Остров кукол

Зед

Я вернулся в хижину. Пита и Елизавета так и стояли, обнявшись, спрятав лица на шее друг у друга. Хесус вертелся поблизости, тихо увещевая обеих. И… ах ты ж, черт… На пороге спальни стояла Роза: в глазах паника, обе ладошки прижаты ко рту. Могло показаться, что она глядит на все сразу и не видит ничего.

Пряча пистолет за спину, за пояс шортов, я направился прямо к ней и упал на колени, чтобы сравняться с нею в росте. Она потянулась обнять меня. Я ее отстранил: меня всего покрывала жидкая кровь. Я не видел себя со стороны, но не сомневался: мое лицо будто выкрашено красным.

— Все хорошо, Роза, — выдавил я нелепую фразу. Пустая и бессмысленная, она разве только ребенка и смогла бы утешить. — Это ничего.

В уголках ее глаз дрожали слезы, но девочка ничего не сказала в ответ.

— Возвращайся в спальню. Там безопасно.

Роза разлепила губы, но не издала ни звука.

Я поднялся, нежно развернул ее, подтолкнул в темную комнату. Роза послушно шагнула вперед.

Пеппер приподнялся, опершись на локти. Вперил в нас мутный взгляд.

— Запрыгивай на кровать, — велел я девочке.

Вместо того чтобы улечься сверху, Роза упала на пол и шмыгнула под кровать — вернулась в свое прежнее убежище, где я и увидел ее впервые.

— Что произошло? — спросил меня Пеппер. С подушки ему не было видно происходившее за дверью, но наши безумные вопли разбудили бы и мертвеца.

— На Нитро напали.

— Кто?..

— Солано.

— Солано?

Я выложил ему свою версию событий.

— Нам нужно убираться отсюда, — прошептал Пеппер, возвращаясь на подушку.

— Так и сделаем. Утром.

— Не теряйте бдительности, — выдохнул он и прикрыл глаза. — Продолжайте дежурить…

Больше он ничего не сказал, и я решил, что Пеппер вновь провалился в свой лихорадочный сон. Вышел из спальни и прикрыл за собой дверь.

Выйдя, я шагнул к Хесусу и встал прямо перед ним.

— Какого дьявола? Что там случилось? — Меня всего колотило — руки, бедра, яйца, загривок, — но я старался говорить ровно.

— Я… Я даже не знаю, — помотал он головой.

— Не знаешь? Вы были вместе, вдвоем! Ответь мне, парень!

— Я заснул.

— Черт тебя дери, Хесус…

— Нитро сам предложил мне поспать. Сказал, что подежурит. А проснувшись, я только увидел, как он толкает дверь и исчезает внутри. Я даже не знал, что Нитро кто-то ранил… пока не раздались крики… — Казалось, Хесус готов разрыдаться. — Какого дьявола тут творится, Зед?

Значит, мои выводы верны. Должно быть, Солано пошумел немного и выманил Нитро к самому краю крыльца. И когда тот повернулся к нему спиной…

Я недооценил старого отшельника. Похоже, наше численное превосходство ничуть его не пугало.

— Нужно от него избавиться, — промычала Пита, выглядывая из-за плеча Елизаветы. По щекам текут слезы вперемешку с тушью. Из носа тоже капает. Подняв руку, Пита поспешила утереться.

Она имела в виду тело Нитро. И была права. Мы не могли оставить его в центре комнаты и делать вид, что его тут нет, перестать обращать внимание.

— Господи, помоги, — вздохнул я. — Куда же мы его перенесем?

— На крыльцо.

Распахнув дверь хижины, я вернулся к трупу и согнулся над ногами. Хесус взялся за руки. На счет «три» мы оторвали Нитро от пола и вынесли его тяжелое тело наружу, топчась в собравшемся вокруг целом озерце крови. Опустили на доски в нескольких футах левее двери. Я сложил руки Нитро на его обнаженной груди, пытаясь вернуть погибшему достоинство, но не смог заставить себя прикрыть ему глаза. Мне вспомнилось, как днем — вчерашним днем, если на то пошло, — я пытался провернуть этот трюк с куклой, похожей на Пеппера, и как ее ресницы распахнулись снова. Если такое произойдет с Нитро… Не знаю, я уже насмотрелся всякой мрачной фигни на этом острове и вполне мог обойтись без лишних неприятных впечатлений.

По возвращении я плотно закрыл дверь хижины и припер ее столом, который протащил по полу. Такая примитивная баррикада не выдержит упорной осады. Цель состояла не в этом. Я лишь хотел, чтобы Солано уже не мог вновь незаметно к кому-то подкрасться.

— Это ее не остановит, — сухо обронила Пита.

— Только не начинай опять… — предостерег я.

— Не начинай? Опять?

— И слышать не желаю про каких-то там призраков.

— Как можно быть таким слепым?

— На этом острове нет привидений.

— Мы же связались с ее духом…

— Показалось. Это был обычный розыгрыш.

— Но я же чувствовала, как она…

— Долбаных привидений не бывает!

— Зед… — тихо сказала Елизавета.

— Солано подкрался к Нитро. Застал его врасплох, и все.

— Солано? — округлила глаза Пита. — Он же умер.

— Солано? — хмурясь, вторил ей Хесус.

Я сызнова пересказал свою теорию. Хесус, похоже, призадумался, но Пита, разумеется, подняла ее на смех.

— Я ее почувствовала, Зед! — повторила Пита. — Она здесь, с нами, она рассержена и…

— Ничего страшного, — перебила ее Елизавета. — Мы в безопасности.

— В безопасности? — содрогнулась Пита. — Безопасности? Погляди, что произошло с Нитро!

Я потянул Хесуса за рукав:

— Сможешь ее угомонить?

Он отошел к сестре, бормоча что-то оптимистичное. Та, вспылив, послала его куда подальше. Спор набирал обороты, пока Пита не воздела руки в знак поражения и не удалилась в спальню Пеппера, хлопнув дверью.

Из-за двери до меня донеслись звуки ее плача.

Не могу сказать, сколько минуло времени: я уснул и внезапно меня что-то разбудило.

Было тихо — даже слишком тихо, — и я сообразил, что шторм миновал.

Ни ветра, ни дождя.

Тишина.

В хижине было темно, хотя несколько свечей еще не погасли. Я остался в одиночестве. Елизавета и Хесус, должно быть, разошлись по спальням.

Мне стоило бы, наверное, подняться, высунуть голову наружу и убедиться, что гроза действительно отбушевала свое, но шевелиться что-то не хотелось.

Стол уже не подпирал входную дверь.

Куда он девался?

Кто его передвинул?

Хесус?

Вероятно. Скорее всего, он вышел наружу — в точности так же, как об этом только что подумывал и я.

Слишком тихо.

Я один? Совсем один? Неужто Хесус, Пита и Елизавета бросили меня здесь? Может, они ушли на причал, чтобы дожидаться там лодочника?

Ощущение было именно таким: хижина не просто была пуста, ее оставили.

Шум… Какой-то шорох в комнате Люсинды. Похоже на звук тасуемой колоды карт.

— Эй! — позвал я.

Дверь качнулась внутрь. Петли выразили протест долгим скрипом. Я сощурился, стараясь хоть что-то разглядеть в темноте за порогом комнаты. Ничего — только чернильная тьма.

— Эй!

Тихий смешок.

Я напрягся.

Роза? Хотелось бы верить, что это Роза сейчас хихикнула. Но голос не ее. Этот смешок звучал скорее злобно и издевательски, даже угрожающе.

Люсинда? Может, уже очухалась? И теперь сидит, голая, на кровати и хихикает в темноте?

Самое время свалить отсюда ко всем чертям, решил я.

Я встал, но не успел сделать и шага, как засевшая в спальне насмешница хихикнула снова. Понимая, что нужно перестать об этом думать и пора бежать со всех ног прочь из хижины, я вместо этого двинулся навстречу этому ведьмовскому смеху.

Войдя в спальню, я остановился. По-прежнему ничего не мог разглядеть. Черным-черно, как в угольном мешке.

— Есть тут кто?

— Зед… — женский голос. Молодой, хрипловатый.

Что-то метнулось через всю спальню. Я расслышал суматошный топоток маленьких ножек. Затем — резкий щелчок, свист. Справа от меня возник язычок пламени.

Кукла стояла на цыпочках, с горящей спичкой в ручонке. Она пыталась зажечь свечу на крышке комода. Фитиль занялся, и пламя окрепло. Кукла потушила спичку быстрым поворотом запястья.

Голова ее развернулась ко мне: на все девяносто градусов, по-совиному.

— Зед… — опять проскрипела кукла.

— Кто ты?

— Зед… Это же я…

Кукла изображала девочку. У нее были вьющиеся темные волосы, свисавшие до середины спины, карие глаза с густыми ресницами, крошечный носик, лукаво сложенные губки…

— Пита? — изумился я.

— Зед… — Ее губы не шевелились, и я осознал, что она общается со мною тем же способом, каким прежде с ней самой говорила утонувшая сестренка Сюзанна: с помощью телепатии.

— Что с тобою случилось?

— Солано…

— При чем тут он?

— Он поймал меня…

— Поймал? Но что он сделал? Ты теперь кукла, Пита?

— Этим он и занимается, Ловит людей… Превращает юс в кукол… Развешивает повсюду… Но мы еще живы… Внутри кукол, мы живые…

— Где Элиза? — спросил я в смятении. — Где Роза?

— Куклы…

— Нет!

И тут она вновь противно захихикала.

Дернувшись, я очнулся от сна и обнаружил себя в полутьме, тускло подсвеченной неверными огоньками свечей. Было уже совсем поздно — тот самый час, когда кладбища разверзают пасти могил, а добропорядочные люди крепко спят, уютно устроившись в своих теплых постелях. В отличие от меня самого. Я сидел, скрестив ноги, на твердых досках пола в основной комнате хижины, измученный и квелый от недосыпа.

Моргая, я оторвал подбородок от груди. Вспомнил, как уселся здесь и на миг прикрыл глаза — не для того, чтобы уснуть, а чтобы подумать… и, возможно, постараться забыть о чем-то. Точно, мне хотелось забыть о том, что я с головы до пят покрыт кровью Нитро; забыть, что его безжизненное тело остывает, распростертое на крыльце, а его глаза таращатся в пустоту вечности; забыть, что все мы угодили в коварную ловушку острова, по которому бродит безжалостный убийца.

Мое нутро, как я сейчас понял, было раздуто и страдало от изжоги. Это от голода, показалось мне. Но это была не изжога — то был страх.

Я бросил взгляд на забаррикадированную дверь, перевел глаза на Елизавету, которая сидела напротив, со сложенными на коленях руками и с опущенной головой. Поза подошла бы для медитации, если бы не согнутая спина.

— Эй, — тихо позвал я.

Ее глаза распахнулись.

— Что такое? — прошептала она.

— Ты спала…

Она ссутулилась, расслабила плечи. Помассировала лицо, описывая мелкие круговые движения кончиками пальцев.

— И храпела, — добавили.

— Я не храплю.

— Откуда тебе знать? Ты ведь спишь.

Елизавета криво усмехнулась. Я опустил взгляд на циферблат своих часов: три часа сорок одна минута.

Значит, проспал я не больше двадцати минут. И все же это на двадцать минут дольше необходимого. За это время Солано мог просочиться в хижину, перерезать мне горло, зарезать всех нас…

Раздосадованный такой потерей бдительности, я уселся прямее.

— Где Хесус? — спросил я.

Елизавета повела плечом в сторону спальни Пеппера.

— Он сказал, что запах не дает ему расслабиться.

Я принюхался. Комната провоняла кровью — тошнотворно сладкий, приторный запах. Он напомнил мне о кондитерской фабрике, куда родители отвели меня однажды, пока мы раскатывали по стране: с тех пор я на дух не переношу любые виды печенья. Запахи сахарной патоки, теста и масла сами по себе не были так уж плохи, но вместе они подавляли, проникали всюду и забивали горло… В итоге меня жестоко вырвало на пол посреди фабричной лавки, я расстался со всем содержимым желудка прямо там, на виду у всех.

— Я принесла это для тебя, — сказала Елизавета, указывая на стоявшее рядом с ее стулом эмалированное ведерко, до краев полное дождевой воды. Она придвинула его ближе.

Я опустил обе руки в холодную воду и потер ладони. Вода окрасилась красным.

— Давай помогу, — Елизавета подняла найденную где-то тряпку, обмакнула в воду и принялась протирать мое лицо. Ее движения были осторожны, но в то же время и по-матерински уверенны. — Уже лучше, — с удовлетворением сказала она, закончив.

Я огляделся по сторонам в поисках своего рюкзака. Тот отыскался под кучей старья, сваленной вокруг старого автомобильного сиденья. Я встал, размял плечи, достал из рюкзака бутылку с водкой и уселся на прежнее место. Отвернул колпачок и протянул бутыль Елизавете. Девушка сделала солидный глоток и вернула бутыль назад.

Я набрал полный рот и покатал водку по нёбу, изгоняя остаточный привкус крови. Выплюнуть ее было некуда, так что пришлось проглотить.

Елизавета вытащила свои сигареты, протянула открытую пачку.

— У тебя только четыре остались, — заметил я.

— Я пытаюсь ограничить себя в куреве. Возьми одну, поможет.

Пожав плечами, я взял сигарету. Елизавета выставила вперед зажигалку, щелкнула кнопкой. Я прикурил. Зажав в губах вторую сигарету, девушка прикурила сама. Вообще-то я не курю. То есть курю, но не часто. Не ощущаю себя зависимым. Хотя на протяжении какой-нибудь разгульной ночи мог выдуть целую пачку просто прикола ради. И на следующий день не мечтал о сигаретке. Запросто мог продержаться неделю или несколько недель, пока мною вновь не овладевало желание затянуться.

Даже странно, почему так вышло с курением, — ведь все прочие вредные привычки меня не обошли.

Сделав затяжку, я слегка отвернулся влево, чтобы не пускать дым в лицо Елизавете. В глаза бросилась размазанная по полу кровь, множество брызг, ведущих к выходу. В сознании всплыло лицо Нитро — его одичалый взгляд, который он вперил в меня, когда, спотыкаясь, влетел в комнату. Мольба и испуг в этом взгляде, такие чуждые для него эмоции.

— Мне он никогда не нравился, — прокомментировала Елизавета, будто прочтя мои мысли.

— Нитро?

— Он вечно подтрунивал над тобой, задирался. Даже противно.

— Он был придурком, — согласился я. Потом тихо рассмеялся. — Но в нем все-таки было нечто забавное.

— Забавное?

— Не будь мы с ним такими непримиримыми соперниками, я бы, наверное, даже мог с ним подружиться.

— Ты несешь околесицу, Зед.

Я снова затянулся сигаретой.

— Знаешь, что он заявил Пепперу, пока мы искали каноэ Розы? Он посоветовал ему смотреть сводки погоды на другом канале: у тамошней ведущей передок якобы пожарче…

— Да, в его духе шуточки. Он вечно рассказывал Хесусу похабные анекдоты, если только не…

Елизавета вдруг умолкла, и это показалось мне странным.

— Если только не… что?

Елизавета повела плечом, приглядываясь к огоньку своей сигареты.

— Если только поблизости не случалось Питы.

— Питы?

— Да. Только что уж теперь…

Я сдвинул брови. Елизавете известно нечто такое, чего не знаю я?

Избегая поднимать на меня глаза, девушка подобрала с пола бутылку водки и сделала новый глоток.

Я не выдержал:

— Выкладывай, Элиза. В чем дело?

— Ни в чем, Зед… — Но она все еще не смотрела мне в глаза.

— Разве Нитро и Пита… — Я не мог сообразить, как бы ловчее задать этот вопрос. — Разве между ними что-то было?

— Я не знаю, Зед. Ничего не знаю.

Наглая, неумелая ложь. Это ясно как день… и означает… что же? Что такого могло быть ей известно? Нитро и Пита флиртовали? Просто дурачились? Или трахались без перерыва, стоило мне отвернуться?

Крошка, которую я сейчас приходую, просто вагинамит.

Мое сердце пропустило удар, у меня слегка закружилась голова, словно я случайно наступил на выпавшего из гнезда птенца. Меня охватила злоба — гнев, — хотя он быстро выжег себя дотла. Будь Нитро сейчас жив, я выбил бы ему все зубы… Но увы. Он испустил дух, и чем бы ни занимался при жизни, на мертвеца не стоило обижаться.

Впрочем, Пита… совсем другая история. Я почти решился пойти, разбудить ее, закатить семейную сцену… Ну и чего я добьюсь? Она и так едва держится. Подобная стычка окончательно ее добьет.

«У нас все хорошо?» — спросила она меня, когда мы оба сидели на крылечке.

Ага, не считая той мелочи, что вы с Нитро трахаетесь, как кролики, у меня за спиной.

— Зед? — голос Елизаветы. Она озабоченно вглядывалась в мое лицо.

И она ведь знала! Скорее всего, Хесус тоже в курсе. Сколько еще народу шепталось по углам?

— Прости, — добавила она.

— Уже без разницы, — ответил я. Елизавета не обязана была рассказывать мне об изменах Питы. Она встречалась с Хесусом. И должна была хранить верность своему парню и его семье, а вовсе не мне…

Елизавета рывком подалась вперед, встала на колени. Потушила окурок о доски пола, забрала сигарету из моих пальцев, потушила и ее. Потом положила обе ладони на мою грудь. Мне почудилось, что она вот-вот обнимет меня, стараясь утешить. Но нет. Вместо этого она толкнула меня назад. Я воспротивился, не понимая, что происходит.

— Приляг, — шепнула она, продолжая толкать.

И я оказался на полу. Бейсболка слетела с головы, откатилась в сторону.

— Элиза… — сказал я.

Она потянула вверх свой розовый топик, обнажая сперва живот, а потом и лиловый лиф; стащила его совсем, воздев над головой. Подалась вперед и оседлала меня, пах к паху. Подняла мои ладони и прижала к своим грудям.

«Что за сумасбродство?» — оторопело думал я. Просто безумие! Труп Нитро остывает снаружи, в каких-то двух десятках футов от нас. Его кровью залит весь пол. В соседней комнате отдыхают Пита и Хесус.

Но внутри у меня уже щелкнул переключатель, и все это уже перестало иметь какое-либо значение.

Мои руки двигались сами по себе, исследуя упругость ее грудей, их вес, твердость сосков.

Я расстегнул застежку лифчика. Тонкие спагетти бретелек соскользнули по рукам, чашечки отпустили грудь — в тусклом свете свечей она казалась идеальной, полной и округлой.

Отложив лиф в сторонку, она склонилась надо мной, уперев руки в пол по обе стороны от моей головы. Ее губы пробежали по моей шее, по уху — теплое, чувственное дыхание. Когда она склонилась еще ниже, ее груди опустились к моему лицу, щекоча щеки. Я уловил запах пота на общем фоне ее духов, но он не показался отталкивающим.

Мой язык выбрался на разведку, стремясь поймать ее подвижные соски. Она тихо застонала. Я наощупь, наугад расстегнул пуговку на ее шортах, потянул вниз молнию. Но ничего большего я не смог бы добиться, покуда она сидела на мне верхом. Она это поняла и откинулась назад, а после поднялась, встала — с грацией дикой кошки.

Ее изумрудные глаза не отрывались от моих. Живые, серьезные, они были прекрасны. Она вся была прекрасна.

Она спустила шорты по ногам, и те упали к щиколоткам. Запустила пальцы под эластичный поясок трусиков — те были лиловыми, в тон лифчику, и совсем узенькими. Она спустила поясок с одного бедра, с другого, показывая ровно подбритую полоску волос на лобке, а потом снова потянула их вверх.

Дразнится.

Наконец она опустила свои тряпочки к ступням, одним шажком оставив позади и трусики, и шорты. А я тем временем избавился аг собственных пляжных шортов и семейных трусов.

Она вновь устроилась сверху; горячая и тугая, она качалась надо мной, сдавливала, скользила…

В полной тишине.

А после, вновь одетые, мы снова уселись на полу, как сидели прежде, — так, словно ничего и не произошло. Я поверить не мог, что между нами и впрямь что-то случилось. Это было так… неожиданно. Спонтанно. Сюрреалистично.

Я ощущал легкий туман в голове — меня поражало не столько то, что мы сейчас провернули, но и то, что остались безнаказанными.

А еще я ощущал себя полнейшим кретином.

Пита мне изменяла, напомнил я себе. Мы разорвали отношения. Яне совершил ничего дурного.

Только чувство такое, что будто все-таки совершил. Нечто очень дурное.

Хотя…

— Можно спросить у тебя кое-что? — сказала Елизавета.

— Спрашивай.

— Почему ты перестал участвовать в автогонках?

— Ах, это… — с облегчением протянул я. Не самая любимая тема, но это куда лучше, чем обсуждать то, что сейчас произошло между нами и к чему это может привести. — Ты разве не знаешь?

— Я слыхала об аварии, Хесус рассказывал.

Но ведь уже год прошел, и тебе стало лучше, да? Отчего бы не вернуться на гоночный трек?

— Не могу.

— Но почему?

— Мне не стало лучше.

— Ты выглядишь вполне здоровым.

Это правда, конечно. Мое тело сейчас исправно функционирует. Хотя в аварии я сломал несколько ребер, раздробил запястье и с такой силой ударился копчиком, что еще много дней не мог нормально сидеть. Даже и таким всего через две недели я вернулся в седло своего «шевроле»… но уже не был прежним. Ежедневно меня настигала головная боль, которая сказывалась на моих рефлексах гонщика, мешала и отвлекала. В заезде на кубок «CarsDirect.com 400» я задел отбойник крылом машины с водительской стороны. На втором повороте трека «Cracker Barrel Old Country Store 500» я врезался в ограждение и вылетел, вращаясь, в чистое поле. А затем, всего за несколько дней до очередных гонок на трассе Дарлингтон, мне было предписано совершить небольшой промотур с пресс-конференциями. На середине поездки пришлось отменить все назначенные интервью из-за худшей мигрени из всех, что у меня когда-либо случались.

Спонсоры забеспокоились. Мой пиарщик рекомендовал сделать паузу в заездах, но я проявил упрямство. Следующая гонка состоялась на Бристольской трассе в Теннесси, 500 кругов на приз «Фуд-Сити». К 340-му витку у меня так сильно разболелась голова, что главный тренер моей команды не дал мне ехать со следующего пит-стопа.

В конце концов я побывал у трех разных докторов. Ни один не мог сказать толком, что со мной происходит. Они дружно рекомендовали притормозить и расслабиться, отдохнуть хорошенько, — дескать, скоро я почувствую себя лучше и головная боль отступит.

— У меня бывают странные мигрени, — признался я Елизавете. — Порой они настолько сильны, что в глазах все расплывается.

Она поморщилась.

— Так в этом вся проблема?

— Если голова болит у банкира, все не так уж и плохо. Но когда речь идет о гонщике… о спортсмене, который несется со скоростью три тысячи футов в секунду, это еще какая проблема.

— Существуют ведь таблетки от боли.

— Ничто не помогает, — развел я руками. — Только вот это народное средство разве что…

Я подобрал с пола бутылку водки и сделал приличный глоток.

— Я ничего этого не знала.

— Ты и не спрашивала.

— Так чем ты занимаешься теперь? Знаю, порой мы видимся на вечеринках. Но ты не участвуешь в гонках, не ходишь на работу. Что же ты делаешь обычно? Каждый день?

— Пью.

— Я серьезно!

— Я тоже.

— Тогда что ты делаешь, когда напьешься?

— Тебе не все равно?

— Мне любопытно, Зед.

— У меня есть машина, над которой я сейчас корплю — хочу обновить ее, подлатать и усовершенствовать.

— Интересно, наверное?

— Это тяжкий труд, а не развлеку ха, но он позволяет занять чем-то время. А еще я разрабатываю свою настольную игру.

— Достойную игру? Это как? — удивилась Елизавета.

— Что? Нет… На-столь-ную. — Я изобразил руками картонный квадрат. — Вроде «Монополии».

— Ясно… Я играла в «Монополию».

— А в «Ай-Кью 2000», случаем, не играла?

— Что это?

— Тоже настольная игра.

— Ты забываешь, откуда я родом, Зед. Мое детство в Советском Союзе как-то обходилось без кока-колы. Ты думаешь, мы там играли в «Ай-Кью 2000»?

Порой я действительно упускал из виду, что Елизавета выросла в Советском Союзе. И несмотря на то, что он развалился всего с десяток лет тому назад, но для меня это уже стало преданием седой старины.

— В общем, сейчас я придумываю игру наподобие «Ай-Кью 2000», тоже викторину. Только все вопросы и категории имеют отношение к Национальной гоночной ассоциации.

— Потрясающе. Непременно куплю такую.

— Никто и никогда не запустит ее в продажу. Это у меня такое хобби… — пожал я плечами. И решил сменить тему — А ты? Чем ты занимаешься день за днем?

— Работаю, — ответила Елизавета. — Я гувернантка, знаешь ли.

— А в свободное время?

— Ха! Свободное время? У меня его не бывает, Зед.

— Ты настолько занята?

— Я близнецам как мать родная. Эта работа меня выматывает.

— Но приносит удовольствие, надо полагать?

— Приносила бы, будь детки… обычными.

— А это не так?

— Их отец — российский олигарх, Зед. Они получают все, что ни пожелают. Стоит лишь захотеть. В свой последний день рождения они покатались на пони, получили в подарок выводок диких поросят, разбили куклу-пиньяту и объедались тортом высотой в мой рост. Они… — Елизавета поддернула свой нос кончиком пальца.

— Жадные?

— Да, но это не то слово. Чванливые? Да, они чванливые чудовища.

— Разве ты не можешь уволиться?

— И что тогда? Вернуться в Россию?

— Там по-прежнему все так плохо?

Елизавета кивнула.

— Наш президент уверял, что хочет помочь людям выбраться из нищеты, но ничего для этого не делал. Сам только набивал карманы… Коррупция, везде коррупция: сверху донизу. Да, там по-прежнему нелегко живется.

— Но в Мексике тебе понравилось?

— Больше, чем в России.

— Тогда просто поищи себе другую работу. Кругом полно всяких хороших международных школ.

— Ты не понимаешь, Зед. Ты американец и можешь работать где угодно. Мексика, Европа — тебе без разницы. У твоего правительства есть договоренности с другими, а наше ни с кем не договаривается. Работники из России никому не нужны, и никакая страна не выдаст так запросто рабочую визу. Мне просто повезло: семья, на которую я работаю, очень влиятельна. Только с их помощью я раздобыла визу, так что и уволиться теперь не могу.

Это явилось для меня откровением и заставило задуматься; забивать голову подобными вещами у меня как-то не было причин. И наконец я спросил:

— Когда истекает срок твоей визы?

— Будущей весной. Так что время у меня еще есть.

— Время для чего?

— Убедить Хесуса взять меня в жены.

Слова Елизаветы как наотмашь меня ударили.

Я ощутил горечь и досаду. И тем не менее поскорее отодвинул эти эмоции в сторонку. Елизавета и Хесус все еще были парой. Ну разумеется. То, что недавно произошло между нами, этот секс, ровным счетом ничего не значил. Секс он и есть секс. Способ отвлечься и сбежать, пускай ненадолго, от жуткой смерти Нитро, от этого острова ужасов.

И все же я не удержался от вопроса:

— Ты хочешь этой свадьбы?

— Тогда я получу вид на жительство. Я смогла бы уволиться без опасности, что меня депортируют назад в Россию. — Она озорно улыбнулась. — Тогда я тоже смогла бы переделывать старые автомобили и придумывать настольные игры.

Меня эта шутка не развеселила; меня грызла ревность. Глупо, конечно. У наших с Елизаветой отношений нет и не может быть будущего. Это конец.

И все же…

— Значит, он нужен тебе только ради визы? — спросил я.

Улыбка сползла с губ Елизаветы.

— Он мне нравится, Зед.

— Это потому, что у него есть деньги? Потому, что он добудет тебе вид на жительство?

Зеленые глаза Елизаветы полыхнули недобрым огнем.

— Не смей судить меня, Зед, — с угрозой в голосе произнесла она. — Не у каждого на этой планете жизнь была так же легка, как твоя.

— Это моя-то жизнь легкая? — искренне изумился я. — Да я вкалывал как проклятый, чтобы хоть чего-то добиться…

— Но ты имел возможность этого добиться, — возразила Елизавета. — Сколько знаменитых российских гонщиков ты сможешь вспомнить? Ну-ка?

— Никого, — признал я.

— Ты думаешь, это потому, что они не умеют водить гоночные машины? Вот и нет. Большинство и обычной дерьмовой машины не могут себе позволить. Откуда же взяться гоночной! Ты слишком многое принимаешь как должное, Зед. — Прежде, чем я успел бы хоть слово вставить, она продолжала: — Позволь, я расскажу тебе кое-что, ладно? Я жила в одной квартире с шестью другими семьями. И каждое утро просыпалась затемно, лишь бы не стоять в очереди, чтобы принять душ. Зимой на моем этаже — четвертом — всегда бывало жутко холодно, а третий вечно заливало, и там была парная от влажности. Прикинь? В университете тоже топили из рук вон плохо. Студенты сидели в куртках и шапках, кутались в шарфы. Наши ручки не желали писать, потому что в них застывали чернила. А дети, которых я потом учила… знаешь, какая у них была заветная мечта?

Я пожал плечами.

— Стать космонавтами?

— Уехать в Соединенные Штаты… — Елизавета качала головой, вспоминая. — Жить в Советском Союзе было не так уж плохо. Людям не приходилось думать о покупке продуктов, об оплате квитанций за коммуналку. Вообще почти не было проблем — до той поры, пока ты не… как бы выразиться… не начинал выделяться из толпы. Многие и не выделялись. Они сами не знали, чего лишены. Но после Горбачева все изменилось — вообще все. Мы впервые смогли выглянуть из-за железного занавеса. В телевизорах появились каналы «Си-эн-эн» и «Би-би-си». Люди осознали, насколько хреново жили все это время по сравнению со странами Запада и особенно — с США.

Я откровенно таращился на Елизавету, впитывая каждое слово.

— Давай я расскажу тебе об одном своем дне, — продолжала она. Елизавета разошлась не на шутку, и мне не хотелось ее прерывать. — Я шла домой, возвращаясь из школы, где работала учителем. Несла сумки. Знаешь, куда бы я ни шла, у меня всегда с собой были какие-то сумки, пакеты… как и у всех. Это не мода у нас была такая, Зед. Мы просто не знали, где и когда сможем чем-то затовариться. Лучше всегда быть наготове, верно?.. Уже недалеко от своего дома я проходила гастроном и увидела очередь — человек сорок или около того, на морозе. Я не знала, чего они ждут, но пропустить хоть что-нибудь не хотелось: «что-то» лучше, чем «ничего», правда? Я встала в хвост, заняла очередь. Стояла около часа. Пошел снег. У меня заледенели пальцы на руках и ногах, того и гляди отвалятся. Лицо, губы и нос посинели. Помню, как к тротуару подкатила машина. Водитель вышел, достал из багажника дворники, поставил на место. Обычно их убирали — берегли. Я наблюдала за этим мужчиной из очереди, за ним и его машиной в пятнах ржавчины, думала: какой счастливчик, у него ведь есть машина. Это меня разозлило. Почему я сама не могу купить машину? Почему мне вечно приходится тратить время на стояние в очередях? Это типичное занятие для старух, у них такая цель в жизни. Они способны терпеть и ждать, ждать, ждать — неважно даже чего. Но я-то не была бабушкой в платочке! И уже почти собралась с духом, чтобы направиться в начало очереди… пролезть в первый ряд… когда другая женщина решилась на такую же попытку прежде меня. Какой-то мужик принялся орать на нее. Она кричала в ответ — дома дети, их пора кормить. Мужик, похоже, был пьян. Он толкнул женщину, и та упала на лед и разбила себе ладонь. Пошла кровь. Но никто не торопился помочь ей подняться. Никому не хотелось потерять свое место в очереди.

Я был поражен.

— Ты тоже не помогла?

— Конечно, помогла. Не могла же я оставить ее лежащей в снегу. Я пропустила ее вперед себя в очереди. Другие не были этому рады и все вместе принялись кричать на нас.

— Вам удалось что-то купить?

— Да. Но остался только хлеб — скорее, крошки. Заведующий гастронома, Юра, иногда приторговывал продуктами с черного рынка, но в тот день мне нечего было ему дать.

— А чем ты обычно расплачивалась?

— Когда как. Иногда талонами на водку. Иногда долларами.

— Где же ты брала доллары?

Елизавета повела плечом.

— Выменивала на что-то другое. Так это работало в те годы. Однажды я нашла на улице хорошую меховую шапку — это было все равно что найти золотой слиток. Целый месяц ела до отвала.

— Кто-то обменял свои продуктовые карточки на шапку?

— Меховую шапку.

— Да, но если сам остаешься голодным…

— Ты просто не понимаешь, Зед. Именно потому, что у людей ничего не было, им хотелось что-то иметь. Как бы тебе объяснить? Не богатство делает человека счастливым. Достаточно знать, что у соседа еще меньше, чем у тебя. Если ты беден, а у соседа и того меньше, ты ощущаешь себя богачом. Это поднимает настроение. Такова уж человеческая натура, наверное…

Дав мне подумать над услышанным, Елизавета продолжала:

— В любом случае, о чем это я? В общем, системе пришел конец. Она сломалась, перестала работать. А когда неожиданно грянула война в Чечне, все стало еще хуже. Повсюду агрессия, насилие. Террористы подкладывали взрывчатку в подвалы многоэтажек. Бесконечные убийства, грабежи. Так что нет, Зед, мои ученики не хотели становиться космонавтами. Им хотелось того, что они видели по ящику, того, что они видели в Америке. Потому что там, если работать изо всех сил, можно чего угодно добиться, правда? «Американская мечта», слыхал? Им хотелось получить свой шанс чего-то достичь в этой жизни… — Новая, долгая пауза. — Значит, ты желаешь знать, остаюсь ли я с Хесусом ради его денег и визы? Да, может быть, и так. Люблю ли я его? Хочешь начистоту, Зед? Я ничего не знаю про любовь. Могу только догадываться, что это такое. Но я знаю, каково выживать, и не хочу потратить на это всю свою жизнь. Просто хочу жить, а не выживать, ясно тебе?

— Да, Элиза, — кивнул я. Похоже, последняя фраза была прямым переводом с русского, каким-то к месту приведенным афоризмом. — Кажется, я понимаю.

— Надеюсь…

— Правда, я могу это понять.

— Вот и отлично.

После этого разговора мы еще долго сидели молча; Елизавета выкурила одну за другой две последние сигареты из своей пачки, а я прикончил остатки водки. Откровенность Елизаветы застигла меня врасплох. Я понятия не имел, каково ей было расти в Советском Союзе, а затем — в условиях новой России, восставшей из его пепла. Все, что было мне известно об этой части света, я почерпнул из фильмов, причем скорее из серии про Джеймса Бонда, чем из «Парка Горького»: мерзлая тундра, всезнающие спецслужбы, вероломные красотки и хладнокровные наемные убийцы. И как расценить вскользь брошенное Елизаветой признание, что она якобы ничего не понимает в любви? Как насчет близких, друзей? Послушать ее, так Елизавета словно в ледяном аду росла…

Размышляя об этом, я поднялся, чтобы дать ей возможность прийти в себя и заодно проверить, как себя чувствует Люсинда. Увы, на поправку она не шла. Еще жива, но все равно что мертвая: бледная и в отключке. Все глубже проваливается в себя, вянет на глазах. Даже волосы ее выглядят плоскими, безжизненными. Эта резкая перемена к худшему тем более беспокоила меня ввиду того, что я был бессилен ей помочь. Я не мог дать девушке лекарств, не мог оказать квалифицированной помощи, в которой она так нуждалась. Мог лишь надеяться, что она сумеет дотянуть до утра — или пока не отступит буря. Удрученный, я уже собирался уйти, когда веки Люсинды затрепетали, и она приоткрыла глаза.

Я упал на колени у края кровати.

— Люсинда? — тихо, торопливо позвал я ее.

Она скосила на меня взгляд.

— Люсинда?

— Мипеса…

— Что?

Веки девушки сомкнулись.

— Люсинда?

Ответа я не дождался.

Когда я вернулся в «гостиную» Солано, Елизавета так и сидела в прежней позе, по-турецки, уставившись в пол перед собой. Свечи выхватывали ее лицо из полутьмы, озаряли мягким светом, напомнившим мне старинную живопись: черты сразу стали выразительными, скульптурно вылепленными. Я уселся перед Елизаветой и не отрывал от нее глаз, пока она не вышла из своего транса и не подняла голову.

— Люсинда открыла глаза, — сообщил я.

— Ё-мое! — присвистнув, Елизавета мотнула головой в сторону спальни Люсинды: — И что?

— Всего на пару секунд. И опять лишилась чувств.

— Говорила что-нибудь?

Я кивнул.

— Она сказала: «Моника». По-моему. Или что-то вроде. Пробормотала. Но звучало примерно так.

Елизавета нахмурила брови.

— Моника? Позвала кого-то по имени?

— Не знаю даже… Или, может, муника…

— Муника? — выпрямила спину Елизавета. — Может, Мипеса?

— Во-во, похоже, — сказал я. — Это же испанский, да? Что это слово значит?

— Кукла, — ответила она.

— Прикалываешься или как? — усмехнулся я. Елизавета покачала головой.

— Кукла на испанском — muňеса. Весь этот остров называется Isla de las Muñecas .

— И то правда, — согласился я. Немного подумал, прикидывая варианты, и добавил: — Интересно, может, она думает, что попала в больницу или типа того? И хотела рассказать, где на нее напали?

— Хм-м…

— Что?

— Скорее, ей показалось, что на нее напала именно кукла.

Я сердито запыхтел.

— Оставь свои шуточки, Элиза…

— Говорю же: показалось. Она серьезно ранена. Умирает. Может, она… Как будет это слово? Видит то, чего на самом деле нет. Дели…

— Делириозный бред?

— Вот именно.

Я кивнул.

— Она, наверное, и не приходила в себя. Говорила, как во сне…

— Считаешь, нам стоит попытаться снова ее разбудить?

— Только как?

— Потрясти ее. Или окатить водой.

— Побрызгать в лицо? Не думаю, что это удачная мысль, Элиза.

— Но она могла бы рассказать, что с ними произошло.

— Или скончаться от сердечного приступа. Елизавета поморщилась. В небе гулко громыхнуло.

— Раньше, — заговорила она, — еще до того, как Нитро… Прежде, чем его не стало… ты обнаружил пропажу какой-то куклы. Думаешь, это Солано ее забрал?

Я кивнул.

— По-видимому, он наблюдает за нами с самого нашего прибытия на остров. У меня возникало чувство… когда я повздорил с Нитро и ушел в лес… будто на меня кто-то смотрит. Тогда я списал это на кукол… Они тут смотрят со всех сторон. Но теперь думаю, это был Солано. В этом есть свой смысл, правильно? В том, что он пошел за мной. Не хотел, чтобы я наткнулся на тело Мигеля — или на Люсинду с Розой.

— Но Розу ты все-таки нашел.

— И тогда он понял, что уже не сможет прятаться, выжидая, пока мы не отправимся восвояси. Мы узнали, что здесь что-то случилось и обязательно вызовем полицию. Поэтому после того, как мы с Розой ушли, он явился в хижину за оружием или чем-то еще, что ему требовалось. Тогда и забрал ту куклу. Ума не приложу зачем. Может, она не похожа на остальные. Самая любимая. Признаться, я думаю, так и есть, — он ведь купал ее, красил ей глаза и губы. Он же явно сумасшедший. Плевать, зачем она ему понадобилась. Забрал, и все.

— Но он же не набросился на нас, когда мы разделились. Когда вы ушли, остались только Хесус, Пита и я. Почему было не напасть?

— Все равно: трое на одного, а он глубокий старик. И потом, он наверняка уже знал о грядущей грозе. Мог сообразить, что ночь застигнет нас на острове. И решил, наверное, попробовать разделаться с нами по одному.

— Но он не напал на вас с Питой. Первое дежурство было вашим. Почему не атаковать тогда, а дожидаться Хесуса с Нитро?

— Видимо, еще не набрался храбрости. Или ждал, чтобы мы уснули. Но когда на крыльце показались Нитро с Хесусом, до Солано дошло, что мы выходим дежурить по очереди, и ему пришлось действовать.

Елизавета обдумала этот довод.

— В твоих рассуждениях слишком много «вероятно» и «видимо», Зед.

— Сплошные догадки, — согласился я. — Если тебе придет в голову что-то получше, без участия призраков или оживших кукол, прошу тебя — поделись. Я весь внимание!