Песочная свирель. Избранные произведения мастеров Дзэн

В мире благодати

словно взмах крыла

обрывает даты

смерть, что сберегла

новую возможность

нам увидеть свет.

Жизнь болезнь умножит,

смерть разгладит след.

В этой сложной центробежности

я как будто вовлечен

в безысходность неизбежности

силу черной веры Бон.

Расчлененную действительность

нашей мыслю пополам

собираю как растительность

в желтой вере горных лам.

Открой же руки – возьми проклятья,

будь тише ветра, воды нежней.

В холодной вере – мы только братья,

в любви бескрайней – тень от камней.

Восстанет слово, когда бессильно,

увянут розы – дождь лепестков,

среди героев жизнь непосильна,

в умах пророков нет вещих снов.

Заходит солнце на Норбулинке,

седая Лхаса ложится в тень,

дорожный камень в моем ботинке

идти мешает, и вынуть лень.

Тропа к Кайласу петляет в небе,

лежит на пике Шива-Бхайрав

в сей глух-ОМ-МАНИ хотелось мне бы

домой вернуться, себя познав.

Ничему не следует учить,

В глупом прошлом – молодость винить.

В светлом взоре – радость узнавать,

Ни о чем не надо горевать.

Просто важно видеть то, что есть:

Диких скал причудливую лесть,

Тучь закатных первозданый цвет,

То, что есть, и то, чего уж нет.

Что станет с кулаком, лишь разожмутся пальцы?

Куда исчезнет то, что уж больше нет?

И в чьих руках лежат космические пяльцы,

где вышита судьба моих грядущих лет?

Я с прошлым не в ладах. Меня гнетет открытье,

и будущего нет. Отвага или спесь?

Я, кажется, плыву на парусах наитья

к далекому сейчас, к таинственному здесь.

Попробуй не рыдать,

попробуй не смеяться

такая благодать

блаженным оставаться,

естественным во всем

и не искать ответа.

Величие ведь в том,

чтоб чувствовать все это.

Тщетно пытаюсь чего-то достичь,

цель ускользает, маячат сомненья

ложных пристрастий обманчивый бич

все так знакомо с момента рожденья.

И окунувшись в глубины времен

словно нельзя было не окунуться

я понимаю, что жизнь только сон.

Ах, как огромно желанье проснуться.

Когда я смотрю, как жиреет неправый,

как тает надежда сердец,

тогда мне обидно за судьбы державы,

за то, что построил Творец.

Тогда мне так хочется стать исполином

и выпить все это дерьмо,

чтоб жизнь перестала быть басней голимой

и стерлость от рабства клеймо.

В небе пахнет пряным вкусом,

апельсином, чесноком,

уксусом, корицей, мусом.

земляникой, коньяком.

Сыра ломтиком на хлебе,

пачкой дамских сигарет.

Как приятно пахнет в небе,

когда мертв и тела нет!

Что за странное искусство

нам оставил Заратустра

чашку солнца, ломоть света

яства своего обеда.

Мы же глупые не знаем,

что нам делать с караваем

то ли жрать, а то ли хныкать,

то ли в небо пальцем тыкать.

Серебрится Исакий,

след в бетоне застыл.

Удивляется всякий,

кто лишается крыл.

Но проснувшись однажды,

очумев как дитя,

жизни чувствует жажду

крылья вновь обретя.

Твое по праву имя вознеслось,

восстало робко из небытия.

Цыганки старой ведовство сбылось

в неярких красках звездного шитья.

И зазвучало, окропив уста,

упав надеждой в детскую ладонь.

Лишь только тень могильного креста

путь преграждала истиной одной.

Обретают капли пота

вескость вязкую на теле,

и, суставов боль, немота

отступает еле, еле.

Слезы льешь или хохочешь

все приятно откровенье,

что еще чего-то хочешь,

что еще твое мгновенье.

Как это странно – смотреть и видеть

не то, что видишь, а то, что есть:

в улыбке – сфинкса, в любви – обитель,

в порыве ветра – благую весть.

Как наступает преображенье?

Я не отвечу. Кто я такой?

Когда в покое поймешь движенье,

тогда в движенье найдешь покой.

Погружаюсь в сон, как в вечность,

осторожно, не спеша.

Этой жизни быстротечность

мне не стоит ни гроша.

Этой жизни величавость

в легкой поступи копыт.

Я неспешно отучаюсь

от всего, в чем смысл сокрыт.

Пока теряет светоч

огонь свой по пути —

я собираю ветошь,

любимая, прости.

Кликуши и химеры

нам вовсе не вредны.

Порой теплей от веры

коль щели не видны.

По скользкому льду междометий

уходишь, обиду храня,

но странные прихоти эти

уже не пугают меня.

Не в том нахожу я отраду,

что мчусь за иллюзией вдаль.

А в том, что так мало мне надо

и больше потерь мне не жаль.

Маршрут намечаешь загодя

по скрытым истокам чувств,

строишь китайские пагоды

с помощью тайных искусств.

Мечту, недоступную ереси,

прячешь на паперти слов,

за ложь выдавая намеренно

сюжеты пророческих снов.

Ранняя весна

позднего тепла.

Как мила она,

как она светла.

Поздняя любовь

ранит наугад.

Ранняя морковь

укрепляет взгляд.

Не спросят меня откуда,

а спросят меня зачем

явленье такого чуда

досталось даром совсем.

Явленье меня, а впрочем,

Явленье любого из нас

приход тишины отсрочит

на вечность, на год, на час.

С действительностью иллюзорной

меня связует тлен и прах.

Текучесть повести нагорной

осела каплями в стихах.

Меня не интригует диспут,

я счастье нахожу в ином.

Я жду, что фразы мои скиснут,

вливаясь в чей-то рот вином.

День начнется с обмана,

оборвется враньем.

Я с рассветом не встану,

не осилю подъем.

Нечем больше кичиться,

жизнь прошла как могла.

Пусть встречаются лица,

но на всех удила.

В прекрасной этой сказке

нас ждет не Happy End,

по чьей-то злой указке

мы отдаем взамен

пророку лишь невинность,

достатку нашу грусть.

Жизнь ложит плюс на минус,

Пусть ложит, право, пусть!

Среди ответов, значащих так много,

среди вопросов, коих больше нет,

осталась лишь бескрайняя дорога,

и на дороге мокрый талый след.

Я так хочу увидеть в этой луже

грядущий миг, предсказанный давно.

Как нить судьбы становится все уже,

как замирает вдруг веретено.

Как обрывается событий этих пряжа,

как наступает то, чего не ждешь,

последняя доступная пропажа,

и жертвенная, праведная ложь.

Так чувство безымянного единства

сродни и трепетному таинству разлук,

и ласк его хмельное самочинство

все замыкает первозданный круг.

В обнаглевшем обмане порчи,

в недосказанной притче света

я теряю безмолвие ночи —

легкий почерк ее ответа.

В богомольной окраске снасти,

что теряется в дымке далей,

горький привкус ее напасти

и моей безысходной печали.

Новая пассия. Стройных ног

столь характерный изгиб.

Старый бродяга – если б я мог

сдерживать сердца крик.

Вышел бы просто как кот погулять,

линялую шерсть обновить.

Я еще жив, ё… твою мать,

что ж меня в этом винить.

Обжигала вибрации слова,

выбирала у прошлого тайну,

словно было достаточно снова

повстречаться как будто случайно.

Ненароком коснуться обмана

пресных дней незатейливой пряжи,

и в безропотной дымке тумана

отыскать отголосок пропажи.

полюбил я сомненья всмятку,

потакая избыткам гордыни.

Проглотил я соблазнов облатку

с вязкой горечью посредине.

Проглотил. Как назло – подавился,

стало больно мне, невыносимо.

Мне так кажется, что я влюбился…

Вот узнать бы: болезнь излечима?

как я хотел бы пить соблазн

из губ твоих, дышащих негой,

чтобы сосуда краткий спазм

закрыл глаза бескрайним снегом.

Как я хотел бы умереть,

во рту последний слог лелея,

когда тугая страсти плеть

удавкой оплела бы шею.

воплоти меня в странных забавах своих.

Дай мне имя еще не звучавшее ныне.

Мне так хочется, чтобы я снова приник

к роднику твоих губ как к сакральной святыне.

Так безропотна даль, что чарует меня

неприметными красками истинной власти.

Я люблю, как в глазах твоих искры огня

рассыпаются пламенем искренней страсти.

Цветы срывать: кощунство или дикость?

Кто дал нам право объяснять все это?

Соединять природы многоликость

в холодном выдохе обмякшего букета.

Делить тепло и красоту мгновенья

на липкое прикосновенье взгляда.

Чтобы с любимой быть в уединенье

цветы пытать и линчевать не надо.

И дьявола, и бога

вмещает круговерть.

Безумная дорога

Финал известен – смерть.

Хождение по мукам,

которым нет конца.

Как встреча Аза с Букой

на плоскости лица.

Ощущал себя в мире затворником,

мантры пел, как стихи свои Эминем,

и мгновения слизывал дворником

на стекле, забрызганном временем.

Книгу жизни листал, перечитывал,

всех кумиров в сознанье развенчивал.

В горьком привкусе чая испитого

находил теплоту только женщины.

Знаю, сегодня едва ли вы

заметили что-то странное.

Везде зеркала поставили,

они отражают рванное

сознание ваше, горести,

а может даже стремления.

Все буднично, словно горсть тоски,

но это лишь отражения.