупита успела ухватить ее за плечи и своим весом пригвоздила к сиденью. Девочка извивалась и билась в этом борцовском захвате.

Низенькая монахиня вытащила из кармана рясы большую щетку для волос и больно постучала по голове Марии ее деревянной ручкой.

— ОЙ! — вскрикнула девочка. В ее глазах уже стояли слезы.

— Сиди смирно, — сказала сестра Лупита. Голова все еще гудела, и Мария подчинилась.

Низенькая монахиня вернулась к работе.

Щелк, щелк, щелк.

Повсюду вокруг Марии на пол ложились длинные черные локоны.

После отвратительной стрижки — теперь волосы Марии были даже короче, чем у большинства мальчишек в ее старой школе — сестра Лупита чуть ли не бегом прогнала девочку по коридору и велела остановиться у лестницы. Там она выбрала один ключ из целой связки и отперла им дверь, отгораживающую закуток в подножии лестничного пролета. Она открыла ее, показывая непроглядно-темное узкое пространство, и сказала: «Девочки, которые не умеют себя хорошо вести, попадают сюда, чтобы думать о совершенных грехах и молиться о прощении».

Мария не знала, как долго уже сидит в чулане, — если только эта крошечная комнатка и впрямь была чуланом, а не чем-то другим. Ей казалось, что прошел уже целый день или даже больше. Даже поднеся ладони к самому лицу, она не могла их разглядеть, а еще здесь сильно пахло туалетом. Долгие отрезки тишины иногда перемежались звуками чьих-то шагов по ступеням над головой у Марии. Ей хотелось закричать, позвать на помощь, но она молчала — из страха, что дверь могла открыть сестра Лупита или другая монахиня.

По большей части Мария держала глаза закрытыми и старалась прогнать грусть, одиночество и страхи с помощью сна, но всякий раз принималась думать о маме с папой. Где они сейчас? Чем заняты? Почему они привезли ее сюда, в это ужасное место? Разве она больше им не нужна? Разве они ее больше не любят? Что она такое сделала, что навлекла на себя их гнев? И, пожалуй, самый важный, самый насущный из всех вопросов: неужели она будет жить здесь всегда — или однажды, когда-нибудь потом, ей разрешат вернуться домой?

Ей снился сон про старую школу —_: в нем она входила в класс вообще без волос, и все одноклассники смеялись и тыкали в нее пальцами — когда услыхала вдруг скрежет ключа в замке чулана. Через секунду дверь отворилась.

Щурясь на свету, который показался ей таким же ярким, как если бы она смотрела прямо на солнце, Мария тем не менее признала пухленькое, розовое лицо сестры Лупиты, которое заглядывало в ее каморку.

— Доброе утро, Сорок Шесть, — сказала она.

Утро? Значит, она действительно просидела в этом шкафу почти сутки.

— Доброе утро, — повторила она, стараясь говорить как можно вежливее.

— Раскаялась ли ты в своих прегрешениях?

— Да, сестра.

— Да, сестра.

— Тогда вылезай оттуда. Да поспеши, у меня полно других дел.

Мария выбралась из чулана и вытянулась в струнку перед сестрой Лупитой, избегая смотреть ей в глаза.

— Ты не замарала себя? — спросила монахиня таким тоном, словно это немало ее удивило.

— Нет, сестра, — сказала Мария, хотя, раз уж об этом заговорили, поняла вдруг, что действительно очень хочет писать.

— Ну, тогда отправляйся на завтрак. Тебе в ту сторону.

Сестра Лупита провела ее по серии гулких коридоров до большой трапезной. Там была целая дюжина столов, аккуратно расставленных по четыре в ряд. На длинных скамьях за ними сидело по шестеро-семеро детей, молча склонившихся над тарелками. По залу бдительным патрулем расхаживали две монахини.

— Ну, ступай же, — сказала сестра Лупита, подталкивая ее в спину. — Подойди, возьми свою пищу.

Мария подошла к небольшому окошку, за которым виднелся кусочек кухни. Неопрятный мужчина с сигаретой в зубах сердито покосился через окошко на Марию, шлепнув на поднос миску бобов и кусок черствого хлеба, подвинул их к девочке. И, словно внезапно вспомнив, добавил стакан молока.

Взяв поднос, Мария развернулась к обеденному залу. Сестра Лупита уже ушла. Тишину нарушал только нестройный лязг ложек о стенки мисок.

Мария отнесла поднос к ближайшему столу и села в самом конце скамьи. Оглядела лежащие в ее миске бобы. Те были залиты жирным, гадким с виду соусом и вовсе не напоминали те бобы, которые для нее готовила мама. Чтобы отвлечься, Мария повернулась к сидевшей рядом с ней девочке:

— Привет.

Девочка ничего не ответила.

— Я сказала: «Привет», — повторила Мария.

— Тебе запрещено разговаривать, — прошипела тощая девочка, которая сидела по другую сторону стола.

Мария нахмурилась: нельзя разговаривать? Она снова уставилась на бобы. Со вчерашнего утра она ничего не ела, но голодной себя не чувствовала. Мария была слишком расстроена, и ей все еще хотелось писать. Она завертела головой в поисках уборной и обнаружила, что над нею угрожающе нависла одна из монахинь.

— Твое имя, дитя? — спросила женщина. Моложе сестры Лупиты и с бородавкой на щеке.

— Мария, — ответила она.

Монахиня огрела ее по затылку ручкой своей метелки из перьев.

— Ой! — взвыла она.

— Как тебя зовут?

— Ма… — Тут она вспомнила. — Сорок шесть!

Монахиня опустила уже занесенную метелку.

— Что не так с твоей пищей, сорок шесть? — спросила она.

— Я не голодная.

— Господь ниспослал тебе пропитание, а ты брезгуешь Его щедростью?

— Я не голодная.

Монахиня схватила Марию за короткие волосы и запрокинула ей голову. Женщина собрала на ложку бобов из ее миски и попыталась насильно впихнуть их в рот девочке, словно кормила птенца.

Мария крепко-крепко сжала губы.

Тогда монахиня выпустила ее волосы и щепотью зажала ей ноздри.

Давление нарастало в легких Марии до тех пор, пока ей ничего не осталось, кроме как открыть рот. Монахиня пропихнула бобы прямо ей в горло, заставив проглотить. Сунула туда же вторую полную ложку, потом еще одну: кормежка шла скорее, чем Мария успевала глотать.

Наконец, Мария задохнулась и закашлялась, осыпав бобами тощую девочку, которая сидела напротив нее. Потом согнулась вперед — ее стошнило. Сквозь залитые слезами глаза Мария в ужасе наблюдала за тем, как монахиня цепляет на ложку немного рвоты.

— Открывай рот, — велела она.