Плоды мести

Глава 7

Если наелся навоза, протухшего молока уже не бойся.

Гоблинская пословица

Местные традиции пиратства складывались веками. Минули те лихие деньки, когда считалось достойным уважения перебить как можно больше народу и награбить побольше золота. Сейчас в почете были честь, удаль и отвага. Само мореходство давно перешло от принципа «не получилось ограбить, так хоть поторгуем» к «торговать выгоднее и безопаснее». Изменилась и ценность жизни.

Куда прибыльнее разжиться невольниками и продать их тем, кто не чурается использовать рабский труд, чем беспричинно кого-то калечить и убивать. В некоторых городах и даже странах рабовладение запрещено, но далеко не все народы находят в нем что-то зазорное. Орки прекрасно покупают гоблинов, а некоторые эльфийские королевства людей и гномов. Люди как наиболее лишенные предрассудков прекрасно покупают и продают представителей всех рас и народов.

Вся эта торговля проходит в почти дружеской атмосфере, если так вообще можно сказать про лишение свободы: рабов покупают, заставляют отработать некоторое время, а потом отпускают целыми и невредимыми на все четыре стороны. Все знают правила этой «игры»: попался — изволь исполнять прихоти покупателя несколько лет или откупись. Правда, не все их соблюдают, но с такими приличные существа дел стараются не иметь. Только дворфы портят общую картину, категорически выступая против какой бы то ни было формы рабовладения. Что возьмешь с тупоголовых громил, которым лишь бы нахлебаться эля да разбить пару голов?

Правда, когда Каввель сколотил себе флот, концепция несколько изменилась. Пару лет его ватага совершала опустошительные набеги на прибрежные поселения, особенно человеческие. Вывозили все мало-мальски ценное, что удавалось погрузить на суда, а затем весело спускали все нажитое в прибрежных тавернах. За это Палача и боялись: он напоминал яростных пиратов прошлого, которым ничего не стоило лишить кого-нибудь жизни особенно жестоким способом. И, хотя репутация Каввеля возникла после его самого первого набега, больше связанного с личной местью, слухи сделали из него чудовище без принципов и чести.

Масла в огонь подлило известие о проклятии богов за нарушение сразу нескольких кодексов. На самом же деле даже Каввель и его мульфиблы никогда не позволяли себе лишнего и всегда блюли кодексы в том числе и негласные, не позволяющие калечить пленников. Исключением стал один печально известный случай.

Всего четыре дня минуло, а шаман уже начал вставать и бодро ковылял по палубе, опираясь на посох и любуясь лазурью волн. Михель зарекся даже упоминать при Гарбе о существовании эльфийского народа и гномов предупредил, чтобы не рисковали. Приступов больше не было, и гоблин, казалось, шел на поправку портальными переходами. Правда, в его желтых глазах застыла жутковатая смесь ужаса, боли и тлеющей ярости. Сгорбленный ловец духов часами неподвижно простаивал на носу корабля и не моргая вглядывался в безбрежные просторы. Еще Гарб иногда ловил ртом соленые брызги, которыми море с ним щедро делилось. И все время полировал посох ладонью.

Михель не мешал, но внимательно наблюдал, готовый в любую секунду прийти на помощь. Не шаману, так тем, кого тот мог захотеть покалечить. Сомнений в способности гоблина это сделать не было, поэтому стоило быть начеку. Впрочем, на гномов гоблин реагировал на редкость спокойно, и Михель вскоре перестал опасаться за судьбу коротышек. Установилось эдакое перемирие: команда признала пассажиров спутниками капитана, а те в ответ отказались от мести за некоторые неприятные события в прошлом и перенесли свой гнев исключительно на эльфов.

Мульфиблы тоже не сильно стремились поболтать с существом в полтора раза крупнее себя, поэтому все больше переговаривались на своем грубоватом наречии поодаль и старались не замечать пассажира, недавно бывшего пленником. Матросам было не только стыдно за произошедшее, но еще и боязно.

Гоблинов не любят и презирают все народы без исключения. В основном за дело, потому что это подлое племя обожает трусливо грабить одиноких путников, совершать набеги на мирные поселения и уводить с собой весь скот. После налета стаи гоблинов всегда остаются только горы трупов и дымящиеся руины. Нет, когда люди, орки или те же эльфы решают повоевать, то картина почти не отличается. Вот только они никогда не опускаются до той же звериной жестокости, что и кобалусы.

Одного только перечисления увечий, которые остаются у тел замученных ими жертв, хватает, чтобы даже опытные сыщики других разумных рас предпочитали собирать улики на голодный желудок. Толку от этой работы все равно мало: если сразу после набега войска обиженного длиннолапыми народа не садятся банде на хвост, то найти потом конкретных виновников становится невозможным. Ответное же нападение на невиновные, с точки зрения гоблинов, поселения сплачивает все окрестные племена уродцев до той степени, что они могут устроить уже не набег, а самое настоящее нашествие.

Плодится подлый народец на редкость активно, явно наслаждаясь процессом, поэтому недостатка в хилых, трусливых и не слишком умелых, зато хитрых, коварных и жестоких воинах гоблины обычно не испытывают. Если бы не повальная детская смертность и малый срок жизни, отведенный богами, то им бы не составило труда заполонить вообще весь мир. Но пока гоблины таких попыток не предпринимали, у остальных народов не возникает большого желания связываться с дикарями. Отбиваться от нашествий дорого и долго, а добить остатки врага после вторжения почти невозможно. Те спрячутся в своих глубоких темных пещерах на время, затаив злобу, а потом лет через пятнадцать все повторится, но с более тяжелыми последствиями. Так что от гоблинов всегда предпочитали откупаться малой кровью. Подумаешь, сожгли хутор-другой, зато города целы, и торговля почти не пострадала.

Гарб моряков откровенно пугал. Шутка ли, когда перед тобой по палубе расхаживает гоблин шести футов ростом, которого недавно пытали в трюме. А в лапах у него огромная волшебная палка. Последняя крыса на корабле уже знала, что он сотворил с бывшим старпомом. Страх только подогревался известием, что это друг самого Палача, который не только жив, но и где-то недалеко. Простит ли капитан и без того виноватый перед ним экипаж? Вопрос сложный.

Михель наблюдал за стоящим шаманом и улыбался. Каким бы он ни был, а остальные длиннолапые в подметки ему не годились. Гарб никогда не опускался до бессмысленной жестокости. Да, у него случались вспышки гнева, но их всегда провоцировало что-то серьезное, будь то угроза его друзьям, сородичам или посоху. В остальном он совершенно безобиден и за друзей всегда готов рискнуть собственной жизнью.

Рослый гоблин продолжал стоять сгорбившись, и тяжело опирался на посох длинными до колен лапами. Потрепанный серый кафтан ему вернули, и полы, как и отросшие коричневые космы, сейчас развевал ветер.

— Тяжело? — спросил человек, подбираясь ближе. — Нельзя так все время стоять.

— Все время и не буду, — надтреснутым голосом ответил гоблин. — Часа через два окажемся в Брестоне.

— Ты откуда знаешь? — удивился Михель.

— Я понимаю языки всех разумных рас Лумеи, — скрипуче сказал Гарб. — Матросы говорили об этом. Они все еще думают, что я не догадываюсь. Каввеля отыскать не смогли и теперь хотят сдать нас с рук на руки его отцу. Еще они нас боятся, особенно меня.

— Не удивительно, — кивнул монах. — Они же не знают, что ты из цивилизованного племени.

Оба компаньона стояли и смотрели на волны.

— Ты же раньше уже убивал? — вдруг спросил гоблин.

— Доводилось, — человек припомнил самый недавний случай и поморщился.

Голос совести постоянно ему нашептывал, что это было неправильно, но монах почти смог убедить себя, что ничего постыдного не совершил.

— И каково это? — пристально глядя на собеседника, уточнил Гарб.

— А ты разве не знаешь? — недоверчиво наклонил голову Михель и посмотрел в ответ исподлобья.

Гарб раздраженно топнул, пытаясь выразить разрывающие его душу чувства.

— С жертвенной скотиной совсем по-другому, потому что духи кур и овец не мстят. Я имею в виду разумных существ. Таких я еще не убивал и хочу понимать смогу ли. После одного случая в детстве я решил, что ничего не хочу делать без плана и просчета последствий. Много раз уже действовал на эмоциях и каждый раз все выходило настолько из лап вон плохо, что до сих пор жалею. Так что хочу это запланировать, если вдруг придется.

— Ты серьезно? — правая бровь с родинкой сама взметнулась, подчеркивая изумление. Михель пытался припомнить хоть один случай, когда Гарб… и не смог.

Монах стоял, широко расставив ноги, чтобы при очередном крене борта не покатиться по палубе, и думал, что ответить. Ветер неласково трепал его темные с проседью волосы. Седина на висках так билась в воздушных струях, будто прическа человека собиралась взлететь и унести его с собой от неуместных вопросов куда подальше.

— Это сложно, — нужные слова наконец сумели найти выход. — Раньше, как я помню, меня учили, что убивать плохо. И я щадил врагов пока не понял, что тогда они могут вернуться за мной. Сразу стало легче.

— Так что ты чувствуешь при этом? — настаивал на прямом ответе гоблин.

— Удовольствие, — признался Михель. — Раньше было только сожаление, но в последний раз мне однозначно понравилось. Не знаю, откуда это во мне вдруг взялось. Может, путешествие в адские миры сказывается?

Гарб понимающе хмыкнул в ответ.

— Так я и думал, — сказал он. — Вошел во вкус, значит. Хотя это действительно странно. Ты, вроде, раньше рассказывал, что так поступать плохо и можно только обороняться. И мне вот почему-то противно. Начинает мутить от одной мысли о преднамеренном убийстве и чуть не выворачивает наизнанку, если попытаться. Я не смог с тем эльфом, хотя очень хотел. Все пытаюсь понять, за что они со мной так. Неужели просто потому, что я гобхат?

— Им зачем-то нужна была твоя кровь, — вспомнил Михель. — Только твой мучитель уже ничего не расскажет. Он умом сильно повредился, и пытал тебя, наверное, из-за этого. Второй, кажется, ничего и не знает толком.

— Если верить эфирному стражу, то мы сюда попали неслучайно, — впал в задумчивость шаман. — Наши пути разошлись сразу, но сошлись позже. Ты появился в нужный момент, чтобы спасти меня. Значит, я должен был чему-то научиться, пока мне никто не прикрывал спину.

— Или разучиться, — поддержал рассуждения Михель. — Я-то что. Меня изначально настоятель послал за тобой присматривать, так что свою задачу я выполнил. Ничего, думаю, скоро узнаем, почему так произошло.

Гарб не ответил, продолжая смотреть на море немигающим взглядом, как будто вместо соленых волн видел что-то совсем другое.

На горизонте показались очертания какого-то крупного портового города.

— Брестон прямо по курсу! — заорал матрос-«ворон» с наблюдательного поста в виде открытой бочки на ближней к носу корабля мачте, именуемой гномами крэненест или вороньим гнездом на всеобщем.

— Раньше графика уложились, — заметил монах.

— Хвала Бирканитре, — кивнул ловец духов и заковылял по направлению к каюте.

Человек оперся о фальшборт спиной и проводил компаньона странным изучающим взглядом. Гоблин, казалось, постарел за последние несколько дней лет на двадцать и достиг предельного старческого возраста для его расы. Это, конечно, лишь видимость. Гарб все еще оставался молодым и крепким, но пытки его сломали внутри. Будто перерезали какую-то нить, на которой все держалось, и теперь место доброжелательного молодого парня занял старый и немного злобный ворчун. Меньше всего на свете Михелю хотелось, чтобы этот огромный несуразный увалень, потерял ту юношескую пылкость, любознательность и страсть к экспериментам, которой щедро наделила его богиня-создательница и за которые его и любили.

— Эх, придушить бы того ушастого еще разок, — подумал он.

— Это можно устроить, падший жрец, — раздался в голове вкрадчивый и до боли знакомый голос.

— Что? — Михель дернулся, напугав внезапностью двух спешащих мимо матросов, от чего они заторопились еще быстрее.

Голос в голове хихикнул.

— С большой долей вероятности душа этого субчика должна попасть в четвертый круг, но я могу договориться о переводе в девятый, — серьезно ответил невидимый собеседник. — Сможешь помучить его, сколько пожелаешь, если будешь себя хорошо вести. Души обычно не для этого используются, но для тебя я могу создать особые условия.

— Большой Лю? — ужаснулся монах и уже куда суровее добавил. — Как ты посмел забраться в мою голову? Как это вообще возможно?

— О, это было непросто, — охотно отозвался дьявол. — Довольно хитроумная комбинация, надо признать. Ваш недотепа-орк кровью подписал обязующий контракт, по которому души всех предателей в вашем отряде отходят в мою безраздельную собственность. Пришлось напрячь фантазию и сначала оформить все в виде безобидного устного спора, а потом написать текст договора на алтаре, который требовалось окропить кровушкой смертного для открытия портала. Он добровольно туда крови и налил. Короче, ты предатель, а значит, твоя душа теперь моя. После смерти, разумеется, но уже сейчас мы вполне можем пообщаться на эту тему, потому что живой ты мне куда полезнее.

Михель в панике осенил свой лоб серповидным знамением.

— Не пытайся, не выйдет, — басовито расхохотался Лю.

— Я с тобой никаких договоров не подписывал и никого не предавал, — возмутился монах.

— Не подписывал, верно, — легко согласился жахани, — но предавал. И нужен мне именно ты. Раз уж договор сработал, то грешно отказываться от такой соблазнительной возможности. Строго говоря, мне от тебя не так уж много и нужно, но твоя добровольная помощь будет совершенно неоценимой.

— Не буду я твоим пророком. С чего я вообще должен помогать тебе? — оскорбился человек.

— Пророком, ха. Это была смешная шутка, но мне нужно не это. Проповедников и без тебя хватает. Ты, конечно, не обязан работать на меня, потому что подпись не твоя, — Михель почти физически ощутил, как Лю согласно кивает, — поэтому я дам тебе выбор. Можешь отказаться, и тогда я займусь твоим зеленокожим другом. Формально, он вас всех предал первым, когда подписал договор. Он, конечно, с твоей работой не справится, но я хоть наиграюсь вволю.

— Я служитель Вседержителя! Я просто не могу!

Голос долго смеялся, от чего голова начала сильно болеть.

— Ты? После всего, что натворил? Побойся… э, кого ты там, кстати, боишься?

— Я вылечил Гарба наложением рук, — возразил монах. — Это доказывает, что Владыка меня не оставил. И чего я такого натворил?

— Это доказывает, что дарованные однажды силы не так-то просто забрать обратно, потому что себе дороже. Поэтому боги и не разбрасываются своими дарами, — хмыкнул Лю. — Ты же слышал истории про отступников, которые вовсю пользовались божественными силами. За такое, правда, и наказание суровее предусмотрено, но что-то я отвлекся. Чего натворил, говоришь? Сейчас посмотрим.

Несмотря на возражения монаха дьявол принялся рыться в человеческой памяти. Процедура оказалась не слишком приятной. По ощущениям походило на дергание обнаженных нервов раскаленными щипцами. Образы один за другим сменялись в голове, заставив желудок подступить к горлу. В какой-то момент стало нестерпимо больно.

— Странно, — раздался голос, и боль сразу отступила, — кроме жестокого убийства заведомо неспособного к сопротивлению врага, и предъявить-то пока особо нечего. Самое печальное, что даже за это к нам ты можешь попасть только если от тебя наотрез откажется одна сладкая парочка из вашего пантеона.

Монах расслабленно выдохнул, но, как оказалось, напрасно.

— Это только то, что ты сам помнишь, — отрезал жахани. — В твоей памяти кто-то уже до меня ковырялся и кое-что весьма неаккуратно почистил. Прикрой-ка веки и взгляни на одно маленькое происшествие глазами своего клыкастого приятеля.

Михель машинально подчинился, и на него тут же хлынул поток образов, выдранных из чужой памяти. Человек увидел себя со стороны с большого расстояния. Он-Михель стоял на скальном уступе высоко над землей, а рядом с ним зависло самое настоящее порождение тьмы. Откуда-то из самых дальних глубин разума осторожно выползло робкое воспоминание. И тут же больно кольнуло до дрожи в коленях. Это же Антонио! Бурбалка, как он называл свое бестелесное существование. Только слишком уж страшным оно сейчас было! От облака мрака исходил такой ужас, что кровь стыла в жилах.

— Что я мог делать рядом с этим чудовищем? — спросил монах.

— Дальше смотри, — подсказал невидимый собеседник.

Михель закрыл глаза, чтобы увидеть продолжение. Тот человек на скале что-то говорил, а затем с разворота ударил ногой в самую середину облака, которое тут же испарилось. Солнце сразу начало светить ярче.

Монах открыл глаза.

— И что я неправильно сделал, даже если это действительно произошло?

— А то, что он в отличие от тебя не обрекал друга на участь хуже смерти, — довольно хихикнул Лю. — Куда ты его отправил, как думаешь?

— В Умбру, наверное. В мире теней ему самое место, — хмыкнул Михель. — В Ордене учили, как бороться с ее порождениями.

Голос в голове бросил в него образом поднятого вверх большого пальца, за которым последовал образ вручаемого ордена.

— Ты ведь и нам услугу оказал, потому что у нас существуют некоторые трения с миром теней, — голос можно было намазывать на хлеб, будь он материален. — Замыслы Умбры страшат даже нас, потому что могут поломать основы мироздания. Но вот ведь незадача, этот огромный жуткий комок мрака не только хотел тебе помочь, но и никак при этом тебе и твоим друзьям не угрожал. А если и этого мало, то знай, что его душа осталась чистой и незапятнанной мраком. Умбра же его попросту сожрет после того, как он ее ослушался.

— Не верю.

— Вернемся немного назад.

Поток образов изменился. Теперь черноволосый парень с седыми висками сидел, прислонившись спиной к скале, а у него на коленях поверх монашеского балахона покоилась голова той самой девицы с портрета. Монах шептал молитвы и пытался исцелять, но выздоровление все никак не наступало. Жизнь неотвратимо покидала тело девушки. Человек страшно крикнул и отрекся от Вседержителя, проклиная его.

— Я не верю тебе, — ответил Михель, гневно сверкая глазами. — Ты лжешь!

— Не стоило прогуливать занятия в монастыре, — в голове возник образ красного когтистого пальца, назидательно машущего из стороны в сторону. — Там можно было узнать, что жахани никогда не говорят неправды, потому что есть множество других способов добиться нужной цели, а глупая ложь только лишает возможности проявить изворотливость и часто приводит к результатам, далеким от желаемых. К этому разговору мы еще вернемся. Подумай пока, но не очень долго. У меня-то в запасе вечность, а у тебя ее нет.

Михель зажмурился, а когда открыл глаза, никакие голоса его уже не тревожили.