Остров кукол

Елизавета

Всю меблировку в спальне, куда Нитро положил Люсинду, составляли небольшой простенький комод и узкая кровать на железной раме. На крышке комода горела свечка, чье желтое пламя сдерживало надвигающуюся темноту. Лиловый пиджак Пеппера Нитро повесил на вбитый в стену крючок — сушиться. Люсинда лежала на кровати, на боку; потрепанное красное покрывало натянуто до подбородка.

— Как она? — спросила Елизавета, придвигаясь ближе к Нитро, который так и остался с голым торсом, ни капли жира в теле. Она вгляделась в лицо Люсинды. Глаза девушки были плотно закрыты, лицо изнуренное и бледное. В ее дыхании слышались легкие хрипы — бульканье флегмы, словно Люсинда выкуривала по две пачки в день на протяжении последних лет двадцати.

Нитро пожал плечами.

— Нам нужно ее согреть. Но здесь нет одеял — вообще ничего, кроме тонкого покрывала.

Елизавета повернулась к комоду.

— Там пусто — сказал Нитро. — Только несколько носков и трусы.

— Где же одежда Солано?

— Он жил отшельником. Наверное, носил единственный костюм.

— Как ее рана на спине?

— Кровь больше не течет. Но мы мало чем можем помочь.

Она подняла с пола ведерко.

— Хотя бы выпить воды она сможет?

— Нет, пока не придет в себя.

Елизавета хмурилась, испытывая разочарование. Ей хотелось помочь раненой девушке, быть ей чем-то полезной, но ничего поделать она не могла. Стоя посреди крошечной спальни, она озиралась по сторонам в поисках чего-нибудь теплого, что Нитро мог пропустить или не заметить. Взгляд ее упал на его рюкзак. Сняв его, Нитро поставил рюкзак на пол, прислонив к стене.

Елизавета вспомнила, как он отреагировал, когда Зед застал его с пистолетом в руке: виноватое удивление на лице. Как же быстро он спрятал оружие с глаз долой!

Почему же он раньше не признался, что носит с собой пистолет? Какой смысл устраивать из этого такую тайну? Они ведь не собирались сдавать Нитро властям… Она почувствовала на себе его взгляд и спросила:

— Ты останешься здесь?

— На какое-то время, — ответил Нитро. — За нею нужно присматривать. Убедиться, что она не перестанет дышать и не впадет в шок.

— В шок?

— От потери крови.

— А… — Елизавета медлила, еще не отказавшись от мысли быть полезной. — Я могу что-то сделать?

Нитро покачал головой:

— Ступай, отдохни хоть немного.

Хесус и Пита сидели на двух придвинутых к столу плетеных стульях, вполголоса разговаривая. Пита не выпускала изо рта сигарету и казалась взволнованной. Елизавета предоставила брата с сестрой самим себе и нашла свободный участок у дальней стены, где можно было присесть. Одежда и белье липли к коже, холодные и скользкие. Сейчас очень пригодился бы даже самый примитивный очаг — тепло живого огня и божественный, терпкий запах горящего дерева.

«По крайней мере, здесь есть свечи», — думала Елизавета. Было бы ужасно сидеть в полночной темноте, слушая свист ветра и шум дождя, не зная, где сейчас остальные, и гадая, не пробрался ли кто в хижину.

Кашлянув, Елизавета постаралась умерить пыл своего воображения. Она прикурила сигарету; в ее пачке «Кэмела» осталось всего четыре штуки. Затянулась и задержала дым в легких, словно это помогало согреться… Медленно, с неохотой выпустила его.

В отличие от спартанской обстановки спальни, основное помещение было заполнено личными вещами Солано. Помимо бесчисленных кукол здесь были нехитрый инвентарь земледельца, всяческий мелкий скарб, какой можно найти в магазинной тележке любого бездомного, потрепанное автомобильное сиденье и резные поделки из дерева — конечно, тоже куклы в миниатюре. Ярко раскрашенные, они напомнили Елизавете о матрешках — детской забаве, популярной в России в двадцатом веке.

Елизавета терпеть не могла матрешек. Они вызывали в памяти годы, проведенные в детском доме, и человека по имени Евгений Попов, который работал там на какой-то должности. Поначалу Евгений даже нравился Елизавете. Прочие работники интерната были к ней равнодушны или жестоки. Их специально этому обучали — как воплощение бессердечной системы, поскольку сироты в Советском Союзе приравнивались к инвалидам, одиноким старикам или заключенным: проблема, которую надлежит держать вдали от внимания публики. Евгений, однако, всегда улыбался и махал ей рукой при встречах. Порой, когда никого не оказывалось поблизости, дарил ей шоколадки. А еще рассказывал страшные истории про их детский дом, про всякие непонятные вещи, которые здесь случались: о том, как в некоторых комнатах сам по себе включался свет, или о том, как однажды Евгений ясно услыхал следующие по пятам за ним шаги, оглянулся — и никого не увидел. От этих рассказов Елизавете снились потом кошмары, но она с нетерпением ждала новых. Рутинная жизнь в интернате была довольно бесцветной, а эти байки скрашивали царившую там скуку.

Однажды Елизавета работала в одиночестве, подметая в общей комнате отдыха по соседству со спальнями девочек. Там были сводчатые потолки с двенадцатью окнами в нишах, так как когда-то здесь располагалась часовня. Сегодня ей досталась уборка; всех детей в интернате нагружали какими-то заданиями, которые менялись по дням недели. Войдя, Евгений присел перед нею на корточки и сказал, что приготовил ей сюрприз. С улыбкой, обнажившей кривые, желтые от никотина зубы, он преподнес Елизавете матрешку. Сказал, что это подарок на день ее рождения, до того оставалось не менее месяца. Тем не менее Елизавета донельзя обрадовалась. У нее не было собственных игрушек с той поры, как ее родители исчезли, а ее забрали из дома.

Евгений сказал: «Давай же, разбери ее». Усевшись на пол, Елизавета рассмотрела поближе внешний слой с росписью: задорно улыбавшаяся красавица в сарафане. Разделив верхнюю и нижнюю части куклы, Елизавета обнаружила подобную же фигурку, но поменьше. Кроме этих, было еще три, каждая спрятана внутри предыдущей, а самая маленькая из фигурок изображала запеленатого младенца, который был выточен из единого кусочка дерева и уже не открывался.

Пока Елизавета рассматривала кукол, Евгений начал разминать ей плечи своими сильными руками. Это было неприятно, хотя она и сама не поняла почему. От его прикосновений ей стало только неловко. Но и тогда Елизавета промолчала; ей не хотелось обижать Евгения. Он был ей другом, одним из немногих во всем детском доме, а потому она позволила ему разминать себе плечи, все это время мечтая, чтобы он прекратил. Затем его руки опустились ниже, на грудь. Ей было тогда двенадцать, и у нее едва начали расти грудки. Ладони Евгения описывали круги вокруг этих холмиков, потом стали тереть и их. Она попросила его перестать, но Евгений не послушал, сказав, что не делает ничего «такого», они просто играют. И тогда он ущипнул ее за соски своими неуклюжими пальцами. Вскочив на ноги и бросив упавшую матрешку, она бегом вылетела из комнаты отдыха. Елизавета вообразила, что Евгений бросится за нею вслед, но тот остался где был, и она спустилась во внутренний двор, чтобы побыть с другими детьми. И никому не рассказала о том случае, считая, что ей вряд ли кто-то поверит. К тому же Елизавета сама сомневалась в том, что именно сейчас произошло и было ли это чем-то неправильным. Просто ей не понравилось ощущение от рук Евгения на своем теле.

После того дня она надеялась, что старый Евгений вернется, вновь станет самим собой. Но ничуть не бывало. Он перестал улыбаться и махать ей рукой… хотя не перестал пожирать ее глазами. Она начала его бояться, боялась оставаться одной где-нибудь в детском доме, — хотя с этим нечего было поделать. Еще дважды Евгений ловил ее в пустом коридоре на выходе из уборной. В первый раз ей удалось проскользнуть мимо и выбежать в безопасную зону, но во второй он сумел преградить ей путь к спасению. Снова попытался всучить ей ту самую матрешку. Она отказалась принять подарок. Тогда Евгений дал ей затрещину — да такую, что Елизавета потеряла равновесие и упала. Он сунул руку ей под юбку, между ног. Она заорала благим матом, и это его отпугнуло, — но он ушел не прежде, чем пообещал убить ее, если Елизавета расскажет кому-то о произошедшем.

Елизавета никому не рассказывала. Она верила его угрозам. Так или иначе, но уже через несколько дней директриса, Ирина Игоревна, вызвала Елизавету к себе в кабинет и спросила, почему она ничего не ела за обедом. Елизавета сломалась и рассказала о том, что случилось за дверью уборной. Ирина Игоревна выслушала ее не моргнув глазом. Задала несколько прямых вопросов, а затем рассказала Елизавете историю, которую та запомнила навсегда. Речь шла о выжившей узнице Освенцима — молодой еврейке, которой, как много лет спустя стала подозревать Елизавета, была сама Ирина Игоревна. В фашистских застенках, в нечеловеческих условиях, эта девушка была единственной в своем блоке, которая продолжала каждый день стирать свои чулки, как делала это еще до начала войны. Другие узницы лишь пожимали плечами, давно оставив всякие попытки соблюдать санитарию ради сохранения сил. И все же, когда лагерь начала косить эпидемия тифа, девушка стала единственной, кто сумел выжить и в итоге обрести свободу в день освобождения Освенцима советскими войсками.

«Когда обучение в интернате подойдет к концу, ты выйдешь в большой мир, и этот мир будет неласков, — подытожила директриса. — Ты встретишь там и других людей, подобных Евгению: мужчин, которые попытаются обмануть тебя, воспользоваться своим положением или того хуже. Ты можешь согнуть голову перед их силой, понадеяться, что ты вскоре наскучишь им и тогда они оставят тебя в покое… Или же ты можешь побороться за свое достоинство, сохранить верность себе самой, даже если это будет означать дополнительные трудности. Сегодня ты осталась верна себе, рассказав мне о том, что случилось, и только от тебя теперь зависит, сможешь ли ты поступать так и в будущем, что бы ни выбрала: плыть по течению или отказаться от простого выживания и жить по собственным правилам».

На следующее утро за завтраком дети узнали, что Евгений Попов скончался во сне. Это происшествие никак не объяснялось, хотя по интернату поползли настойчивые слухи, что Евгений покончил с собой.

Елизавета этому не поверила, хотя ни с кем не стала делиться своими сомнениями.

Зед тихо вышел из спальни, занятой Пеппером, и прикрыл за собой дверь. Вопреки безумным событиям, развернувшимся на Острове, он не сдался и был по-прежнему уверен в своих силах. Это, наверное, эгоистично, но Елизавета была рада, что он застрял тут вместе с нею. Она уже не совсем доверяла Нитро, у Питы явно поехала крыша, а Хесус… возможно, он способен управлять советом директоров или вешать лапшу на уши богатым инвесторам, но здесь он оказался не совсем в своей тарелке. Елизавета слишком хорошо знала своего приятеля и замечала сквозь панцирь напускной храбрости в его взгляде нехарактерное напряжение, в движениях — суетливую дерганость, а вокруг него — непривычную ауру нерешительности.

Елизавета затушила сигарету, поднялась и подошла к Зеду.

— А где Роза? — спросила она.

— Уложил ее спать рядом с Пеппером, — ответил он.

— Ты ей приглянулся.

— Это все потому, что я такой красавчик.

— Да уж, красавчик, не то слово… — В словах Елизаветы прозвучало больше искреннего чувства, чем она рассчитывала, и Зед окинул ее вопросительным взглядом. Елизавета прочистила горло. — Шутка, Зед. Расслабься.

— Пеппер жалуется, что замерз, — заметил он. — Надо чем-то его укрыть, но в шкафу пусто.

— В комоде нашлось пончо… — Елизавета махнула рукой в сторону спальни, где осталась Люсинда, — только раненой оно нужнее.

— И это все? — удивился Зед. — Одно пончо?

— А также несколько носков и трусы.

— Где же, черт возьми, вся остальная одежда Солано?

— Нитро говорит, у отшельников запросто может быть лишь один комплект.

Зед фыркнул, не сдержавшись.

— У этого типа на все найдется ответ, правда?

Елизавета не знала наверняка, говорит ли он с сарказмом или же намекает на что-то.

Зед нагнулся к ней и прошептал:

— А что ты сама думаешь?..

Она решила, что Зеда интересует ее отношение к тому обстоятельству, что у Нитро оказался при себе пистолет.

— Даже не знаю, но…

— О чем это вы шепчетесь? — спросила Пита, поднимаясь со стула. Она с недоверием всматривалась в их лица.

— Пепперу холодно, — пояснил Зед. — Его надо чем-то согреть.

Не вставая, Хесус подал голос:

— А как насчет коврика, на котором ты стоишь? Он вроде еще сухой.

Зед и Елизавета поглядели под ноги. Да, ковер: зеленый с бежевым орнаментом, когда-то элегантный, но теперь безнадежно истертый. Хотя Хесус прав, ковер был сухим.

— Лучше, чем ничего, — улыбнулся Зед. — Элиза, помоги мне.

Они сошли с ковра и, взявшись за концы, сложили его вдвое.

Вдруг застыв, Елизавета вытаращила глаза.

— Ё-мое! — ахнула она. — А это еще что?..

Зед и Елизавета отложили в сторону свернутый коврик и опустились на колени рядом с небольшой дверцей в полу, ведущей в подпол. Пита и Хесус поспешили к ним присоединиться (последний — хромая, из-за распухшей лодыжки), громко галдя, обсуждая находку. Секунду спустя из комнаты Люсинды выскочил Нитро, который желал знать, из-за чего поднялся такой шум.

Елизавета не обращала на них внимания. Она была сосредоточена на дверце. Не больше канализационного люка, квадратная, вровень с остальным полом. Обрывок веревки, прибитый к противоположному петлям краю, служил люку ручкой.

Зед потянулся к ней.

— Притормози, чаво! — осадил его Нитро. — Ты точно хочешь ее открыть?

— А что? — с подозрением сощурился на него Зед. — Разве тебе известно, что там, внизу?

Нитро повернулся к Хесусу:

— Что думаешь?

Хесус развел руками:

— Надо заглянуть и проверить.

Зед потянул за веревку. Люк поддался не сразу, и ему пришлось дернуть вторично — обеими руками. На этот раз люк приподнялся, открыв черную дыру и уходящую вниз грубо сколоченную деревянную лестницу. Из дыры потянуло холодным, застоявшимся воздухом.

Елизавета не сумела разглядеть дна. Она сходила за ближайшей свечой, вернулась и опустила огонек подальше в дыру, стараясь не погасить слабенькое пламя неосторожным движением.

— Не очень глубоко, — определила она, когда в поле зрения появилось земляное дно. — Может, с пару метров…

— И что дальше? — вопросил Хесус. Он, Нитро и Пита нависли над Елизаветой, вглядываясь в темный провал. Зед придерживал ее за плечо, чтобы она не свалилась вниз под их натиском.

— Ну, не знаю, — сказала она. — Там темно, но мне кажется… может, здесь устроено… как это у вас называют?..

— Подпол? — подсказал Зед.

— Вот-вот, он самый. — Она с трудом разогнулась, снова села на колени и поставила свечу рядом с краем дыры.

— Подпол… — протянул Нитро. — В этой сраной дыре нет ни труб, ни проводов, вообще ничего. Так на кой же сдался Солано подпод?

— Может, там туннель? Подкоп? — предположила Пита.

Хесус не согласился:

Зачем ему было копать подкопы? Куда?

— Ну, на всякий случай… Чтобы сбежать… — Сбежать от кого?

— Может, там убежище на случай урагана? — сказал Зед. — Домишко-то не особо прочный.

Пита поморщилась:

— Еще держится. Сегодняшняя буря его не развалила.

— К черту эти ваши метания! — не выдержал Нитро. — Я спущусь посмотреть.

Елизавета вгляделась ему в лицо. Неужели Зед был прав? Что, если Нитро все это время точно знал, что там? Он отправится вниз, наскоро оглядится по сторонам и доложит, что там ничего нет, кроме грязи, чтобы скрыть от остальных… что?

Похоже, Зеду пришла в голову та же мысль, и он поспешно объявил:

— Пойду я.

— Ты? — удивился Нитро. Почему именно ты?

— Потому что хочу посмотреть, что там внизу.

— Ты слишком толстый, чаво. Еще застрянешь.

— Ничего, я рискну. — Зед начал примеряться, как бы спустить ноги на верхнюю ступень лестницы.

— Мы оба пойдем, — отрезал Нитро.

— Тебе бы, наверное, лучше остаться, Нитро, — сказала ему Елизавета, которой не хотелось отправлять Зеда с ним вдвоем туда, где их будет не видно. И пояснила: — У тебя единственного есть оружие. Защищай нас.

Она уже заметила, что рюкзак опять висит у Нитро на спине.

— Вот потому мне и нужно самому туда пойти, — возразил он. — Я смогу себя защитить. А все, что умеет Зед Ротт, это вопить как девчонка.

— Может, снова наденешь майку, крепыш? — сказал Зед. — У меня от твоей крутизны глаза ломит.

— Пожалуй, не стоит идти туда в одиночку, Зед, — с сомнением сказала Пита.

— Никого там нет, — повернулся тот к ней.

— Ты ведь не знаешь…

— Если туда кто-то забрался, — терпеливо объяснил Зед, — как ему удалось снова прикрыть люк ковром?

Пита сложила руки на груди:

— Я хотела сказать, тебе невдомек, что могло туда забраться…

Сокрушенно мотая головой, Зед встал на первую ступень лестницы. Елизавета, однако, не могла избавиться от возникшего в сознании дикого видения: в могильной темноте внизу притаились с десяток кукол, они ждут, сбившись в кучу, с ножами или другими смертоносными орудиями в ручонках.

— Может, не стоит туда вообще лезть? — сказала она Зеду, злясь на себя за то, что с такой легкостью поддалась суеверному бреду Питы.

— Нужно же понять, что под нами.

— Зачем?

— Пита верно предположила, что там может быть подземный ход. В таком случае туннель ведет не только наружу, но и наоборот.

Повисшее молчание затянулось.

— Да ну на хрен! — сплюнул Нитро. — Пускай лезет Зед Ротт. Может, он и впрямь застрянет, и тогда мы сможем провести ночь в покое и тишине.

Зед взял свечу и начал спускаться. Еще немного поколебавшись, Елизавета тоже перебросила ноги через край люка.

Хесус ухватил ее за плечо:

— Куда это ты собралась, кариньо?[18]

— Зед не должен идти туда совсем один…

— Ты же не…

— Пусти, Хесус, — она стряхнула с плеча его РУКУ-

Крутая деревянная лесенка опиралась на неровную стену лаза. Боковые доски под ладонями Елизаветы оказались шершавыми, и она лишь надеялась, что на этот раз обойдется без заноз.

Зед уже сошел с нижней ступени и стоял теперь на четвереньках, словно заглядывая под диван.

— Что видно? — спросила она.

— Ты оказалась права, — был ответ. — Здесь что-то вроде подпола. Темно.

— Будь осторожен! — крикнула сверху Пита.

Зед по-пластунски пополз вперед, пока не исчезла из виду верхняя часть его тела, а за ней и ноги. Елизавета продолжила спуск и ступила на плотное, сухое земляное дно. Пространство под хижиной было всего с полметра высотой и тянулось, кажется, во все стороны от лестницы; Елизавета не могла понять, далеко ли, поскольку ничего не могла различить во мраке. Она двинулась в ту сторону, куда уполз Зед, — под ладонями и коленями холодная земля, низкий потолок скребет по спине.

— Ого! — сказал вдруг Зед.

У Елизаветы екнуло сердце.

— Что там? — прошептала она. Узкое пространство лишило ее голос жизни, сделало его пустым и плоским.

— Впереди набитая чем-то корзина…

Елизавета заторопилась, догоняя его. Зед вытянул вперед руку со свечой, но ей все равно пришлось сощуриться, приглядываясь. Сперва ей показалось, что там стоит картонный ящик, но это действительно оказалась плетеная корзина, которая была бы уместна в яблоневом саду.

— Любопытно, что в ней, — сказал Зед, снова пускаясь в путь и помогая себе локтями.

Елизавета первой достигла корзины. Накренила ее, заглядывая внутрь и морщась в неизвестности. Присмотревшись, расслабилась.

— Картошка! — выдохнула она.

Зед сунул руку в корзину и вытащил клубень. Повертел в руке. Кожица была желтовато-коричневой, вся в мелких отростках.

— Это всего-навсего погреб Солано, и больше ничего, — сказал он, набивая картошкой карманы своих шортов.

— Ты станешь это есть? — изумилась Елизавета.

— Почему бы и нет? Картошка редко портится.

— Все рано или поздно гниет.

— Она еще твердая. Значит, сохранила полезные свойства.

— Ты что, специалист по картофелю?

— А ты?

— Русские разбираются в картошке!

— А я голоден и оставлю ее себе… Смотри-ка, по-моему, там еще одна корзина.

Они поползли дальше, сквозь еще более глубокую темноту, и обнаружили еще две корзины, бок-о-бок: одна с морковью, другая — с клубнями хикамы[19].

— Отлично, — сказал Зед. — Обожаю морковку.

Он ухватил три, потерявшие упругость и сразу обвисшие у него в руке. У одной успел почернеть хвостик. Тем не менее Зед распихал их по карманам, добавив туда же и хикаму. Для этого ему пришлось перевернуться на бок, а когда он вернулся в исходное положение, его плечо уперлось в плечо Елизаветы. Кажется, случайно. Вообще-то он этого даже не заметил.

— Натуральный хомяк, — сказала она и надула щеки, показывая, что именно имеет в виду.

— Поделюсь с Розой, — оправдался Зед.

Елизавета махнула рукой в сторону:

— Смотри, там еще одна корзина.

— Прямо Пасха, — усмехнулся он.

— В каком смысле?

— У вас в России не празднуют Пасху?

— Еще как празднуют, — возмутилась Елизавета. — Очень даже популярный праздник…

Одним из самых ярких воспоминаний, сохранившихся с ее раннего, доприютного детства, была желтая луковая шелуха, которую начинали откладывать за месяц-другой до Пасхи. Ее неизменно отмечали в первую субботу после весеннего полнолуния. Они с матерью варили эту шелуху с полудюжиной яиц, чтобы скорлупа окрасилась в насыщенный золотой цвет.

Зед сказал:

— А про пасхального кролика вы знаете?

— Какого кролика?

— Пасхального! Утром в Пасху он пробегает по дому, оставляя дорожку из шоколадок, которая приведет к спрятанной корзинке, полной шоколадных зайцев и яиц…

— Ты это на ходу выдумываешь?

— Может, кролики — это только американский прикол, но…

— В России про кроликов ничего не знают.

Елизавета вспомнила о ежемесячной стипендии, которую государство выплачивало ей, пока она училась в университете. Считалось, что ее достаточно для того, чтобы покрыть все насущные траты, но на самом деле этой суммы едва хватило бы на две плитки хорошего шоколада.

А в Америке, значит, принято рассыпать сладости по полу? Набивать рты шоколадными яйцами-зайцами?

— У каждого отдельная корзинка, и нужно идти по одному следу, чтобы добраться до нее, — рассказывал Зед. — Но мы с сестрой всегда спешили ухватить все шоколадки, до каких могли дотянуться, при этом сметали все следы, так что потом часами искали свои корзинки…

Елизавета фыркнула.

— А какие еще нелепые праздничные традиции у вас есть?

— Моим любимым праздником всегда был Хэллоуин.

— Да, про него я слыхала. Нужно нарядиться призраком или ведьмой?

— И отправиться клянчить конфеты.

— Как это?

— Ну, когда ходишь по району с мешком… я обычно пользовался наволочкой от подушки… и стучишь в двери. «Сласти или страсти!» И каждый дарит что-нибудь сладенькое. Как-то в один год я набил три наволочки.

— Три мешка конфет? Незнакомые люди так запросто тебя угощали?

— Ну да, если у них на крыльце стоял фонарь из тыквы. Если не стоял, это означало, наверное, что они не ждут гостей.

— Вы, американцы, прямо как персонажи из мультика. Живете в мультяшном мире.

— Это еще почему?

Елизавете захотелось сказать Зеду, что если бы он начал обходить улицы в России — в той России, которую она покинула четыре года назад, — с полным мешком конфет, этот мешок наверняка отобрали бы хулиганы, не успей он дойти до перекрестка. Да еще и избили бы… Вместо этого она просто покачала головой.

Они продолжали свою «охоту на пасхального кролика», двигаясь по углам подпола по часовой стрелке, и обнаружили еще несколько корзин с овощами.

Подпол оказался довольно большим, и Елизавета начала подозревать, что он точно соответствует планировке хижины над ним. Интересно, как долго Солано копал его? Долгая, тяжелая работа, даже если пользоваться лопатой и мотыгой. Но чем еще заниматься на острове, если живешь в одиночестве и вокруг ни души?

Этот вопрос заставил Елизавету задуматься. Действительно, чем занимался Солано все эти годы? У него ведь не было близких, которые навещали бы старика, не считая местных, приплывающих время от времени обменять несколько кукол на остатки его урожая. Электричества здесь не было, так что Солано не мог смотреть вечерами телевизор или слушать радиоприемник, даже если бы его повезло раздобыть на какой-нибудь свалке во время очередной поездки в Мехико. Хотя, с другой стороны, люди с легкостью обходились без подобных излишеств на протяжении чуть ли не всей истории человечества. Их нельзя считать непременным условием счастливой жизни. У Солано были его свобода, его остров, тропический климат, пропитание и кров. Может, этого ему хватало? Более того, он ведь не сидел сложа руки, правда? Он возвел все эти сарайчики и лачуги, построил приличных размеров хижину. Проложил тропинки и смастерил мостки, которые они видели, бродя по островку. И развесил повсюду кукол, само собой, — а это уже творчество, почти искусство.

Елизавете вспомнилась ее жизнь в Петербурге в начале 90-х годов. Жестокие зимы, толкотня за продуктами и другими жизненно важными товарами, переполненные автобусы, цинизм и агрессия, карманники и рэкетиры, горести на одних лицах и высокомерные насмешки — на других. При этом соотечественники Елизаветы обладали куда большим, чем отшельник Солано, — но была ли их жизнь хоть немногим лучше? Приносила ли больше радости?

— Вон еще корзина, — сказал Зед.

— У меня уже болят колени и спина, — призналась она.

— Хорошо, эта будет последняя.

Они чуть выправили курс и остановились перед корзиной. Зед приподнял свечу, чтобы заглянуть внутрь.

— Ух ты! Смотри-ка, — оживился он. Поставил свечу в стороне и вынул из корзины небольшой, никак не украшенный деревянный ларец.

— Что это такое? — спросила Елизавета.

— Ума не приложу.

— А открыть сможешь?.

— Нет, крышка не поддается… Вот, видишь замочную скважину?

— Взломаем?

— Только не здесь.

Зед уставился за спину Елизавете, в окружавшую их темень.

— Черт, и в какой стороне теперь лестница?

В конце концов лестницу удалось обнаружить, и Елизавета забралась по ней первой. Нитро, Хесус и Пита сгрудились вокруг люка, заглядывая вниз и о чем-то переговариваясь — прямо «говорящие головы» на телеэкране. Она вылезла из дыры в полу на свет свечей, казавшийся ярким по сравнению с тьмой похожего на темницу подпола, и вытянула Зеда. Карманы его шортов оттопыривались, чего нельзя было не заметить.

— Это просто погреб, — обронил он, отвечая на шквал вопросов. И высыпал овощи из карманов на пол. — Угощайтесь.

— Они немытые, — с отвращением сказала Пита.

— Они съедобны, — возразил Зед. — А мы с полудня ничего не ели.

И с хрустом откусил кончик моркови.

Нитро вгрызся в клубень хикамы и пожал плечами.

— Я пас, — покачал головой Хесус.

— Фу-у… — сказала Пита.

— Ах да! — вспомнив о загадочном ларце, Елизавета задрала футболку и показала его — он был заткнут за пояс ее шортов. — Еще мы нашли вот это.

— Дай-ка взглянуть, — потянулся Нитро.

Елизавета оттолкнула его руку и сама вытянула деревянную коробочку из-за пояса.

— Он заперт, — пояснила она, отходя к стене, где был развешан инструмент. Выбирать там было из чего. Большие гаечные ключи, плоскогубцы, старомодная ручная пила. Она взяла молоток, показавшийся ей подходящим, вернулась к остальным и, перевернув, разместила ларец на полу — так, чтобы замок смотрел вверх. И с размаху ударила молотком. Дерево треснуло, но замок держался. После второго удара, впрочем, крышка откинулась. Из ларца выпал потрепанный кожаный бумажник и несколько пожелтевших фотокарточек.

— И больше ничего? — не впечатлившись находкой, спросил Хесус.

— Это бумажник Солано? — предположил Нитро.

Кто на снимках? — заинтересовалась Пита.

Зед подобрал их, всего четыре штуки: миловидная женщина, две маленькие девочки и групповой портрет.

— Семья Солано? — вопросил он, передавая фотографии Елизавете. Та изучила их одну за другой, передала Пите.

— Открой бумажник, — посоветовал Нитро.

Елизавета так и сделала. Удостоверение личности, отпечатанное на бумаге зеленого цвета и выданное дону Хавьеру Солано. В отделении для купюр обнаружилась старая газетная вырезка. Елизавета сразу ее развернула.

— О чем там говорится? — спросила Пита.

Елизавета прочла по-испански:

«МЕХИКО. По меньшей мере 25 человек погибли и 17 получили тяжелые травмы, когда в воскресенье, среди клубов пламени и черного дыма, на воздух взлетела фабрика пиротехники.

Фабрика располагалась на первом этаже многоквартирного дома, где проживали 28 семейств. По словам спасателей, обыскивавших дымящиеся руины, большинство жертв обожжены до неузнаваемости. Судьба десятков людей остается неясной, и количество погибших может со временем возрасти.

По данным полиции, взрыв произошел за полчаса до полуночи и мог быть вызван утечкой горящего мазута из печи, опрокинутой в прилегающей квартире. Официальные представители не исключают и других вероятных причин, включая нарушение технологии при производстве пиротехнических изделий.

Долорес Элиас, живущая по соседству продавщица двадцати лет, заявила, что прогремевший взрыв был похож на конец света и что она своими глазами видела людей, разлетавшихся в стороны, „словно мухи”.

Пиротехнику нередко производят в небольших, устроенных на дому фабриках, и их деятельность остается нерегламентированной и зачастую осуществляется без соблюдения каких-либо мер безопасности. В сельских районах страны изделия этих фабрик обычно пользуются широким спросом; без них не обходится ни одно празднество вроде гуляний по случаю свадьбы, обрезания и так далее.

Только в прошлом месяце случайная искра вызвала подрыв штабелей с фейерверками на рынке в Селае, что сравняло с землей целые кварталы в центре города и повлекло за собой гибель 55 человек и сотни раненых. Большинство пострадавших покупали пиротехнику, чтобы отметить день Божьей Матери Гваделупской[20]».

Пока Хесус, Пита и Нитро оживленно спорили, почему старый взрыв на фабрике был до такой степени важен Солано, что он хранил эту вырезку в своем бумажнике, Елизавета кратко пересказала содержание заметки по-английски — для Зеда.

— Может, взрыв устроил сам Солано? — предположил Зед.

Елизавета поморщилась:

— То есть поджег пиротехнику?

И поэтому застрял на острове. Поджигателя искали копы, и ему требовалось надежное укрытие. Здесь он сумел от них спрятаться.

— И прятался пятьдесят лет?

— Ну а фотографии? — спросила слушавшая разговор Пита.

— А что? — удивилась Елизавета.

— Скорее всего, это снимки его домочадцев. Думаешь, он так запросто мог бросить семью?

— А если они погибли при взрыве?

— Если взрыв на его совести, — вторил сестре Хесус, — ты и правда считаешь, он задержался бы, чтобы поискать семейные фото на пепелище?

— Снимки все одного размера, как раз с бумажник, — не согласился Зед. — Вполне вероятно, он всегда держал их при себе… И в любом случае, — добавил он задумчиво, — не так уж и важно, что там произошло. Вопрос в другом: почему Солано держал бумажник и фотографии в погребе? В корзине для овощей!

Хесус развел руками:

— С глаз долой — из сердца вон?

Пита кивнула:

Он хотел забыть их, забыть свою прошлую жизнь.

— Тогда зачем вообще было беречь снимки с бумажником? Почему бы…

Зед оборвал себя на полуслове, а когда заговорил вновь, его голос был тих и спокоен:

— Элиза, не шевелись.

Елизавета застыла стоп-кадром: мышцы натянуты, каждый нерв в теле гудит от внезапной тревоги.

— Что случилось?

— У тебя кое-что неприятное на спине, — ответил Зед.

Пита и Хесус сидели прямо перед нею, а Зед и Нитро — по обе стороны. Им стоило только повернуть голову, чтобы увидеть ее спину.

— Вот черт… — процедил Нитро сквозь зубы, увидев то, что прежде него заметил Зед.

— Да что там? — выпалила Елизавета.

Пита и Хесус на четвереньках обошли ее, чтобы тоже посмотреть. И оба тихо ахнули.

— Что там? — Она ничего не чувствовала на своей спине. Тем не менее ей очень хотелось содрать с себя топик и швырнуть в дальний угол. Только она этого не сделала. Какое бы существо ни привело в ужас остальных, оно могло ее укусить.

Зед уже поднялся и бродил по комнате, что-то искал.

— Да что же там? — дрожащим голосом повторила Елизавета.

— Сиди смирно, — посоветовал Нитро. И повернулся к Зеду: — Бери пилу.

Пилу? Зачем им пила! Что они собрались там отпиливать? Что это такое!

Елизавета хотела опять спросить, что там на ней, но не стала. Уже поняла, что не желает этого знать, пока не избавится от напасти.

Зед вернулся с пилой. Заржавленное полотно, острые зубья.

— Осторожно, — шепнул Нитро. — Просто подсунь снизу.

Елизавета ощутила, как лезвие пилы прижалось к ее спине, рядом с левой лопаткой.

— Просовывай, но не торопись.

— Я пытаюсь!

— Ай! — спину обожгло, будто каленым железом.

— Он ужалил ее! — вскрикнула Пита.

— Держи! — сказал Хесус.

Поддавшись слепой панике, Елизавета вскочила на ноги, срывая с себя топик, бросила его подальше и осталась стоять в одном лифчике. Пита вопила во все горло, и она присоединилась к подруге.

— Уже всё? — выкрикнула она. — Его больше нет?

— Да, да, — ответил Зед.

Хесус и Нитро поспешили к ее топику. Нитро ткнул в него ногой, пытаясь выманить наружу того, кто бы ни прятался в складках.

— Что это было? — спросила Елизавета. — Оно меня укусило!

— Не укусило, — покачал головой Зед.

— А по ощущениям…

— Оно тебя ужалило.

Ужалило? Что-то вроде осы?

— Вот он! — выкрикнул Хесус.

— Убейте его! — взвизгнула Пита.

Елизавете стало нехорошо. По полу, выпутавшись из складок топика, бежал здоровенный, жирный скорпион. Он был черный, с занесенным над телом, разделенным на сегменты хвостом. Одни клешни по паре дюймов длиной.

И он сидел у нее на спине!

Он ужалил ее.

Нитро пытался затоптать насекомое своим пляжным шлепанцем, но оно увернулось и скрылось под столом.

— Сука! — выругался он.

— Добей его! — настаивала Пита.

Зед, все еще с пилой в руках, отошел к столу. Он согнулся в три погибели и плашмя врезал пилой по полу, метя в жуткое насекомое.

— Попал по нему? — осведомился Хесус.

— Еще дергается.

Зед снова и снова ударил полотном пилы об пол. Секундой спустя выпрямился, держа полотно перед собой. Скорпион распластался на нем, боевое тельце изломано и вывернуто.

— Покойник, — определил Зед.

— Он ужалил меня! — сказала Елизавета, скрещивая руки на груди. Ее ничуть не заботило, что она стоит здесь полуголая; сейчас ей было не до скромности. Ее трясло от страха, тело покрылось гусиной кожей. — Скорпионы жутко ядовиты, а эта тварь меня ужалила, — Многие совершенно безвредны, — возразил Нитро.

— Многие? А вон тот? — Она ткнула пальцем в здоровенное чудище на полотне пилы, которую Зед положил на крышку стола.

— Повернись, — распорядился Хесус. — Дай мне посмотреть.

Елизавета повернулась к свету.

— Краснота есть, — сказал он. — Но выглядит не так уж плохо. Как ты себя чувствуешь?

— Ты что, врач? Тебя когда-нибудь жалили скорпионы? — Она злилась, слегка в истерике, но имела полное на это право. Пусть большинство скорпионов безвредны для людей, яд некоторых смертелен. А уж этот… Боже мой, какой он большой.

— Как самочувствие? — повторил Хесус.

— Больно. Как пчелиный укус.

— Но дышишь ты свободно, говоришь без труда? Это хорошо.

— Нитро прав, Элиза, — сказал Зед. — Большинство укусов скорпиона безвредны. Вмешательство врачей требуется редко, обычно, когда ужален ребенок или старик.

— Разве что в Лас-Вегасе, Зед, — не согласилась Пита. — Здесь Мексика. У нас скорпионы…

— …не сильно отличаются, — закончил он за нее, заставив молчать пристальным взглядом.

Елизавета не пропустила этого обмена взглядами и поняла, что Зед пытается ее ободрить… что встревожило ее пуще прежнего.

Неужели она сейчас умрет?

— Дышать я еще могу, — сказала она. — А потом? Может, мне станет хуже. И здесь некому мне помочь, ни больниц, ни противоядий.

— Кто-то должен отсосать, — предложила Пита.

— Что? — удивился Хесус.

— Кому-нибудь стоит попробовать высосать яд из ранки. Я видела такое по ящику: там человека ужалила змея, и он отсосал яд из места укуса.

— Это не сработает, Пита.

— Откуда тебе знать, Хесус? Надо хотя бы попытаться. Нитро… действуй.

Тот покачал головой:

— Я не стану высасывать яд скорпиона. На хрена мне это?

— Давай я попробую, — вызвался Зед.

— Никто из вас не будет сосать мне спину! — взорвалась Елизавета. — Это вам не шуточки!

— Послушай, Элиза, — рассудительно сказал Зед, — ты сама уверяешь, что нормально себя чувствуешь. Будь скорпион и вправду ядовит, ты бы уже поняла. Не надо паниковать.

— Ты говоришь это только затем…

— Нет. Вовсе нет, каринъо, — поднял ладони он. — Хочешь, поклянусь? С тобою все будет в полном порядке.

Елизавета подняла свой влажный топик и натянула его снова. Скользнувшая по коже холодная ткань заставила ее содрогнуться. Зед понес зеленый с бежевым ковер в спальню Пеппера, чтобы накинуть на спящего, а Хесус, Пита и Нитро так и стояли, столпившись вокруг мертвого скорпиона, тихо переговариваясь. Елизавета принялась мерить комнату шагами. Расслабиться никак не удавалось. Все мысли — только о впившемся в спину жале. Сперва боль была острой, потом сменилась тупым жжением. Сейчас, однако, Елизавета чувствовала только странное покалывание, но все равно не верила уверениям Хесуса, что с нею все будет в полном порядке. Она видела фильмы, где людей кусали скорпионы. В итоге все они начинали пускать изо рта пену и в итоге умирали от остановки сердца.

Когда Зед вернулся из спальни, она сразу к нему подошла.

— Как там Пеппер? — спросила Елизавета. Спит, — был ответ.

— Что мы можем сделать?

— Ничего. Ему просто нужно отдохнуть, да и тебе тоже.

— Я не устала.

— Все равно. Отдохни, расслабься.

— Как тут расслабишься? В моих жилах яд.

Он распространяется…

— Вот именно, Элиза, — сказал Зед, касаясь ее плеча. — И чем больше ты нервничаешь, тем чаще сердцебиение и тем быстрее яд впитывается в ткани.

Она обдумала этот довод и кивнула.

— Вдохни поглубже, — посоветовал Зед.

Елизавета послушалась.

— И еще раз.

— Я не рожать собираюсь, Зед.

Он улыбнулся на это, Елизавета тоже.

— Спасибо тебе, — прошептала она. — Может, пойдешь приляжешь? Рядом с Пеппером.

— А ты чем займешься?

— Буду стоять на дозоре.

Елизавета моргнула, не понимая.

— На дозоре? А, ты имеешь в виду…

Она так была захвачена обнаружением таинственного люка, а потом укусом скорпиона, что напрочь забыла о неведомом убийце, который мог притаиться на острове.

— Тебе не обойтись без напарника, — добавила она. — Вместе подежурим.

Зед покачал головой:

— Лучше уж Пита.

— Почему? — переспросила Елизавета, морщась от укола неоправданной ревности.

— Потому что если дать ей уснуть сейчас, она не захочет потом проснуться и сменить дозорных.

Елизавета оглянулась на Пипу. Та еще стояла у стола с Хесусом и Нитро; все трое шептались на испанском. Елизавета не слышала, о чем они болтают, — и догадывалась, что так и было задумано.

— Тогда я выйду во вторую смену, — решила она.

Зед помотал головой.

— Не хочу оставлять тебя наедине с Нитро.

— Значит, подежурю с Хесусом.

— И тогда последнее дежурство выпадет мне и Нитро? Ему это не понравится.

— Так кто же тебя сменит?

— Нитро и Хесус. А уж потом, если не передумаешь, сможешь присоединиться ко мне в последнюю вахту. По два часа каждая. Так мы дотянем до рассвета. Будем надеяться, что буря к тому времени уляжется, и мы все вместе двинем на причал ждать лодочника.

— И будем надеяться, — с горечью добавила Елизавета, — я не умру страшной смертью от яда скорпиона.

Вернувшись к остальным, они рассказали о расписании дежурств.

— Ну что, у кого-нибудь есть возражения? — заключил Зед.

— А оружие нам дадут? — поинтересовалась Пита.

Все повернулись посмотреть на Нитро.

— Хрена с два, — отрезал тот.

— Какой тогда смысл дежурить?

— Она дело говорит, крепыш, — заметил Зед.

— Если я дам пистолет, ты просто отстрелишь себе яйца, чаво.

— Мне уже доводилось стрелять, — возразил тот.

— Никто к моей пушке и пальцем не притронется. Точка.

— Если уж мне придется сидеть на крыльце, — надулась Пита, — я хочу иметь при себе оружие.

— Выбирай, — радушно предложил Нитро, поведя рукой в сторону развешанных на стене орудий земледельца.

Смирившись с тем, что Нитро не выпустит из рук свой пистолет, они порылись в инструментарии, собранном Солано на стене, подбирая что-нибудь пригодное для самозащиты. Пита выбрала себе серп, Хесус — топорик со сломанной рукоятью и ржавой патиной на лезвии, Елизавета — садовый разрыхлитель с кривыми, шершавыми от коррозии «когтями». Зед повертел в руках старый ручной бур, но, по-видимому, счел такое оружие громоздким и в итоге предпочел ему железный крюк для сена, одиннадцати дюймов длиной.

Стоя там и изучая выбранные орудия, они напоминали разношерстную группу крестьян, готовых отправиться на штурм замка доктора Франкенштейна.

Зед открыл входную дверь, пропуская вперед Питу. Внутрь ворвался влажный воздух, сопровождаемый хлестким порывом ветра.

— Если кого увидишь, кричи громче, Зед Ротт, — напутствовал Нитро.

Не удостоив его и взглядом, Зед вслед за Питой вышел в ненастную ночь.