Остров кукол

Зед

Буря уже достигла размаха Армагеддона и утихать, как видно, не собиралась. Дождь хлестал диагональными шквалами с поразительной силой, взбивая грязь и затапливая неглубокие ложбины. Ветер, холодный и беспощадный, угрожал сорвать листья с ветвей и с корнями вырвать кусты. Желтые вспышки молний полосовали небо, высвечивая исступленные лица десятков кукол, развешанных по ближайшим деревьям. Оглушительно гремел гром.

Мы с Питой сидели рядышком, вжавшись спинами в переднюю стену хибары, укрытые от стихии навесом крыльца. Оба подтянули колени к груди и обхватили их руками, пытаясь удержать в своем теле хоть какое-то тепло. Я не терял бдительности и постоянно оглядывал разоренные заросли, шарил взглядом в пляске теней под обезумевшими на ветру деревьями.

И все же пока мимо текли минуты, а затаившееся в ночи зло не подавало о себе вестей, мое сознание плавно съехало на рефлексию по поводу гоночной аварии, оборвавшей мою карьеру. Мне совсем не хотелось об этом думать: эти мысли неизменно навевали печаль, обиду и сожаление. Порой, однако, от них все равно невозможно отделаться.

То была третья гонка в серии заездов Национальной лиги на кубок Уинстона 2000 года — «Дейтона-500», которую проводили во Флориде, на трассе Дейтона Интернэшнл Спидуэй. Я заработал поул и с помощью собрата по команде лидировал первые девяносто кругов. Но досадный промах моих механиков и пара других накладок мало-помалу отбросили меня на двенадцатое место. Впрочем, я поддал в самом конце и за два круга до финиша ехал вторым после Эда Мелвина, номер 93. На первом повороте я попытался обогнать его по внутреннему кольцу. После легкого касания обе машины оказались отброшены почти вплотную к стене, мой «шеви» поджал его. Едва обойдя Эда, я пошел на отрыв, вернув себе лидерство. К четвертому повороту Мелвин догнал меня, и пошла упорная борьба. У белого флажка он обошел меня на корпус. Первые два поворота я держался сразу за ним. На третьем попытался обойти, но мне это не удалось. Шанс выдался на последнем: я вошел в него ближе к центру, Мелвин — дальше. Я съехал на двойную желтую линию у внутреннего диаметра и сравнялся с ним в момент нашего выхода на финишную прямую. Мы неслись к клетчатому флагу со скоростью в две сотни миль в час, терлись боками, буквально соскребая с кузовов краску, а затем… какой-то едва заметный толчок, и меня подбросило в воздух. Я очень долго смотрел на крышу своей машины… а затем очнулся в палате интенсивной терапии с очень яркими и неприятными воспоминаниями о кружении над собственным мертвым телом.

О том, что со мною произошло, я упомянул оперировавшему меня хирургу, — просто к слову пришлось, без всякой задней мысли. Он начисто отверг мою теорию гаснущих нейронов, поскольку все полеты над телом проходили под писк ровной линии ЭЭГ, и предложил помощь специалиста. Я отказался. Не хотелось прославиться как «гонщик, видевший свет в тоннеле» или «тот чокнутый с внетелесным опытом».

Вместо этого я всю энергию употребил на восстановительную физиотерапию, надеясь уже в марте вскочить в старое седло — как раз ко времени очередных заездов кубка Уинстона… И в ту пору даже не догадывался, что расстался с гонками навсегда.

— О чем думаешь? — поинтересовалась Пита. Запрокинув лицо, она вглядывалась в бушующую над нами грозу.

Я заморгал, оказавшись выдернутым в день сегодняшний, в холод, дождь и ветер. Собрался было что-нибудь сочинить, наврать с три короба, потому что всякий раз, когда речь заходила об аварии, мы с Питой устраивали ссоры — но посчитал, что обман требует слишком много усилий, и дал простой ответ:

— О Флориде.

Она долго молчала, и я уже решил, что разговор завершен, когда она запоздало произнесла:

— Это уже случилось, Зед. Ничего нельзя изменить. Смирись.

Смириться?

Громыхнуло. Сперва где-то вдали — так что показалось, будто буря уходит. Но секунду спустя иллюзию разрушил новый раскат, прямо над нами.

Едва-едва. И тем не менее я услышал его.

Смирись.

— Прости, — тихо попросила Пита, зная, что задела любимую мозоль. Я не имела в виду, что… Я… Просто мне страшно…

Дух сопротивления, крепнущий во мне, мигом сошел на нет. Я протянул руку, сжал ей колено и сказал:

— Мне тоже.

Она заглянула в мое лицо.

— Я не думала, что ты можешь чего-то бояться.

Фыркнув, я выпустил ее колено.

— Почему же не думала?

— Потому что никогда прежде не видела тебя напуганным.

— Да у меня перед каждым стартом ноги подкашивались.

— Я не в этом смысле. То есть… Даже не знаю… — Кажется, Питой тоже завладели воспоминания. — Веселое было времечко.

— Гонки?

Она кивнула, тихо рассмеялась.

— Что? — спросил я.

— Помнишь, как мы остались без ключа в Канзас-Сити?

Я кивнул. В Канзасе я пришел к финишу первым, и мы всю ночь напролет отмечали победу Пита тем временем продолжала:

— Мы остановились в старом отеле без круглосуточной регистрации. И в итоге забрели в прачечную…

Я тоже заулыбался. Во время наших похождений я потерял карточку-ключ. Мы обошли весь отель в поисках игровой комнаты, библиотеки или хотя бы чулана, где можно было бы поспать до утра. Единственным местом, где мы все-таки смогли уединиться, оказалась прачечная со стиральными автоматами и сушилкой. Но вместо того, чтобы уснуть, мы продолжали веселиться — а только этим мы и занимались в те дни, — а когда оба разогрелись, Пита заявила, что хочет устроить секс на стиральной машине. И даже заставила меня накормить ту монетками, ради вибрации.

— Какая идиотка устраивает постирушку в час ночи? — вздохнула Пита. В виду имелась женщина, вошедшая в прачечную с корзиной белья как раз в тот момент, когда Пита прикусила мне шею, сдерживая сладостные стоны.

— Она еще долго пялилась на мой голый зад, — усмехнулся я.

— Наверное, он ее покорил.

— Или на всю жизнь оставил ей психологическую травму.

— Было весело… — со здоровой ностальгией в голосе повторила Пита, и едва ли намеренно тон ее выдал больше, чем сами слова: веселье закончилось.

— Извини, — сказал я так тихо, что сам не был уверен, что Пита сумеет расслышать меня за шумом ветра.

Явно, что расслышала — потому что сразу переспросила:

— За что?

— Я изменился…

— Мы оба изменились, Зед. Все меняются.

— Я уже не тот человек, каким был прежде.

— Потому что не участвуешь в гонках.

Это прозвучало не простым утверждением; судья вынес вердикт.

Я не ответил.

— Проклятье, — сказала она. — Я знаю, Зед. Ясно? Я поняла. Гонки были большой частью твоей жизни. Ты оказался от нее отрезан. Ясно. Но… прекрати же ты оглядываться назад. У тебя была удачная карьера…

— Целых четыре года.

— И за это время ты достиг большего, чем большинство других гонщиков — за десяток лет.

— Я мог бы стать великим.

— Ты и был велик!

— По-твоему, рекорды…

— В жопу твои рекорды, Зед! Повезло еще, что насмерть не разбился.

— Вообще-то, именно насмерть…

— Ну ты же не остался мертвым. Что само по себе внушительное достижение. Надо быть благодарным за это, за возможность жить. Почему нельзя просто принять то, что случилось, и двигаться дальше?

— Ты не понимаешь…

— Ну конечно! Куда мне!

— Ты что, не слушала, Пита? Я больше не тот, кем был прежде. Если я теперь никакой не гонщик, тогда кто же я, на хрен, такой? Чем посове гуешь заниматься всю оставшуюся жизнь?

— Оставшуюся? Ха! Тебе в лучшем случае светило еще лет пять карьеры, не больше!

— Десять по меньшей мере. Или, скорее, пятнадцать. Даже двадцать.

— Может, хотя бы подумаешь стать комментатором? Твой агент…

— Я не намерен сидеть в тесной будке, наблюдая, как другие носятся по трассе.

— Это лучше, чем ничего, Зед. А именно этим ты и занят. Ничем. Ты жалок, а это делает жалкой и меня заодно. Неужели это не ясно?

— Еще как ясно.

— Так сделай с этим что-нибудь! Вместо того, чтобы каждый вечер напиваться до потери пульса.

— Пошла ты знаешь куда…

— Ты не видишь в этом никакой проблемы?

— Этого я не говорил.

— Ты типичный алкаш, Зед.

Я напрягся. Это слово мне не понравилось. Оно вызывало в памяти образы бродяг, сидящих на обочине и выклянчивающих мелочь. Но тем не менее именно алкоголиком я и был — просто деньги еще не перевелись.

— И что теперь? — требовательно вопросила Пита, когда я не ответил. — Решил меня игнорировать? А ты замечал, что в последнее время мы вообще не общаемся, если я специально не завожу разговор?

— Хочешь обсудить, почему я пью? — вспылил я.

— Да знаю я, почему ты пьешь… — сказала Пита.

Я покачал головой.

— Дело не только в том, что я больше не могу участвовать в гонках… — Я замялся, усомнившись в необходимости произносить вслух то, что вертелось на кончике языка. Хотя какого черта? — Это… что мы здесь.

Пита нахмурилась, не поняв.

— Здесь? На этом острове? Да мы только сегодня приплыли…

—В Мексике, — отрезал я.

Повисло молчание.

— Мы собирались приехать сюда на месяц-другой, — добавил я, — чтобы сбежать от журналистов, отдохнуть. И на тебе: торчим тут почти год.

— В Штатах мы проторчали четыре года! — заняла оборону Пита.

— То другое дело. Там тебе нравилось. А здесь у меня крыша едет со скуки.

— Так что же ты не вернешься в Лас-Вегас, Зед? — холодно спросила она. — Никто не держит тебя в этой отвратительной стране. Поезжай хоть завтра. Там ты сможешь круглыми сутками сидеть на крылечке, напиваясь до беспамятства.

Я скрипнул зубами, но не заглотил наживку.

Ночь сотрясла молния, расколовшая все небо от края до края. Звуковое сопровождение немного запоздало.

Лил дождь. Завывал ветер.

Новая молния, новый раскат грома.

— У нас… все хорошо? — наконец спросила меня Пита.

— Хорошо? — удивился я, хотя уже знал, что она имела в виду.

— Мы двое. У нас все хорошо?

Я уже собирался ответить: да, все хорошо, даже замечательно, просто выдалась такая черная полоса… Хотя был ли смысл? Мы оба знали правду.

— Нет, — сказал я. — Кажется, уже нет.

Дальше мы сидели молча.

Мне не хотелось думать про гонки, про Питу или про то, что мы с ней только что свернули отношения — в этом я даже не сомневался, — а потому следующий час или вроде того я провел размышляя о смерти Мигеля и его загадочном убийце: как пасьянс, разложил все те версии, что мы уже успели построить. И чем тщательнее я их мусолил, тем яснее мне становилось, что мы упускаем что-то из виду — некую исключительно важную деталь головоломки.

Глаза Мигеля исчезли не потому, что кто-то вырвал их сгоряча, повинуясь глупому порыву. Кто бы его ни изуродовал — будем надеяться, что уже после наступления смерти, тот был больным на всю голову.

В общем, я готов был согласиться с теорией серийного убийцы. Но меня беспокоило то, что убийство свершилось именно здесь, на острове. По одной простой причине: чаще всего убийцей-социопатом оказываются обычные люди — парни, которые живут с вами рядом, пропадают на работе с девяти до пяти, знают по именам всех официанток местной кофейни, вовремя платят налоги заодно с ипотечным кредитом и машут вам рукой, проезжая мимо, когда вы ведете детей в школу.

Не припомню, чтобы Тед Банди или Джеффри Дамер[21] жили затворниками в какой-то глуши. Чего, правда, не скажешь о Джейсоне Вурхизе[22], но мы ведь не столкнулись с ходячим мертвецом в хоккейной маске. Во что бы там ни верила Пита, призраки здесь ни при чем. Человек, убивший Мигеля и ранивший Люсинду, был созданием из плоти и крови, а по утрам точно так же натягивал штаны, как и все прочие.

Так что же этот тип (допустим, он действовал в одиночку) забыл на треклятом острове?

Эта цепочка размышлений вывела меня назад к Солано. Спятивший старикан жил тут в полном одиночестве. Идеальный подозреваемый, если б не одно обстоятельство: он уже умер и погребен…

Я сдвинул брови. Сел чуточку ровнее.

Что, если он не умер?

То бишь откуда нам знать, что он расстался с жизнью? Я слыхал об этом от Пеппера. Тот — от кого-то еще. Что же конкретно ему рассказали? Что Солано нашли утонувшим на том самом месте, где ровно за пятьдесят лет до того якобы утонула девочка? Да ладно! Первым делом в глаза бросается очевидная нестыковка: никто на свете не знал, где именно Солано нашел тело девочки, — не считая самого Солано. Если находка вообще имела место. Более того, Пеппер упомянул, что полиция не смогла определить причину смерти Солано, потому что он слишком долго пролежал в воде, никем не замеченный: его обглодали рыбы да саламандры. Выходит, раз труп представлял собою немногим более чем обернутый тряпками скелет, следует предположить, что провести гарантированное опознание им также не удалось.

Значит, утонуть мог кто угодно, и не обязательно Солано. Но кто? Кто-то вроде Мигеля, случайно приставший к острову?

Вот черт! Получается, Солано и есть убийца? И если так, о нашем вторжении на остров он определенно знает. Еще бы! Мы ведь устроились на ночлег в его собственном доме!

Я обернулся к Пите, чтобы поделиться этим открытием.

Глаза закрыты, губы чуть отворены. Она спала.

Я снова уставился вперед — в ночь за пеленой дождя.

Неужели где-то там прячется Солано? Наблюдает за нами? Выжидает удобный момент, чтобы напасть?

Я мирно дремал, свесив голову на грудь, когда какой-то шум заставил меня встрепенуться. Я распахнул глаза, поднял лицо, — но это оказались Хесус и Нитро, вышедшие нас сменить.

Было два часа ночи.

Внутри хижины теплым светом горели свечи — маяки в ненастье, хотя две уже успели сгореть целиком. Елизавета в одиночестве сидела у стола. При виде нас она застенчиво улыбнулась:

— Ты выжил!

— Снаружи какое-то безумие, — сказал я.

— Знаю, Зед. Я не глухая. Здесь все тряслось от грома.

Я заглянул к Люсинде. Та лежала на спине, под самый подбородок укрытая красным покрывалом. Красивое лицо девушки посерело, как-то сжалось и осунулось, стало мертвенно-бледным. Я откинул покрывало, а за ним и пончо Солано, которое сразу напомнило о спагетги-вестернах с Клинтом Иствудом. Стараясь не пялиться на обнаженные груди Люсинды, я повернул девушку на бок. Кожа горячая, влажная. Майка Нитро, служившая компрессом, затвердела от впитавшейся крови, но, кажется, затея сработала — рана перестала кровоточить. Я вернул Люсинду на спину и вновь прикрыл пончо и покрывалом. Пульс на ее шее удалось нащупать не без труда, но он был — слабый и редкий. Дыхание тихо хрипело.

— Люсинда, — тихо произнес я, не ожидая ответа.

Его и не последовало.

Следующим я проведал Пеппера. Они с Розой лежали под зеленым ковром, только головы торчат наружу. «Две горошины в стручке», — улыбнулся я. Но если Роза выглядела довольной, лицо Пеппера покрывала испарина; похоже, он трясся от озноба.

Тыльной стороной пальцев я коснулся его лба — сильный жар.

— Пепс, — тихонько позвал я. — Не спишь?

Он открыл глаза, увидел меня, снова прикрыл.

— Похоже, ты здорово простыл под дождем, дружище.

Пеппер ничего не ответил.

Лучше всего, решил я, будет дать ему выпить чего-нибудь горячего. Дождевой воды у нас сколько угодно, но в хозяйстве Солано не имелось ни плиты, ни микроволновки, чтобы согреть ее, а затея разжигать огонь в хижине не выглядела разумной.

Значит, нужно попробовать поднять Пеппера, заставить подвигаться.

— Эй, Пепс, — сказал я. — Ты как, в состоянии сесть?

Едва заметно он покачал головой.

— Хоть ненадолго. Разогнать чуток кровь.

— Не могу, — выдавил он.

— Ну хоть попытайся.

Он с огромным трудом поднялся на локтях, но затем рухнул обратно. И опять покачал головой.

— Ну хорошо, — сказал я. — Просто отдыхай. Хочешь глотнуть воды?

— Нет…

— Я еще загляну.

Развернувшись, чтобы выйти, я обнаружил Питу, стоявшую прямо за моей спиной.

— Хочешь устроить мне сердечный приступ? — спросил я, оправившись от неожиданности.

— Хочу здесь поспать, — пояснила она.

— Кажется, кровать уже занята.

— На полу.

— Располагайся.

Она прошла мимо меня и опустилась на пол у изножья кровати. Легла на бок и свернулась калачиком, подсунув руку под голову.

Я ждал, что она скажет еще что-нибудь — «спокойной ночи», что ли. Но Пита молчала. Я вышел из комнаты и прикрыл дверь.

Подошел к столу и присел рядом с Елизаветой. Устав повсюду таскать за собою крюк для сена, я выложил свое оружие на крышку стола.

— Кажется, Люсинде стало хуже, — сказал я.

— Она потеряла много крови.

— Хочется верить, что она продержится до утра.

— И Пеппер вместе с ней.

— Ему не настолько плохо.

— Кажется, у него… Как это называется?.. — Елизавета содрогнулась всем телом и добавила: — Брррр…

— Переохлаждение?

Эта мысль и меня тоже успела посетить.

— Может, и так, — согласился я. — Но у него жар. Я почти уверен, что от переохлаждения кожа делается холодной, а не наоборот.

— Он весь дрожит.

— Думаю, он подхватил какой-то вирус. Мерзкую таракашку.

Елизавета встревожилась:

— Таракашку?

— Нет, не в этом смысле. Кстати говоря, как твой укус?

— Еще болит…

— И только?

— Голова немного кружилась.

Это меня обеспокоило.

— Все хорошо, — сказала она. — Теперь уже хорошо. Мне стало лучше.

— Надеюсь, что так.

— Я не морочу тебе голову, Зед. Что там за «таракашка»?

— Это я про простуду Пеппера, — объяснил я. — Со мной такое тоже случилось однажды, еще подростком. Мы с кучкой друзей отправились в Новый Орлеан на выходные, отмечать Марди Гра[23]. Машины ни у кого не было, и мы сели на «Грейхаунд» — междугородный автобус. Там был кондиционер с воздуховодом прямо над моей головой. Я не знал, как его выключить, и уснул под леденящим ветерком. А утром, когда мы прибыли в Новый Орлеан, — автобус шел всю ночь, — у меня появились все симптомы Пеппера. Жар, озноб, полнейшее бессилие. Когда мы добрались до гостиницы, я повалился на кровать и еще двенадцать часов не мог с нее подняться. Не мог даже есть. Вообще ничего не мог.

— А потом?

— Простуда ушла. Буквально за час я восстал из мертвых и почувствовал себя почти здоровым.

— Считаешь, Пепперу тоже станет лучше? Как по мановению волшебной палочки? — спросила Елизавета.

Я кивнул:

— Наверное, ему просто нужно отдохнуть.

На этой оптимистической ноте Елизавета сама сладко зевнула. Я тоже не удержался.

— Ну а я что пропустил? — спросил я.

— Пропустил? — удивилась она.

— Чем вы тут занимались, ребята, пока мы с Питой дежурили снаружи?

— Ничем примечательным, — пожала плечами Елизавета. — Хесус и Нитро устроили соревнование по армрестлингу.

— И кто победил?

— Попытайся угадать, Зед.

— И оба, не переставая, несли обо мне всякое дерьмо?

— Дерьмо? Нет. Много чего наговорили, но дерьма не было.

— Просто выражение такое.

Елизавета озорно улыбнулась:

— Знаю.

— Ну и?.. — не успокоился я.

— Что?

— Чего они наговорили?

— Тебе есть до этого дело?

— Никакого… Ну что же они говорили?

— Не могу тебе сказать.

— Почему?

— Потому что Хесус будет твоим шурином. Не хочу портить вам отношения.

— Не бывать Хесусу моим шурином.

— Но, когда ты женишься на Пите, он…

Я понизил голос:

— Мы с Питой расстались.

Елизавета уставилась на меня и от изумления даже приоткрыла рот:

— Когда?

— Очевидно, пока вы тут, ребята, занимались армрестлингом…

Елизавета промолчала. Подняла со стола крюк для сена, повертела в руках.

— Мне очень жаль, Зед, — наконец сказала она. — Хочешь поговорить?

— Нет.

Елизавета смотрела на меня, а я — на нее. Вроде бы она хотела что-то добавить, но не стала. И все же ее глаза не отрывались от моих.

— Ты справишься, Зед.

Я кивнул.

— Знаешь, что тебе нужно сделать?

Я молчал, дожидаясь продолжения.

— Перебраться в Россию.

— В Россию?

— Ты американец, причем богатый. С красивым мужественным лицом. В России все девушки будут твои.

Это меня удивило: хотя Россия была от нас невообразимо далеко, мне все же почудилось, что Елизавета и себя имеет в виду. То есть она со мною флиртует? Уже через пять минут после моего разрыва с Питой?

Я покосился на дверь комнаты Пеппера, радуясь тому, что догадался ее закрыть. Но что, если Пита стоит за нею, прижав к двери ухо, и подслушивает?

Нет. Мы говорили негромко, а барабанивший по крыше дождь и вовсе заглушал наши голоса.

Тем не менее мне захотелось скорее сменить тему, но по какой-то причине ничего подходящего в голову не шло.

— Я тебя умоляю, Зед… — улыбнулась Елизавета, накрывая мою ладонь обеими своими. — Это шутка.

Но шутила ли она? В глазах Елизаветы плясали проказливые огоньки: кажется, флирт шел всерьез… Наша беседа приняла странный оборот, но самое странное в ней было то, что Елизавета мне нравилась — с той самой поры, как Хесус нас познакомил, и я сейчас от всей души надеялся, что она не шутила.

Я прочистил горло. Она убрала руки от моей ладони.

Над нашими головами громыхнуло; раскат перешел в гулкое ворчание.

— Ох уж эта гроза, — сказала Елизавета. — Боже мой.

Буря, кровожадный убийца где-то поблизости… Ну конечно.

— Я тут пораскинул мозгами насчет того, что произошло на этом острове, — сказал я, наконец сумев распутать узел, в который свернулся мой язык. — Хочешь узнать мою версию о человеке, возможно убившем Мигеля?

— Ну конечно, — закивала Елизавета. — Выкладывай.

Я все объяснил.

— То есть Мигеля убил Солано? — подытожила Елизавета, и мне показалось, что она вот-вот рассмеется, объявив мои измышления бредовыми. Но она только добавила: — По-моему, ты можешь оказаться прав, Зед. Все сходится. Абсолютно все.

— Сходится, правда? — хмыкнул я. — Он живет на отшибе. Спятивший отшельник. И не хочет, чтобы на его острове высаживались туристы.

— И поэтому расправляется с ними.

— А потом топит тела в каналах. Пеппер рассказывал, что они все равно завалены скелетами, еще со времен революции.

— Я об этом не знала.

— Считается, что военные тысячами сбрасывали сюда трупы.

— Но ведь Мигеля никто в канал не бросил?

— Нет, но у Солано, наверное, просто не было на это времени. Он хотел сначала отыскать Люсинду и Розу. Убедиться, что никто не ускользнет отсюда живым и не выдаст его тайну всему миру.

— Но зачем было забирать глаза?

— Может, это у него такой прикол. Серийные убийцы те еще чудаки.

— Ой, Зед, у меня даже мурашки побежали, — сказала Елизавета, показывая руки. — Ты распутал эту загадку!

— Это не значит, что мы теперь в безопасности, — сказал я. — Он все еще бродит по острову.

— Да, ты прав. Но я чувствую себя увереннее, ведь Солано — не Рэмбо какой-нибудь. Обычный старик.

— И именно поэтому, наверное, ничего пока не предпринял.

— То есть не напал на нас?

Я кивнул.

— Солано должен был понять, где мы прячемся. Это ведь его дом. Но, как ты заметила, он стар. Может, он еще способен незаметно подкрасться к кому-то вроде Мигеля и истыкать ему спину ножом, но нас слишком много, и он ничего не может с нами поделать.

— Ох, Зед, это такое облегчение! — Елизавета потянулась через стол и поцеловала меня в губы. Поцелуй длился слишком долго, чтобы его можно было счесть обычным жестом вроде поздравления с успешным раскрытием тайны. Впрочем, я не возражал. По правде говоря, я был словно наэлектризован, точно одна из танцевавших в небе молний ударила в мой затылок.

Потом ее губы приоткрылись. Мои — вслед за ними. Наши языки соприкоснулись…

Я отпрянул — измученный, сбитый с толку, сознающий свою вину.

Что за чертовщина творится?

Елизавета не отрывала от меня зеленых глазищ, мечущих искры. Лицо чуточку порозовело, но она явно ни в чем не раскаивалась. Этот поцелуй не терзал ее совесть.

И тогда я понял, что придется положить конец тому, что мы начали. То, что мы делали, не было правильным. Такое чувство, будто что-то не так. Зачем делать больно окружающим? Пите будет больно, да и Хесусу тоже. Вообще-то, плевать мне на чувства Хесуса. Но о Пите я переживал. И это было неправильно! Слишком уж рано. Как-никак, Елизавета была ее близкой подругой…

— О чем ты думаешь, Зед? — поинтересовалась Елизавета.

Тот же вопрос задавала мне и Пита, — когда, за пару часов до того, мы вместе сидели за дверью, на крыльце хижины.

Так хреново мне еще никогда не бывало.

— Нам не стоит… — Остаток фразы накрепко застрял у меня в горле.

— Что такое? — заволновалась Елизавета. Она перевела взгляд туда, куца смотрел и я, — на стол. Быстро поднялась на ноги. — Еще один скорпион? Где?

Я покачал головой, тоже вставая. Показал на стол.

— Вы куда-то убрали куклу, которая здесь лежала?

— Какую куклу?

Я прекрасно ее запомнил. Черные волосы с цитрусовым запахом, выкрашенные помадой губы, густые тени у глаз и платье, под которым могла скрываться прорезанная в промежности дыра.

— Раньше на этом столе была кукла, — объяснил я.

— Ну и что?

— Куда она подевалась?

Елизавета оглянулась по сторонам, обвела взглядом комнату.

— Да здесь везде куклы, куда ни глянь.

— Одна лежала прямо тут. Особенная кукла.

— Чем особенная, Зед?

— Она отличалась от прочих. Солано ее разодел и накрасил.

— Что?

Я отошел к концу стола, открыл обувную коробку и подтолкнул к Елизавете.

— Макияж…

— Я не помню, чтобы на столе лежали куклы, Зед.

— В тот первый раз, когда я заходил сюда, когда нашел Розу, было еще совсем светло. И первое, что я увидел, была эта кукла. Прямо здесь, — снова показал я рукой. — Ее кто-то трогал? Хесус или Нитро убрали ее куда-то?

— Нет же! — сказала Елизавета. — Никто к ней не прикасался. Не было никакой куклы, Зед. Я помню. Едва мы вошли, я сразу зажгла вон ту свечу…

Она указала на короткий подтаявший огарок на столешнице:

— Не было тут куклы.

— О какой кукле речь? — спросила Пита. Она стояла на пороге спальни Пеппера. Заговорив громче, мы разбудили ее — если она вообще спала, а не слушала нашу болтовню.

— Не помнишь, ты видела на этом столе какую-нибудь куклу? — спросил я у нее.

— Нет… — тряхнула головой Пита. — Не видела.

— Раньше она лежала прямо здесь, а теперь исчезла.

Дверь в хижину резко распахнулась, и Нитро, шатаясь, ввалился внутрь, разбрызгивая повсюду кровь.

Я в жизни своей не сталкивался с подобным зрелищем и буквально остолбенел от ужаса.

Глаза охваченного слепой паникой Нитро лезли из орбит, челюсть раскрыта в немом крике.

Обеими руками он держался за горло, пытаясь унять хлеставшую из раны кровь.

Он двинулся прямо ко мне, и на какой-то кошмарный миг мне почудилось, что он собирается напасть.

Нитро отпустил свое горло и обеими руками вцепился в мою безрукавку, с силой рванув к себе. Мощная струя крови из его яремной вены ударила меня в лицо — залила глаза, заполнила приоткрытый рот. Я ощутил на языке ее медный, солоновато-сладкий вкус.

Нитро упал на колени, дернув меня за собой. Отчаянно молотя конечностями, он был подобен утопающему в толще воды.

Я попытался отцепить его пальцы от своей безрукавки, но Нитро не собирался ее выпускать.

Пита и Елизавета визжали на два голоса. Мне хотелось велеть им заткнуться, но рот был полон теплой, вязкой крови, и я не мог говорить.

Нитро наверняка тоже кричал, но не было слышно ни звука. Его глотка была перерезана от уха до уха, голосовые связки разрублены вместе со всеми прочими жилами и трубками. При желании я мог бы заглянуть в разверстый зев его трахеи.

Растерянный, поддавшийся волне отвращения, я с силой оттолкнул от себя Нитро. Он отпустил меня и завалился на спину: руки судорожно скребут по доскам, широко разведенные ноги согнуты в коленях. Спазм агонии заставил Нитро дергаться так, словно его пинала невидимая толпа, но длилось это недолго. Тело обмякло, вытянулось и застыло без движения. Фонтанчики крови, бившей из горла, иссякли.

Его сердце перестало биться.

Нитро был мертв.

Мой паралич отступил. Я упал на колени рядом с телом Нитро и предпринял попытку искусственного дыхания, хотя уже знал, что это бесполезно. Его голова была лишь частично прикреплена к шее.

Кто-то возник за моей спиною; что-то говорил мне, стараясь оттащить назад. Это был Хесус. Он вернулся в хижину. Я смотрел на его лицо, не понимая: его губы шевелились, но из-за звона в ушах я ничего не слышал и лишь старался угадать, что он говорит. Елизавета и Пита стояли рядом, рыдая в объятиях друг у дружки. Их всхлипов мне тоже не было слышно. Заунывный гул затопил весь мой слух без остатка.

Неуклюже поднявшись на ноги, я побрел в угол, подальше от них. Чувство равновесия начинало мне изменять, и я оперся спиной о стену, выплевывая кровь изо рта, ожидая первых позывов к рвоте…

Черт возьми, что же могло случиться?

Нитро мертв…

Солано!

Я развернулся к двери хижины, увидел рвущегося в нее Солано, который вовсю размахивал окровавленным мачете.

Его там не было.

Проклятое воображение.

Я вернулся к телу Нитро. Перевернул его на живот, что оказалось до странности сложной задачей: липкий от крови труп стал мертвым и тяжелым грузом. Я весь сжался, ощущая под своими пальцами грузную, еще теплую плоть.

Пита нервно, с истерикой в голосе поинтересовалась, чем это я занят.

Я расстегнул молнию на рюкзаке Нитро и порылся в кармане, нашаривая пистолет. Его там не оказалось.

Страх уже шевельнулся во мне, но тут я все-таки заметил рукоять пистолета, торчавшую из-за пояса его широких шортов. Я вытянул оттуда оружие и встал, оставив Нитро лежать лицом в пол.

Пусть лучше так. Никто не хотел смотреть на его выкаченные, невидящие глаза или кривую ухмылку его перерезанного горла.

Я проверил магазин пистолета. Несколько патронов еще готовы к бою.

Сняв оружие с предохранителя, я вышел в ночь.

Выйдя на крыльцо, я вперил взгляд в темноту, пытаясь уловить любое подозрительное движение, — но в порывах ветра почти ураганной силы ничто не оставалось на месте. Все шевелилось и качалось: деревья, ветки, кусты, куклы, трава…

Прижав пистолет к груди, дулом к беснующимся небесам, я последовал за кровавым следом. Он тянулся по всему широкому крыльцу, до самого поручня невысокой лестницы.

Что Нитро там забыл? Зачем отходил так далеко? Мы с Питой всю свою смену просидели под дверью хижины. Может, услыхал какой-то шум и отошел разведать?

И что тогда? Стоило Нитро повернуться спиной, и Солано выскочил из ночной тьмы, как чертик из табакерки, чтобы одним взмахом ножа перерезать ему горло?

Я высунулся с крыльца над перилами, оглядел боковую стену хижины.

Никого. Ни подозрительных следов, ничего вообще.

Кто бы ни зарезал Нитро, этот «кто-то» словно бы в воздухе растворился.