Может быть больше, чем память
в сердце моем набухают созвучья —
кровью налитые почки вселенной.
Мог бы я стать Геростратом?
Чтобы разрушить творимое вами бесчестье,
Молоха храм,
опостылевший мне инкубатор
обезображенных лиц отсутствием в них покаянья.
Бьющихся в омуте,
скомканных, словно бумага,
столь же ненужных природе
как и их бесполезные речи.
Падший ангел спокоен.
Только он обречен на бессмертье,
вечное странствие духа.
Ропот его канул в лету,
и нет в его душе разногласий
как нет больше в ней наличья желанья,
терпкого привкуса преодоленья запрета.
Птицы в полете впервые так пробуют крылья,
так прикасаются к внешней окраине ветра,
к вечному таинству переживания страха
преодоленьем его.
Так же и крабы впервые чувствуют нечто:
вновь обретенную твердь сочленений,
в битве клешни утерянной, силу.
А человек?
Может ли он прикоснуться губами к бессмертью,
усилием воли останавливать долгие войны,
любовью своей воскрешать остывшее ложе сомнений,
чувствовать в сердце своим пробуждение Бога,
рост за лопатками страсти своей оперенность.
Homo novus, astro sapiens Не он ли?
Может, как прежде давиться ему винегретом
догм, предписаний, религий и истин.
Или вернуться к себе,
на коленях пройти расстоянье.
Раз стоянье не приносит желанного счастья
лучше решиться летать, ползать
или прыгать ему в неизвестность.
Сытость страшна!
Она притупляет все чувства настолько,
что планета, галактика, весь макрокосмос
вдруг сжимаются до содержания миски,
до периметра стойла и сознания хама.
КАК ЖЕ ЕЛИ НА СКЛОНЕ СТВОЛ ОДИНОКИЙ ПРЕКРАСЕН!
Вынесший столько превратностей и вероломства,
вросший корнями в скользкую плоть монолита,
запахом хвои вокруг пропитавшей дыханье,
твердо стоящей над бездной обрыва.
Вот кем, пожалуй, решусь я родиться
кармой и мне в уготованной жизни.
Вот как смогу отдохнуть я от бега,
от состязания с самим же с собою,
от суеты и, конечно, от скуки.
В ДОЛГОЙ БОРЬБЕ ЗА ВОЗМОЖНОСТЬ СТОЯНЬЯ,
В ВЫБОРЕ БЫТЬ, А НЕ ТОЛЬКО КАЗАТЬСЯ.
В ПРАВЕ ОТВЕРГНУТЬ ВСЕ РАССТОЯНЬЯ
И НАКОНЕЦ-ТО СВОБОДЫ ДОЖДАТЬСЯ.
С. К.