Остров кукол

Зед

Первой на остров ступила Пита, за нею Хесус, Нитро и Пеппер, следом — Елизавета, и наконец, я сам. Лодочник поспешил оттолкнуться шестом, и гондола отошла от острова. Он уплыл, даже не оглянувшись.

— Почему нельзя было просто подождать нас тут? — удивился я.

— Он боится этого острова, — объяснила Елизавета.

— Ну разумеется, — хмыкнул я. — Привидения!

— До чего же тут странно… ужаснулась Пита. — Вы посмотрите только на всех этих кукол. Они повсюду.

Я смотрел. Действительно повсюду в самом буквальном смысле. Ими были увешаны не только деревья, но и столбы заборчика, перила, бельевые веревки и даже несколько покосившихся хибар, — особенно они. Эти хилые домики были буквально погребены под слоем кукол.

— Совсем как… мертвые младенцы или что-то такое, — добавила она.

— Эй, а мне нравится вон та, без рубашонки, — заявил Нитро. — У этой девочки фигурка что надо.

Обеими ладонями он описал в воздухе две фигурные линии.

Я не выдержал:

— Не можешь найти себе живую женщину, крепыш?

— Захлопни пасть, Зед Ротг.

— Фу… — сказал Хесус, указывая на куклу, прибитую к одной из деревянных свай причала. — Это что, опарыши?

Мы сгрудились в кучу, присматриваясь.

— Божьи коровки? — предположил я.

— Это не божьи коровки, Зед, — проворчал Хесус.

Я и сам уже это понял. Но личинками они точно не были. Черные, похожие на жуков насекомые с красными ромбами на спинках. В любом случае мне стало совершенно ясно, почему издали Хесус мог посчитать их опарышами. Насекомые корчащейся, шевелящейся массой покрыли почти весь торс куклы и половину лица. Самый плотный сгусток — над правым глазом. Вообще-то, наверное, глаза там не было вовсе, а насекомые бурлили, выбираясь из пустой полости ее головы.

Пеппер достал из своей сумки зеркальный фотоаппарат с большим объективом и попросил нас расступиться, чтобы он мог сделать снимок.

Мы двинулись по тропинке, ведшей от пристани вглубь острова. После короткого совещания на испанском Хесус, Нитро, Пита и Елизавета свернули направо, к наспех сколоченным мосткам. Я же двинулся вперед, радуясь возможности побыть одному.

В скрытых листвой гнездах вокруг меня щебетали и пронзительно кричали птицы; цикады устроили целую какофонию загадочных резких звуков. День уже растерял накопленную с утра духоту, и мне вдруг стало немного зябко. Лес был темен и неподвижен. Я неторопливо следовал по тропинке, рассеянно отмахиваясь от мух и вертя головой, словно она сидела на шарнирах. Куклы были почти на каждом дереве. Большинство, кажется, приколочены к стволам гвоздями или примотаны проволокой, хотя некоторые болтаются на ветках, подвешенные за собственные волосы.

Я не удержался и поежился. Честно говоря, куклы всегда вызывали во мне чувство гадливости. Их безжизненные взгляды и проницательные улыбочки, неподвижные ноги и будто манящие куда-то ручонки… Впрочем, эти разбросанные по островку отбросы кукольного мира с легкостью превзошли все мной виденное ранее. Даже при дневном, пусть и тусклом, свете они несли в себе угрозу. Солнце покрыло их «кожу» пузырями и струпьями, а дожди разъели и смыли почти всю краску, оставив навощенные, подобные черепам лица цвета костной муки. Данное Питой описание выглядело вполне точным: куклы действительно походили на мертвых младенцев — жутко мутировавших младенцев с чернотой вокруг глаз и пучками редких волос. И, в придачу к охватившему их состоянию распада, многие были обезглавлены или лишены ручек-ножек, тогда как от некоторых и вовсе не осталось ничего, кроме разделанных неизвестным мясником частей тел, — включая и головы, жестоко насаженные на сломанные сучья.

I Io мере движения сквозь их сомкнутые ряды я решил, что больше всего остального меня смушает пристальное внимание огромного и> личсства бездушных глаз. Пускай это всего лишь стеклянные сферы, невидящие, лишенные сознания и ничем мне не угрожающие, — все равно у меня не получалось стряхнуть с себя ощущение того, что за мною наблюдают, что за моей спиною куклы, мимо которых я только что прошел, поворачивают головы и шевелят конечностями.

Я остановился у вросшей в землю деревянной лачуги с крышей из гофрированного металла. Большинство кукол, прикрепленных к рассохшимся бревнам ее стен, относились к разновидности «фарфоровых лиц», — насколько я мог судить по уже увиденному. Они доминировали на острове, при этом среди них я с удивлением узрел мягкого мальчишку из серии «дети из капустной грядки», пластикового тролля и нескольких голеньких Барби.

Позади зашуршали чьи-то шаги. Я как специально обернулся, чтобы Пеппер смог запечатлеть мой портрет на фоне лачуги.

— Не вздумай вставить этот кадр в свой фильм, — предупредил я.

— Это всего лишь фотка, Зед. Для моей частной коллекции.

— Частной коллекции? Почему мне представляются ряды сундуков, набитых частями человеческих тел?

Он подбоченился, изображая обиду.

— Ты же знаешь меня, Зед. Я пацифист.

По правде говоря, я не знал о его пацифизме, и это откровение меня изумило. Я всегда считал тех, кто расстраивался, случайно наступив на червяка, людьми немного не от мира сего, — если только, разумеется, они не давили червяков намеренно: в этом случае диагноз будет совсем иной.

Я сказал:

— Значит, ты ни разу в жизни не смыл паука в унитаз?

— Ты о чем вообще говоришь, Зед? Я ненавижу пауков. Убиваю их всякий раз, как увижу. Мне противно насилие против человека, когда одни люди сражаются с другими.

— А мне казалось, пацифисты борются с насилием только из-за кармических последствий и всего прочего.

— Ты говоришь о Ганди, Зед. Уверяю, что это определенно возможно: быть пацифистом и мочить пауков направо и налево. — Он встал рядом со мною и оглядывал стену лачуги. — Вот это да! Барби!

Пеппер поднял зеркалку, настроил фокус и сделал быструю очередь снимков.

— Как думаешь, что с нею случилось? Я уже видел несколько таких.

Он указывал на куклу, которая выглядела обугленной, причем так, словно кто-то специально пытался ее поджечь.

— Может, она вдруг ожила, и Солано пришлось ткнуть в нее факелом?

— Ого, Зед, неплохой ход. Постараюсь это запомнить.

— Сними еще вон ту, злобную, — я ткнул пальцем в другую куклу с головой в виде луковицы. Могло показаться, что она сверлит нас недобрым взглядом, занеся пухлую ручонку для уцара.

Пеппер настроил резкость объектива, приблизив его к личику злюки. Щелкнула камера. Я поправил ручонку кукле, заведя ей за голову.

Пеппер, кажется, был потрясен тем, что я до нее дотронулся:

— Ты что творишь?

— Сделай еще один снимок. Будешь рассказывать зрителям, что она сама шевелилась. Отличный телефильм.

Пеппера это не впечатлило:

— Моя документалка и без того будет отличным кино.

— Даже если не произойдет ничего таинственного?

— Терпение, Зед. Мы едва прибыли. Поживем — увидим.

— Но чего мы ждем? «Возвращения живых мертвецов», только с куклами?

Это его все-таки задело.

— Ну и ладно. Ты не веришь ни в духов, ни в загробную жизнь. Не хочешь — не верь, я не стану тебя разубеждать. Ты слишком упрям.

Я выпучил глаза:

— Это я-то упрямый?

— Ты самый упертый человек из всех, кого я знаю.

— Позволь не согласиться.

— Вот видишь? Ты даже не хочешь признать, что я могу оказаться прав!

— Потому что я не упертый.

Пеппер испустил глубокий вздох:

— Вот опять, Зед…

— Скажи-ка, Пепс, — попросил я, — ты вот снимал свои программы, исследовал непознанное… Хоть раз видел призрака? Только честно?

— В твоем представлении — ни разу.

— Как это?

— Я не видел летающей простыни, которая кричит: «У-у-у!»

— А что тогда видел?

— Вещи, которые невозможно объяснить. Я фиксировал холодные участки воздуха, необычные концентрации атмосферных ионов, различные фотоаномалии…

— Всякими приборчиками из «Охотников за привидениями»?

Своим научным оборудованием, Зед. Детекторами электромагнитных полей, инфракрасными камерами…

— Не хочу показаться слоном в твоей посудной лавке с привидениями, Пепс, но если бы эти штуки действительно срабатывали, неужели ты давным-давно не доказал бы существование призраков?

— Научных доказательств существования в космосе черных дыр куда меньше, чем найдено свидетельств существования призраков. При этом ты веришь в черные дыры, верно?

— Не путай красное с соленым.

— А что тебя смущает, Зед? Парапсихология — вовсе не псевдонаука, или, во всяком случае, не надо считать ее таковой. Существует множество уважаемых организаций и университетов, которые всерьез изучают сверхъестественные феномены. Пару лет тому назад, например, был проведен один очень показательный эксперимент. Неизлечимо больной человек вызвался умереть в воздухонепроницаемой стеклянной коробке. И точно в момент его смерти стекло, которое было около трех сантиметров толщиной, все пошло трещинами. Но ведь для чего-то подобного требуется невероятное количество энергии! — Тут Пеппер выдержал театральную паузу. — А теперь, имея это в виду, вспомни слова Эйнштейна. Вся энергия нашей Вселенной — постоянная величина. Ее нельзя ни создать, ни уничтожить. Она просто переходит в иную форму. Так что же происходит с электрической энергией в моем или в твоем теле? Той самой энергией, которая заставляет биться наши сердца? Куда она исчезает, когда мы умираем? Она продолжает существовать, только уже в другой форме. И эта форма как бы…

— Призрачная, — подсказал я.

— Именно, Зед!

— Ну, если только сможешь подтвердить это чем-то, кроме трещины в стекле или мимолетной флуктуации электромагнитных полей, дай мне знать, договорились? С меня пиво.

— Мне казалось, что человек, на собственном опыте переживший выход из телесной оболочки, мог бы быть более восприимчив к тому, что может ждать всех нас по ту сторону жизни.

— Фейерверк сгорающих нейронов, Пепс. Галлюцинация.

— Послушай, Зед. Допустим, что мы пока не нашли надежный способ убедиться в существовании призраков, но это вовсе не значит, что их нет!

— В таком случае откуда на них одежда? — усмехнулся я. — Если после смерти наша энергия переходит в какую-то иную форму, почему наша одежда, а именно изготовленная на фабрике продукция, переходит туда вместе с нами? Сам знаешь, призрак дворецкого в старом британском особняке. Откуда на нем шотландский килт и галстук-бабочка?

— Закрой глаза и представь, как ты выглядишь со стороны. Что сейчас на тебе?

— То самое, что ты сейчас видишь.

— То есть ты не голый?

— Прости, если разочаровал.

Я открыл глаза. Пеппер стоял с торжествующей улыбкой на лице.

— Видишь ли, Зед… — сказал он. — Когда ты представляешь себя, ты видишь себя одетым. То же касается и привидений. Если они сохраняют хоть какой-то контроль над той энергией, из которой состоят, вполне вероятно, что они предстанут нам такими, какими видели себя живыми, то бишь в одежде.

Я покачал головой.

— Все никак не врублюсь, Пепс, — сказал я. — На кой черт тебе так позарез нужно доказать, что привидения существуют?

— На кой? Потому что это докажет, что жизнь продолжается и по ту сторону смерти, Зед! Это знание способно перевернуть наши представления вообще обо всем. Это может стать настоящей революцией!

— Но ты же предполагаешь, что существование жизни за гробом — это хорошо?

— А как жизнь вечная может оказаться чем-то плохим?

Мне вдруг вспомнился мой недавний сон.

— А что если… если вечная жизнь означает вечные страдания? Ты и правда хочешь узнать, что тебя там ждет?

— Иначе говоря, ад?

— Называй как хочешь. Но… черт, отлично, почему бы и нет. Тебе хотелось бы доказать существование преисподней?

— Конечно, само собой, ведь если есть на свете преисподняя, значит, и рай тоже есть.

— Не обязательно, Пепс, сказал я. — Может быть, там только ад, и именно поэтому в смерти столько загадок, такая уж она непонятная. Может, ее и не полагается понимать или развенчивать. Вероятно, она потому так тщательно обернута тайнами, что лежащее по ту сторону настолько кошмарно, что мы не смогли бы спокойно проживать наши жизни, зная наверняка, что нас ждет потом?

— Черт тебя дери, Зед! — вспылил он. — Как ты вообще встаешь с кровати по утрам?

— Только потому, что жизнь такова, какая она есть. Нас либо ждет что-то после смерти, хорошее или плохое, либо там нет вообще ничего. Стоит ли зацикливаться и пытаться что-либо доказывать, если это ни черта не изменит? — Я от души врезал ему по спине. — На этой ноте, полной оптимизма, пойдем посмотрим, что может скрываться в этой лачуге.

Призраков внутри лачуги не оказалось. Зато уж кукол там было! Навскидку — сотня, а может, и больше, впихнутые в пространство размером со стандартную спальню. На какое-то время я потерялся в воспоминаниях о призах на ярмарке, свисающих со стен и потолка, — вот только эти не были милыми мягкими игрушками. Они были похожи на прочих, уже виденных нами кукол: выкинутые, вызывающие тоску, заплесневелые, с паутиной у приоткрытых губ и в глазницах. Но они все же были другими. У каждой голова и конечности на месте, а многие украшены ожерельями, браслетами и странными головными уборами ручной работы. В результате пред нами предстало несуразное зрелище, исполненное и жестокости, и любви.

Кашлянув, я обрел голос:

— Похоже, это любимицы Солано.

Не отрывая фотокамеру от лица, Пеппер переходил от стены к стене и делал кадры крупным планом отдельных, особо неприятных с виду кукол.

— Ты только глянь на эту, Зед, — с восторженным придыханием предложил он. Щелк, щелк, щелк!

Я подошел к Пепперу, он стоял у опорного столба, к которому была привязана очередная «интересная» кукла. Я сморщил нос от почти выворачивающего наизнанку запаха плесени, который вдруг растекся в воздухе. Некогда кукла была окрашена в телесный оттенок, но теперь ее почти целиком затянула серая патина грязи, вызвав в моей памяти медицинские иллюстрации, живописующие различные стадии некроза. Спутанные черные клочья волос свешивались на лицо, но при этом откинутая челка открывала распахнутый черный глаз. На запястьях у куклы красовалось с дюжину цветастых браслетов, на шее качался стетоскоп.

— О, и на эту тоже! — прошелестел Пеппер, переходя к кукле, чья лысая головка была утыкана гвоздями, а лицо — кольцами для пирсинга и всем, что только может пронзить пластик. Щелк, щелк!

Я покачал головой:

— В жизни бы не догадался, что Солано был фанатом «Восставшего из ада».

— Эй, а это не алтарь ли, часом? — Пеппер вновь пришел в движение. Щелк, щелк! Быстрый шаг назад, поиск более удачного ракурса. Щелк. — Можешь сфотографировать меня перед этой штукой?

— А не пора ли тебе начать съемку фильма?

— Обычно я начинаю с фотографий, чтобы прочувствовать место съемок.

Он протянул мне свою фотокамеру, а сам присел на корточки у алтаря, ограниченного двумя вырезанными из дерева журавлями, которые стояли на доске с выведенной вручную надписью: «СОЧИМИЛЬКО». Между журавлями сидела, вероятно, самая диковинная из всех виденных мною кукол. На ней было нечто вроде шляпы, с которой свисали ленты, католические четки и серьги-обручи. На кукле также имелись солнечные очки, ожерелье с большим серебряным кулоном и белое с розовым платье — на груди вышиты два плюшевых мишки.

— Ты да она, сладкая парочка, — пробормотал я, шурясь в видоискатель камеры, и сделал несколько снимков. — Есть догадки, чем она так важна?

Пеппер забрал у меня аппарат и выпятил губы с самым задумчивым видом.

— Не могу быть уверен, но сказал бы, что эта кукла была любимицей Солано. Может, это ее он когда-то нашел? Самая первая?

— Она выглядит не такой уж и старой.

— С каких это пор куклы научились стареть?

— На этом острове научились. Некоторым, с виду, лет под сто.

— Может, дух девочки выбрал именно ее в качестве своего медиума?

— Чтобы говорить с Солано? Кажется, ты упоминал, что она разговаривала с ним в его снах?

— И возможно, при помощи некоторых кукол тоже.

— Ты сочиняешь эту фигню прямо по ходу пьесы?

Приложив руку к сердцу, Пеппер дал понять, что мои слова его задели.

— Как ты можешь, Зед? Хотя бы попытайся обойтись без предвзятости!

— Пытаюсь, Пепс. Мое сознание открыто, и в нем гуляют сквозняки. — Я указал на цветную фотографию в широкой деревянной рамке, висящую на стене слева от алтаря. — Значит, это и есть сам великий и ужасный Солано?

На фото был изображен мужчина с редеющими черными волосами, добрыми темными глазами, неопрятными усами подковкой и тощей бородкой клинышком. Он улыбался, выставив напоказ желтоватые зубы. Из-под пончо виднелся надетый на голое тело выходной жилет.

— Вроде приятный с виду папаша.

— Никто не говорил, что Солано был плохим человеком.

— Просто немного сумасшедший.

— Набожный…

— МА-МА…

Я дернулся от неожиданности. Пеппер вроде бы был удивлен не меньше моего. Выждав паузу, я сказал:

— Которая из них…

— МА-МА…

Голос громкий, плаксивый, избалованный.

Пеппер начал пятиться к двери.

— Куда это ты собрался? — спросил я.

— Какая-то кукла только что заговорила, Зед!

Отвернувшись, я двинулся вдоль стены, пытаясь сообразить, которая из них способна на такое…

— МА-МА…

Мои глаза задержались на клоуне, висящем прямо напротив меня: густые каштановые волосы, выбеленное лицо, розовый нос, розовые ямочки на щечках и розовые губы.

Он что, смеялся надо мною?

Ребенок внутри меня, который когда-то боялся темноты и гадал, какое чудище пряталось под его кроватью, рвался последовать примеру Пеппера и бежать куца глаза глядят из этой навевавшей клаустрофобию лачуги. Однако рационально мыслящий взрослый не мог ему этого позволить.

Всего лишь кукла. Бездушный кусок пластмассы. Работает на батарейках, подчиняется своей программе и время от времени издает звуки.

Я протянул руку к клоуну, собираясь повертеть игрушку в руках, стянуть пижамную курточку и поискать кнопку «вкл./выкл.» и отсек для батареек…

Громоподобный удар сотряс стену лачуги, сопровождаемый душераздирающим пронзительным визгом.

Взвыв, я отшатнулся назад и, влетев плечом в столб опоры, повалился наземь, увлекая за собою заодно нескольких кукол. И в тот же миг из-за стены послышался сдавленный смех.

Стыд колыхнулся во мне, выжигая нутро. Я оттолкнулся от пола, поднялся на ноги сам и поднял упавших. Леску, которая удерживала кукол на месте, я разорвал, и приладить их обратно на столб уже не было возможности. Я так и баюкал их на руках, не зная, как поступить, когда в дверном проеме показались Нитро и Хесус — оба довольные, подобно извалявшимся в дерьме свиньям.

— Ты вопишь, как первоклассница, Зед Ротт! — заметил Нитро.

Хесус сохранил невозмутимое лицо, едва скрывавшее гримасу высокомерия.

— Надеюсь, ты в порядке, Зед? — произнес он с подобающей любезностью. — Не ушибся, случайно?

Я скинул кукол под столб и двинулся к двери.

— Очень смешно, недоумки. А теперь потрудитесь-ка отвалить с моей дороги!

Хесус шагнул в сторону. Когда я проходил мимо, Нитро вцепился мне в локоть:

— Неужто ты так и оставишь тех кукол валяться на земле, а? Некрасиво с твоей стороны.

— Руки прочь, — процедил я сквозь зубы.

Его пальцы сжались сильнее.

— Тебе стоило бы поучиться хорошим манерам, друг мой. Нельзя же бродить повсюду, круша все, что только подвернется…

Я пихнул его — достаточно сильно, он едва не упал — и уже собирался броситься на Нитро с кулаками, вот только Хесус вмешался: сграбастал меня со спины, прижав руки к бокам. Я навалился на него спиною, пришпилив к дверному косяку. Хватка тут же Ослабла, хотя рук он не разжал.

Нитро обрел равновесие и, меча глазами молнии, ринулся к нам. Я развернулся на месте, используя тело Хесуса как импровизированный щит. Кулак Нитро просвистел мимо моего правого уха.

И вот тут нашу стычку прервали: откуда-то сбоку к нам подскочил Пеппер, криками призывая всех троих немедленно прекратить.

— Хесус! — Мгновением позже рядом ахнула Пита, возникшая словно из воздуха. — Нитро! Остановитесь!

Хесус выпустил меня. Я тут же развернулся вновь, уже напружиниваясь для атаки на Нитро, но Пеппер с Хесусом преградили мне путь.

Нитро вяло толкал Пеппера в спину, не пытаясь одолеть эту преграду.

— Зед, Нитро! — вопила Пита. — Какого дьявола вы тут устроили?

Нитро отер губы тыльной стороной ладони:

— Твой бойфренд напугался до одури и начал творить всякие милые глупости, только и всего.

— Больше не прикасайся ко мне, — тихо сказал я ему.

— Или что, чаво? Ты, слабак, с перепугу опять начнешь по-бабьи толкаться?

Я отодвинул Хесуса с Пеппером с дороги и ринулся к Нитро. Он встретил меня ударом, который скользнул по скуле, ослепив меня. Тем не менее я крепко врезался в него плечом. Мы проломили шаткие перила и покатились вниз по пологому склону. И всю дорогу в овраг боролись, переворачиваясь. Нитро был силен, сплошные мышцы. Но я был потяжелее его фунтов на тридцать-сорок, пожалуй, — и когда мы перестали катиться, то оказался сверху, прижав Нитро всем своим весом. Только тогда я задумался: что делать дальше? Противник меня здорово выбесил, но я не собирался увечить ему лицо. Вот тогда я и услыхал голоса Питы и Елизаветы. Обе громко причитали, перебивая друг дружку. Что-то случилось.

Я поднялся с Нитро, ожидая, что он вот-вот на меня набросится. Но делать этого он не стал.

Хватаясь за длинные пучки трав и папоротника, я вскарабкался по склону обратно. Наверху я увидел сидящего на земле Хесуса; Елизавета, Пита и Пеппер сгрудились вокруг него.

— Что произошло? — спросил я, подходя ближе.

— Он подвернул ногу, — объяснила мне Елизавета.

Они закатали Хесусу левую брючину. Елизавета осторожно стянула с его ноги туфлю, оголив босую ступню. На лодыжке краснела большая шишка — там, где ее не должно было быть.

Елизавета потыкала в нее кончиком пальца, и Хесус зашипел от боли.

— Извини, — сказал я. — Правда, я не хотел.

Пита обратила ко мне свирепый взгляд.

— Ты толкнул его, и он упал!

— Он стоял у меня на пути.

— На; пути куда?

Я развел руками:

— К Нитро.

— К Нитро?.. Ну да, конечно. Отчего ты постоянно кидаешься на него? Что с тобою не так, Зед?

— Со мною? — изумился я. — Ты это серьезно? Нитро сам…

— Послушай женщину, чаво, — посоветовал Нитро. Он забрался по склону вслед за мной.

— А не пошел бы ты на хер, крепыш?

Пита сказала:

— Ты окончательно свихнулся, Зед.

Я растерянно моргал, не веря своим ушам.

— Свихнулся? Я?..

— Ты понял, что я имела в виду.

— Свихнулся?

Ее лицо вспыхнуло.

— Зед!

— Отчего бы тебе не сходить проветриться, Зед Ротт? — предложил Нитро.

Я повернулся к нахалу Улыбочка от уха до уха, грудь колесом — прямо как у индюка. Насмешливые черные глаза сверлят мои. Он мечтал о новом поединке, не сомневаясь, что остальные примут его сторону.

Но я ушел.

Мы познакомились с Питой лет пять назад, когда мне было двадцать три. Ее отец, Марко Кунья, собирал команду гонщиков, которую сам же и финансировал; те должны были участвовать в заездах серии «Буш Гранд Нэшнл», низшей лиги Национальной ассоциации гонок серийных автомобилей. Марко предложил мне место в команде. Надо заметить, что к тому моменту я прошел долгий путь от пацана, только начавшего гонять по местным трекам на своем «Монте-Карло» и приходившего к финишу далеко не в первых рядах. Всего годом ранее я завоевал свой первый профессиональный титул — лучшего дебютанта Американской ассоциации гоночного спорта — и последний сезон завершил четвертым в своей квалификации, дважды победив в заездах. Однако серьезные корпоративные спонсоры мною не интересовались. По их мнению, я еще не мог соревноваться на уровне спортивной элиты. Слишком часто допускал столкновения на треке и слишком много пил за его пределами. Другими словами, я не был тем лакированным, не знающим поражений гонщиком, чье фото можно поместить на пачку овсяных хлопьев «Уитис». И все же это ничуть не беспокоило Марио Кунью.

Сборище недоумков, — заявил он мне по ходу первой же встречи. — Им нужен кто-то с идеальной прической, ровными зубами и безупречной репутацией. На кой? Ведь кто вообще смотрит заезды Национальной ассоциации? Я скажу тебе это, Зед. Молодые рабочие с производства, хлещущие пиво. А им нужен кто-то, кого бы они не считали зазорным поддержать. Темная лошадка, горячий и заводной парень, готовый бросить вызов всем и каждому…

Тут Марко заулыбался.

— Твоя очередь говорить, Зед. Кто, по-твоему, подходит под это описание?

Сидя, за рулем «шевроле» под номером «11» и с логотипом пивоварни «Конкистадор» на борту, я завершил сезон 97-го года на шестнадцатом месте в рейтинге, не выиграв ни единого заезда. Прямо скажем, не та статистика, чтобы обливаться шампанским, но Марко продолжал в меня верить, и в итоге я влился в его семью, тем более что мы с Питой уже начали ходить на свидания.

Она завершала обучение в Калифорнийском универе и как-то в воскресенье пришла на автодром Ирвиндейла — специально, чтобы увидеть мой заезд. После Марко пригласил нас обоих поужинать, а когда он направился в свой отель, мы с Питой продолжали развлекаться до самого утра и разошлись с «поцелуем на сон грядущий». Потом мы то и дело созванивались, пока в июне Пита не получила свой диплом — и к тому времени она сопровождала отца на всех гонках без исключения.

Признаться, мне ни к чему была постоянная подружка: я считал себя слишком занятым человеком, чтобы размениваться на такие отношения. В обычный день я проводил на треке часов по пятнадцать. Пита, однако, проявляла упорство и постоянно крутилась поблизости, да и с ней мне было весело.

Поначалу мы проводили вместе один-два вечера в неделю. Потом три-четыре. А потом уже и каждый вечер: начали спать и просыпаться в объятиях друг у друга. Она не особо разбиралась в гонках серийных автомобилей, но схватывала все на лету. Более того, Пита была крайне общительна и быстро прониклась блеском автоиндустрии. Гул голосов на пресс-конференциях, установление контактов на фуршетах, проезды по городу в день соревнований, всякие мероприятия после финиша.

Недолюбливала она только «ящерок пит-стопа» — девушек-фанаток, вроде «группи» рок-тусовки, которые, кажется, всякий раз знали наперед, где я окажусь после заездов. Пита была уверена в себе и своей привлекательности, но при виде того, как эти девчонки гроздьями виснут на шеях у гонщиков, могла и вспылить; подобные сцены послужили причиной самых первых наших ссор. И вот, чтобы доказать ей, что все они мне совершенно до лампочки, я и сделал Пите предложение — в городке Шарлотт, штат Южная Каролина, ясной ночью в самом центре асфальтового овала.

В следующий сезон я добился своей первой победы на гоночной трассе «Чикаголенд» и закончил его на седьмой строке рейтинга. К несчастью, именно в тот год Марко скончался от аневризмы сосудов мозга, а Хесус унаследовал кресло председателя совета директоров пивоварни «Конкистадор» и отныне мог вертеть ею по собственному усмотрению.

Первым же его указом стал роспуск гоночной команды и продажа всех активов этого подразделения. Он объявил, что затраты на финансирование одного гоночного автомобиля перевешивают весь объем генерируемой рекламы, поскольку продажи всех трех сортов пива, выпускаемого компанией, что-то пока не испытали заметного прироста.

Я знать не знал, о каком «заметном приросте» идет речь, да и плевать на него хотел. Мало того что мне не улыбалось оказаться под каблуком у Хесуса (а мы испытывали здоровую неприязнь по отношению друг к другу едва ли не с первого взгляда), меня к тому времени уже завалили предложениями от других команд.

В итоге я подписал договор на сезон-99 со «Смит Мотоспортс» и с головою ушел в гонки серии Кубка Уинстона, высшей лиги кольцевых заездов Национальной ассоциации. Я завоевал первую за всю карьеру поул-позицию, выступив в гонках «Дейтона-500», но затем все испортил, впилившись в ограждение гоночного трека в Лас-Вегасе и придя к финишу только сорок первым. Впрочем, вскоре реабилитировался, победив дважды подряд в заездах «Кока-Кола-600» и «Поконо-500». Короче говоря, это был мой прорывной сезон. Я выиграл четыре гонки, два поула, двенадцать раз оказывался в первой пятерке и пятнадцать — в первой десятке. Мне также присудили звание «Дебют года» по версии Национальной ассоциации гонок серийных автомобилей — мало-помалу я набрал довольно широкую известность. У меня брали интервью корреспонденты «Мотор Уик Иллюстрэйтед», «Спорте Иллюстрэйтед», журнала «СПИН». Ребята из «Спортс-Центр»[9] постоянно судачили обо мне (и отпускали шуточки, на все лады склоняя мое имя). Я заключил две сулящие неплохой доход рекламные сделки, прикупил себе трейлер для путешествий, особняк с огороженным участком в Вегасе и навороченный «порш». Все это далеко выходило за пределы самых смелых фантазий моей юности.

А потом случилась авария, которая положила всему этому конец.

Почти двадцать минут у меня заняло путешествие к дальнему краю острова; тот оказался больше, чем я предполагал. Мой заполненный пивом мочевой пузырь готов был разорваться, и я, расстегнув ширинку, справил нужду в зарослях похожих на лопухи растений, стараясь поменьше брызгать. Моча была ярко-желтая — из-за обезвоживания. Я не захватил с собою запаса воды и сомневался, что это сделал хоть кто-то из остальных. Хотя с Хесуса станется. С его навязчивыми неврозами я даже не удивился бы, если он заранее определяет, какие галстуки-запонки наденет в каждый день следующей недели.

Я подтянул молнию ширинки и скинул с плеч рюкзачные лямки. К облачку мошкары, висящему над головой, присоединились москиты и прочие мелкие кровопийцы; все они отчаянно жужжали и кусались, отчего мне постоянно приходилось хлопать себя по незащищенным частям тела. Одна муха-камикадзе влетела мне в ноздрю. Отфыркиваясь, я сердито замахал руками и сумел-таки сбить на бреющем полете парочку надоедливых мерзавцев.

Довольный этим достижением, я сунул руку в разверстый зев рюкзака и потянул оттуда литровую бутыль водки. Мне все-таки удается верно расставить приоритеты: напрочь забыл про воду, а вот бухло все же прихватил. Скрутил колпачок и сделал маленький, манерный глоточек, чтобы дать нёбу акклиматизироваться. Потом глотнул всерьез. Водка прожгла тропинку в горле и плеснула в желудок, согревая нутро. Запоздалая опаска заставила меня оглянуться назад — в ту сторону, откуда я пришел, — и убедиться, что никто не решил поискать меня.

Никого.

С бутылью в руке я перекочевал из густой тени незнакомых мне лиственных и хвойных деревьев к подтопленному берегу. В небе не осталось и лоскутка голубизны; вопрос был уже не в том, налетит ли шторм вообще, а в том, насколько скоро. Я задумался, чем это могло нам грозить. Вернется ли лодочник пораньше, чтобы забрать нас с острова? Или решит переждать непогоду? Которая может бушевать… ну, сколько? Сутки? Двое?.. Он точно не оставит нас застрявшими тут на двое суток, правда? С другой стороны, если дождь, ветер и прочие стихии разгуляются вволю, у лодочника может и не остаться иного выбора.

Как ни странно, перспектива надолго застрять на островке не сильно меня огорчила. С природой у меня никогда не возникало конфликтов. Когда мне было пять лет, отец продал патент на одно из своих изобретений за солидную сумму наличными и приобрел жилой автофургон, чтобы путешествовать на нем по стране. Немалая часть моих детских воспоминаний включает национальные парки и заповедники, лагерные костры и завтраки в «Макдоналдсах» на автотрассах между штатами. Я не посещал начальную школу. Родители сами обучили меня необходимым азам — прямо на дому или, в моем случае, на колесах, и хотя это образование подразумевало минимум арифметики и истории, оно верно делало упор на охоте, рыбной ловле и простейших навыках выживания. Лишь когда я достаточно подрос, чтобы посещать старшие классы, родители отказались от кочевой жизни и поселились в одном из трейлерных парков Вегаса, где живут и по сей день.

Посему день-другой вынужденной жизни без удобств на острове в моем представлении мог стать приятным приключением Пеппер и Елизавета — отличная компания. К наступлеиию сумерек, скорее всего, мы с Питой помиримся. К несчастью, мне придется потерпеть выходки Хесуса и Нитро, но уж как-нибудь справлюсь. Зато ночью здесь будет еще интереснее, верно? Остров Кукол, погруженный в зловещую темноту, — именно то, что доктор прописал.

На глаза мне попались еще три куклы, висевшие слева. Все три были привязаны к дереву; одна — на уровне моей груди, еще две — гораздо выше. Как Солано сумел туда забраться, осталось загадкой. Я отчего-то сомневался, что где-то в кустах у него была припрятана стремянка. Хотя… пятьдесят лет уединенной жизни на острове — более чем достаточный срок, чтобы смастерить приставную лесенку.

Кукла, висевшая в пределах досягаемости, относилась к уже встречавшемуся мне на острове типу «нормальных», еще не изуродованных силами стихий. У нее были нос-пуговка, пухлые щечки и игривая улыбочка. Если присмотреться, вылитый Пеппер. У куклы даже имелись короткие черные волосы, которые, если постараться, можно взбить повыше.

Глотнув еще водки, я решил, что Пеппер не станет возражать против сувенира на память об острове. Я поставил бутыль у корней дерева и вытащил из кармана свои ключи. Вместе с ними на кольце болтался и швейцарский нож, который я купил на рынке «Ла Мерсед» прямо на восточной границе исторического центра Мехико. Я ходил туда затовариваться перцами чили и всякими другими овощами, а заодно вволю объедался, переходя от одного уличного лотка к другому. Был там один, где торговали, пожалуй, лучшими в мире кесадийями и тостадами[10]. Так или иначе, на рынок я давненько уже не заглядывал, устав от приставаний тамошних малолетних проституток, за десятку баксов готовых на все что угодно.

В общем, это там я купил карманный нож, — потому что, учитывая, в каких количествах я пил весь последний год, всегда иметь при себе универсальную открывалку не повредит, что и дураку понятно.

Я открыл острое лезвие, схватил куклу и уже собрался перерезать веревочку, которая крепила ее к дереву, как кукла вдруг распахнула глаза.

Таращась, я обвел окрестности взглядом — выискивал за деревьями Хесуса или Нитро. Конечно, их нигде не было видно. Это не был очередной розыгрыш. Схватив куклу, я потряс ее, и веки снова пришли в движение. Я качнул скрытый внутри маятник, или чем там они управляются.

Кончиками пальцев я прикрыл кукле глаза, словно только что скончавшемуся человеку. Но едва я убрал пальцы, ее веки поднялись снова, и кукла уставилась на меня до жути реалистичными глазищами.

Срезав маленькое чудище с дерева, я запихал куклу в рюкзак, подобрал с земли водку и направился обратно — в ту сторону, откуда явился.

Возвращаясь, я избрал другой маршрут: решил насладиться новыми видами самого острова, не говоря уже о продолжении фрик-шоу с куклами. Скажу сразу, что разочарование меня не постигло. Судя по всему, одержимость Солано не знала пределов. Едва вокруг меня сомкнулся лес, полог листвы над головой и буйный подлесок скрыли почти все небо и затянули все кругом липкими, густыми тенями. Птицы вопили и свистели, хлопали крыльями высоко над головой. Цикады стрекотали громче прежнего: пульсирующий шум, который мог внезапно и необъяснимо смолкнуть, чтобы затем возобновиться с новой силой. Мошкара искусала мне и шею и руки-ноги; вновь возникло ощущение чьей-то слежки, что заставило меня вдруг почувствовать себя одиноким и изолированным.

«Зед!» — позвали кукольным шепотом справа. Голос, подобный шелесту листвы, прозвучал так ясно и так близко, что я, невольно повернувшись, вперился взглядом в скопление кукол, размещенных в развилках ветвей. «Что, заблудился? Скоро ты умрешь…»

— Заткнись, зараза, — ответил я, просто чтобы услышать свой настоящий голос.

Глотнул еще водки и двинулся дальше, следуя хорошо утоптанной тропинкой. Какое-то время подыскивал куклу, чтобы вручить Пите — в знак примирения, — но так и не отыскал ни одной, которая бы подошла. Начать с того, что девяносто девять процентов кукол на острове оказались европейского типа, что показалось мне странным.

В Китае продают кукол-китайцев, в Японии — японцев. Неужто в Мексике нет ни одного патриотически настроенного производителя?

В конце концов я набрел на одну куклу с черными волосами, которая могла бы сойти за подобие Питы, если забыть о цвете кожи. Так или иначе, но ее я тоже оставил висеть на прежнем месте, потому что у куклы была на редкость злобная рожица, и в таком подарке Пита, скорее всего, разглядела бы глупую насмешку.

Примерно на полпути к тому берегу, куда мы причалили, мне попалась на глаза еще одна ветхая хижина. В отличие от лачуги, которую осматривали мы с Пеппером, эта была значительно больше и даже располагала крыльцом с настоящей дверью на петлях.

Эту дверь я подергал, ожидая найти ее запертой. Та, однако, открылась, — и я шагнул внутрь. В большой комнате царил полумрак, здесь витал забытый запах прогнившего дерева и старости. Комната производила странное впечатление; потому, быть может, что окон в ней не имелось, хотя щели между гофрированной железной крышей и дощатыми стенами все же впускали внутрь немного рассеянного солнечного света.

Когда мои глаза приспособились к полумраку, я обнаружил себя в помещении, которое с известной натяжкой можно было назвать гостиной. Не было видать ни телевизора, ни аудиосистемы — вообще никаких признаков современности. Зато здесь имелись два плетеных кресла и книжный шкаф, притащенные, надо думать, со свалки. Грубые половицы усеивал разнообразный мусор — во всяком случае, для меня то был мусор, хотя Солано, вероятно, стал бы возражать. Эти наносные отложения включали в себя стеклянные бутылки, шины, зонтик, школьную коробку для ланча, ручную пилу, молоток и даже сиденье от старого, даже древнего автомобиля.

И, само собой, тут присутствовали куклы — и в огромном изобилии, тридцать, сорок, или даже больше… Большинство — в точности как и те, что хранились снаружи: растерявшие краски, вздувшиеся от свирепого солнца тропиков. Стен, к которым они крепились, даже не было видно: сплошь пластиковые головы и конечности; выставка жутких, навевающих страх ползучих гадов, мерзейших отродий, от одного количества которых мной вновь завладела безотчетная и исполненная тревоги грусть.

Я задался вопросом, отчего же они производят на меня такой эффект. На ум всплыла прочитанная когда-то фрейдистская тарабарщина — что-то про внутреннее несоответствие. Куклы — простые, неодушевленные предметы. Они безжизненны, но именно из-за своего сходства с нами, с людьми, выглядят живыми — а когда что-то неживое выглядит слишком живым, привычные человеческие черты начинают восприниматься как незнакомые, наш мозг относит куклу к разряду противоестественных, и чувства, которые мы к ней испытываем, быстро скатываются в отвращение.

Проще говоря, куклы навевают жуть — коротко и ясно.

Я пересек «гостиную», подбираясь к столу, где рядом с чем-то, похожим на коробку из-под обуви, сидела очередная кукла. Единственная. Деревянные половицы хрипло стонали под моей тяжестью. В ушах глухо стучала кровь — видимо, из-за того, что хотя Солано уже умер, я все равно чувствовал себя так, будто вторгаюсь в чужие владения. Чем, собственно, и в самом деле занимался.

Вытянув шею, я заглянул в коробку.

Сам не знаю, что именно я ожидал там увидеть, — может, запасные кукольные конечности? — но точно не косметику. В общем, это была она, и много: гораздо больше, чем может потребоваться любой женщине. Я подобрал тюбик губной помады, снял металлический колпачок. «Пожарный красный». Я бросил помаду назад в коробку и пригляделся к кукле, сидящей рядом. Ресницы накрашены, глаза подведены карандашом, на веках — тени, на щеках — румяна, на губах — помада. К тому же эта кукла пребывала в гораздо лучшей кондиции, чем ее товарки на деревьях. Руки-ноги на месте, одежки чистые, никаких следов паутины и гнили. В сознании само собой всплыло определение «ухоженная».

Я подобрал куклу со стола. Глаза темные, взгляд по-змеиному холоден и расчетлив; в мочки ушей продеты бронзовые кольца-серьги; на ноготках — оранжевый лак. Я понюхал волосы — приятный цитрусовый аромат.

Выходит, Солано устраивал этой штуке купание?

Я пожалел, что рядом нет Пеппера. Вот оно, неопровержимое доказательство моей правоты. Солано точно был умалишенным. Может, даже буйнопомешанным.

Мне представилось, как он сидел вечерами за этим самым столом: дряхлый старик, иссушенный солнцем, ветром и тяжким трудом земледельца. Как он усердно расчесывал кукле волосы или осторожно припудривал личико, красил ей губы помадой или, вполголоса бормоча, полировал ей ногти, — возможно, спрашивал, как она провела свой день, что собирается делать завтра, или, черт побери, сколько Кенов она поцеловала на прошлой неделе…

Вот только… зачем? О чем он вообще думал? Воображал, что эта кукла — настоящий ребенок, из плоти и крови?

Он что, трахал ее?

Вопрос меня сразил. Он ведь не стал бы, не смог бы… это ведь кукла, боже ты мой. Хотя, опять же, бывают фетиши и похлеще, а старик сидел тут один как перст без всякого общения…

У меня возникло искушение задрать кукле платьишко, стянуть с нее трусики и посмотреть, не внес ли Солано какие-то усовершенствования в ее пластиковую промежность. Но делать этого я не стал. Не желал знать.

От вида рваной дыры меня могло бы стошнить.

Внезапно я понял, что ни к чему больше не хочу здесь прикасаться, и вернул куклу на стол. Скрипя досками, прошел к двери в соседнюю комнату и, заглянув туда, увидел кухню. Смрад гниения заставил меня наморщить нос. На недавно оструганной столешнице высилась стопа тарелок. Рядом разложены нож, ложка и вилка. Единственную стенную полку занимали припасы вроде макарон, соли, риса и сахарного песка. Корзина на полу полна сушеных кукурузных зерен, которые Солано, видимо, пускал на муку. Не видно ни мойки, ни плиты, — хотя, конечно, на островке и быть не могло ни водоснабжения, ни электричества. Я решил, что рядом с домом должно отыскаться старое кострище, где старик кипятил добытую из канала воду и готовил себе пищу. Пеппер говорил, что местные таскали Солано кукол в обмен на плоды его трудов. Странно, но я не видел здесь вспаханного поля или овощных грядок… Хотя, впрочем, обошел далеко не весь остров.

Мои глаза обшарили пол, погруженные в тень углы: я искал дохлую мышь или какого-то другого мелкого зверька, который приполз сюда умирать и вызвал такую вонь. Ничегошеньки.

Вернувшись в «гостиную», подошел к одному из двух дверных проемов, куда еще не заглядывал. Простая, по-спартански обставленная спальня: кровать, комод, окно. И все.

Дверь во вторую комнату оказалась закрыта. Я схватился за круглую ручку и уже собрался ее повернуть, когда из-за двери послышался чей-то сдержанный чих.

Я замер, как громом пораженный.

Брось, Зед… Одна кукла открывает глаза, другая заводит с тобой разговор, а теперь третья решила чихнуть?

Но что же я мог услышать?

Я толкнул дверь плечом, почти готовый увидеть Чаки[11], ковыляющего ко мне на маленьких детских ножках, с огромным, зажатым в кулачке ножом.

В комнате было пусто, не считая кровати и платяного шкафа.

— Есть тут кто? — спросил я тем не менее.

Нет ответа.

Мне не хотелось проверять под кроватью. Так поступил бы ребенок, в надежде унять страхи и суеверия. Вот только уклониться от этого поступка я уже не мог. В конце концов, я ведь что-то слышал. Мне не почудилось.

Я тихонько встал на одно колено и изогнулся, заглядывая под кровать.

Девочка лежала лицом вниз — руки по швам, но растопыренные пальчики уперты в пол, словно у бегуньи на стадионе, готовой рвануться вперед, оттолкнуться от стартовых колодок… и броситься на меня. Спутанные волосы почти целиком скрывают лицо. На ней хлопчатобумажная блузка с вышитым орнаментом и пастельного оттенка джинсы.

Восстановив способность соображать, я прочистил горло и сказал:

— Привет…

Это прозвучало не только банально, но, учитывая обстоятельства, и довольно зловеще. Такие вещи говорят незнакомцы — перед тем, как заманить наивное дитя к себе в машину.

— Меня зовут Зед, — поспешил добавить я. Девочка не ответила. Думаю, ей было лет семь или восемь. Круглая мордашка с мелкими чертами, сулившими когда-нибудь в будущем стать вполне миловидными.

Я спросил себя, не может ли она оказаться дочерью Солано. Что, если он крутил интрижку с какой-нибудь девицей из местных и на старости лет был вынужден втихаря растить внебрачную малютку? Или все куца хуже? Может, он похитил девочку и держал в рабстве, пока не отдал концы? Если так, сколько же она провела на этом островке? Одежда девочки не походила на ветхие лохмотья, но и особо чистой не выглядела.

Приоткрыв рот, я снова его захлопнул. Я не очень-то умел ладить с детьми, не был способен сюсюкать с ними фальцетом и фальшиво хихикать за каждым словом, как это удается некоторым.

Я прикинул, не стоит ли призвать на помощь Питу, но тут же отмел этот вариант: ясно ведь, что, когда мы вернемся, девочки и след простынет.

— Что ты там забыла, под кроватью? — спросил я. И сразу подумал, что она едва ли знает английский. — Э… Que haces… haciendo?[12]

Девочка сглотнула слюну. Ее глаза метнулись к двери, вернулись ко мне. Она явно собиралась удариться в бегство. И что мне тогда делать, интересно? Дать ей сбежать? Или сгрести в охапку? Запереть в комнате и криком позвать на помощь?

Нет, лучше без криков. Не то Хесус и Нитро проходу мне не дадут.

— М-м-м… Puedes entender? Miespafiol… mal…[13]

Девочка что-то сказала — так тихо, что, если бы ее губы не шевельнулись, я ни за что бы не подумал, что она заговорила.

— Que?[14] — переспросил я.

— Да, — повторила она уже громче, но все равно едва слышно.

— То есть ты меня понимаешь?

Девочка кивнула в ответ.

— Говоришь по-английски?

— Мы учим язык, в школе.

Я даже не догадывался, что в мексиканских школах так рано начинают преподавать английский. И на всякий случай спросил:

— А где твоя школа?

— В галереях Сан-Матео.

— Это где-то в Мехико?

— Наукальпан.

То бишь в северо-западной части города.

— Так что же ты делаешь так далеко, на этом острове?

— Я… — Она закусила губу. Слезы заблестели в глазах, скатились по щекам.

— Ну, только не надо… — сказал я. — Ничего. Это не важно…

Одной рукой я поднял бейсболку, второй прочесал волосы.

— Как звать-то тебя?

— Роза, — ответила девочка.

— Отлично. Слушай, Роза… Почему бы тебе не вылезти оттуда?

— Не хочу.

— Пойдем, я познакомлю тебя со своими друзьями.

— Друзьями?

— Ну да, я здесь с… — пришлось мысленно сосчитать. — Их пятеро.

Она всхлипнула, вытерла ладошкой потекший нос и глаза.

— А они хорошие люди?

Двое типичные уроды. Остальные трое — хорошие.

— Уроды?

То есть, ну… Знаешь, что такое «зануда»?

Она кивнула, не сводя с меня глаз.

— Ну это как раз про них. Вылитые зануды. Одного зовут Крепыш.

— Потому что он сильный?

— Это он так думает.

— Может, тогда он защитит нас?

— Защитит?

Девочка опять закусила губу и не стала объяснять.

— Роза, скажи… На этом острове есть еще кто-то?

Она хранила молчание.

— Вылезай оттуда, Роза, — сказал я. — Пошли знакомиться с моими друзьями. Ты же не можешь прятаться здесь весь день.

— Как зовут второго зануду?

Я расхохотался. Просто не сумел утерпеть. Роза неуверенно улыбалась, не понимая, что тут такого смешного. Отдышавшись, я еле выдавил ответ:

— Его зовут… Бог.

— Нет, не верю!

— Довольно глупое имечко, не находишь?

— Ему нельзя называть себя Богом!

— Тут я полностью с тобою согласен.

— А другие твои друзья? У них тоже глупые имена?

— Их зовут Пита, Пеппер и Елизавета.

— Эти уже лучше…

— Ты права.

— А зачем вы здесь?

— На острове? Просто один из моих друзей… который Пеппер… он ведущий на телевидении, сам снимает программы.

От такого известия Роза распахнула глаза:

— Честно?

Я кивнул.

— Знаешь, что такое документальное кино?

— Не очень.

— Это как обычный фильм, только про настоящую жизнь. Ну, знаешь, разные программы о животных и всем таком прочем. Пеппер снимает передачи о привидениях.

Это ее, кажется, удивило.

— Он знает о призраке?

Я сдвинул брови.

— Каком еще призраке?

— О призраке, который на этом острове. Который… — и она опять закусила губу.

Я молча разглядывал девочку. У меня накопилось к ней с десяток вопросов, но время задать их еще придет. Прямо сейчас нужно было вытащить Розу из-под кровати и отвести к остальным. Они смогут нормально поговорить с ней, не то что я, помогут хоть немного расслабиться и раскрыться.

— Ты хочешь есть, Роза?

Она молча кивнула.

— У нас есть вода. Наверное, где-то и шоколадный батончик найдется. Любишь шоколад?

Новый кивок.

— Вот и хорошо. Только сначала тебе придется оттуда вылезти.

Я протянул Розе руку. И после долгой паузы она взяла ее.

Мы шли рядышком, рука в руке. В городе я чувствовал бы себя неловко, гуляя по улице вот так с каким-то незнакомым ребенком, да и сейчас был не совсем в своей тарелке. Но девочка — Роза то есть — не отпускала мою ладонь. Что-то здесь действительно здорово ее напугало. Это мне и хотелось выяснить. Что за призрак, которого, как ей кажется, она видела? Хаотичная пляска теней — и только? Встреча с особенно отвратной куклой в лесном сумраке? Просто игра воображения?

Но самое главное — как она вообще оказалась на острове? Очевидно, кто-то привез ее сюда из Наукальпана, но кто? И где эти люди теперь? Остров не настолько велик, чтобы тут можно было с кем-то разминуться. Здесь довольно тихо, так что любые звуки хорошо разносятся по округе. Розе всего-то нужно было, что завопить во всю глотку, — и ее бы сразу услышали те, с кем она сюда прибыла.

Получается, с ее опекунами произошло что-то нехорошее. Тут я опять терялся в догадках. Ведь, допустим, если взрослый оступился и раскроил себе башку о какой-то камень, или у него случился сердечный приступ, или еще что-нибудь по части медицины, то Роза наверняка рассказала бы мне. Одно ее упрямое молчание о судьбе спутника, равно как и насчет так называемого «призрака», давало мне понять, что два инцидента как-то связаны между собой. Что-то произошло с сопровождавшими ее взрослыми, и по неведомой причине Роза твердо верила, что в этом замешан зловредный дух, обитающий на островке.

— Ты мне не веришь.

Ее голос заставил меня вздрогнуть.

— А? — переспросил я, хотя прекрасно понял, что Роза имела в виду.

— На самом деле не веришь, что на острове живет призрак.

— Ты его и вправду видела?

— Нет… — Роза морщила переносицу, соображая, о чем мне можно рассказать. И разом выпалила: — Этот призрак убил моего брата.

Я встал как вкопанный. Роза тоже остановилась. И смотрела на меня, задрав голову — такая маленькая, испуганная…

— Брат привез тебя сюда посмотреть на кукол?

— Показать их своей подружке.

Подружке? Я опустился на корточки рядом с Розой.

— Сколько народу приехало сюда вместе с тобой?

— Только они двое. Мой брат Мигель и его подружка. Он хотел показать ей кукол. Мы устроили лагерь, а потом… потом он захотел побыть с Люсиндой наедине и сказал, чтобы я пошла и поиграла где-нибудь.

— Его подружку зовут Люсинда?

Роза кивнула.

— Вот я и пошла. Нашла там пруд с лягушками, стала их ловить. Потом услышала, как кричит брат, хотя Мигель никогда не кричал.

— Что с ним случилось?

Она скривила лицо, с трудом сдерживая новые потоки слез.

— Я не знаю…

— Как это не знаешь?

— Мигель велел мне бежать. У него был такой голос…

— Какой?

— Будто он умирал!

— А его подружка? С нею что?

— Не знаю. Я бежала, пока не заметила тот домик, — Роза махнула рукой назад, в сторону хибары Солано. — И уснула там, на кровати. А когда проснулась, стало уже темно. Я напугалась и поэтому спряталась.

— Выходит, ты здесь всего день?

Роза кивнула.

Выпрямившись, я снова взял ее за руку. Один день, стало быть. Что означало: если только Роза говорит правду и кто-то действительно напал на ее брата, этот неизвестный злодей вполне может оставаться где-то поблизости. Мне вспомнилось ощущение, будто за мною наблюдают. Куклы — или кто-то живой? Я вперил взгляд в деревья позади Розы, потом обернулся, разглядывая притихший лес.

— Пошли отсюда, Роза, — сказал я. — Давай найдем остальных.