Пляска в степи

Княжий отрок I

Князь Ярослав едва не уснул, пока шел праздничный пир. Сидел во главе длинного дубового стола на самом почетном месте, поднимал кубки вместе с князем Некрасом, и никто не смог бы уразуметь, что творилось у него на душе.

Светловолосый мальчишка, Горазд, наблюдал за князем с другого конца стола — туда посадили отроков да молодшую гридь.

— Дырку на нем не протри, — его приятель, Вышата, поддел Горазда локтем меж ребер. — Жив-живехонек наш князь.

Горазд не шибко его слушал, все корил себя. Нынче во время сечи он упустил князя из вида, потерял в налетевшей на них толчее. А должен был — глаз с него не сводить, быть подле, смотреть, чтоб со спины никто не напал! Когда парились в бане перед пиром, Горазд увидел длинный глубокий порез у Ярослава Мстиславича под ребрами. Князя ранили, а его рядом не было…

Князь отмахнулся, когда он подступился к нему со свежими повязками: мол, рану обработать, перевязать. «Где рану ты увидел? — сказал. — То лишь царапина».

— Глядя, гляди, — Вышата вновь пихнул его в бок, зашептал горячо в ухо. — Княжна идет.

Княжна Рогнеда была красива: высокая, под стать взрослому мужчине, темнокосая и темноокая, гордая, с толстым венцом из серебра, в богато расшитых одеждах; она не шла, а величественно плыла по горнице, высоко держала голову и не опускала ни перед кем глаз. Влачился на два шага позади подол ее нарядного платья, шелестели длинные рукава, что лебяжьи крылья!

— Не про тебя честь, — усмехнулся Горазд, наблюдая, как Вышата едва не свернул голову, провожая взглядом княжну, идущую в женский угол. Многие на нее смотрели, а вот Горазду Рогнеда Некрасовна по нраву не пришлась, только кто ж его, отрока, спрашивал? Он и знай себе, помалкивал. Учился у князя; тот много не болтал.

Княжна прошла мимо отроков и села за женский стол подле матери. Горазд краем глаза увидел, как она скривилась и недовольно дернула плечом, когда княгиня принялась ей что-то шептать на ухо.

Он потянулся и отпил из чаши хмельного меда. На пиру было и вполовину не так весело, как на пирах в княжеском тереме у них на Ладоге. Да и что нынче праздновать? Как угодили в западню? Как напали на них и едва не изрубили?

Горазд слыхал, что говорили старшие кмети: мол, устроил это молодший брат князя, Святополк Мстиславич. Кто еще в своем уме решится напасть на княжескую дружину? Уж разбойники не совсем потеряли разум, такое творить! Кмети говорили тихо; так, чтобы не услышал князь. Он такие разговоры не терпел и строго спрашивал за лживые наветы, но Горазд тоже мыслил, что, окромя Святополка Мстиславича, некому такое учинить. О своих раздумьях он, правда, помалкивал. Никто его и не спрашивал — отрок речей не ведет.

… отправленные вперед войска дозорные уже видели крепость князя Некраса, когда вдалеке послышался топот лошадей. Почти тотчас поднялась степная пыль, и они, идя против ветра, едва от нее не ослепли. Видно было — на пару шагов вперед! Князь велел им сомкнуть строй, лишь токмо заслышав вдалеке лошадей, и те, кто замешкались, так и остались на том поле. Налетевший на них отряд был небольшим, и они смогли отбиться, хоть и застали их врасплох, да и пыль с песком застилали глаза…

— … за хлеб и соль! — он услышал голос Ярослава Мстиславича и встрепенулся. Его князь стоял с поднятым кубком и смотрел на здешнего князя. Верно, благодарил за пир да кров. Горазд заметил, что князь едва пригубил свое питье, оставив кубок почти нетронутым.

— … честь принимать таких гостей! — Некрас Володимирович также встал с лавки и вскинул кубок, расплескав на стол хмельной мед. — Верю, сможем скрепить наш союз!

Только слепой не заметил бы взгляд, который мужчина бросил на свою дочку. Княжна на отца не смотрела.

— Гордая… — протянул Вышата.

«Строптивая», — подумал Горазд. Он оторвал от каравая на столе кусок и принялся жевать. Хлеб в Ладоге пекли вкуснее.

— Что ты хмуришься, как старая бабка, — попенял ему Вышата. — Гляди, как девки смотрят, хоть бы улыбнулся.

— Я не невеста на выданье, чтоб всякому улыбаться, — огрызнулся Горазд.

А девки и впрямь глазели на чужих кметей да отроков из-под опущенных ресниц, да перебирали тугие косы, да улыбались лукаво. Девки, что с них взять!

Хозяин пира не поскупился ни на выпивку, ни на угощение. Хмельной мед лился рекой, и холопы едва успевали прикатывать новые бочонки. Пили много и ели много, как и бывает всегда после битвы, в которой ты не погиб. Когда кмети совсем захмелели и начали хватать за руки пригожих девок, княгиня Доброгнева встала, уводя дочь и женщин с девушками из-за стола. Горазд тоже встал. Ему стало душно и жарко в хмельной, громкой горнице, и он выбрался из терема на воздух. Вышата пытался его удержать, но он лишь отмахнулся.

Во двор почти не доносился шум голосов и громкий смех. Горазд глубоко вздохнул и шумно выдохнул. Свежий, прохладный воздух остудил захмелевшую от духоты и меда голову. Во дворе было тихо, лишь иногда из темных углов доносился приглушенный смех или голоса. Горазд отошел от терема, разглядывая дозорных на стене. Они, верно, с завистью смотрели на терем, где шел веселый пир, и не могли уразуметь, что он, дурень, забыл во дворе. А он бы поменялся с ними местами без раздумий. Нынче совсем не хотелось веселиться.

Он ополоснул голову из ковша с прохладной водой и жадно напился. Ночи здесь, в степи, были душными и жаркими, не то, что в Ладоге… Там даже летом ночь дарила прохладу и свежесть, и ветер не приносил из степи пыль, скрипевшую на зубах, и солнце не светило так зло, не обжигало.

«Плачусь словно старая бабка», — мысленно попенял Горазд себе. Чтобы не бродить без дела да не вздыхать, он пошел в конюшню проведать лошадей. Княжеская Вьюга приветливо заржала, учуяв его шаги, потянулась к рукам, ища вкусное яблочко или хлебушек.

— Ничего я тебе не принес, — покаянно пробормотал Горазд, поглаживая кобылу между глаз.

Он долил ей воды и подбросил сена, и поискал взглядом своего жеребца. Ветер обеспокоенно перебирал копытами и шевелил ушами в дальнем конце конюшни. Нынче в битве стрела чиркнула ему по крупу, сняв полоску кожи. Рана была неглубокой, и местный конюх сказал, что волноваться не о чем. Но Горазд все же переживал. Ветер был его первым боевым конем, и он еще ни разу не терял лошадь в битве. Старшие кмети говорили, что тяжко в первые разы, а после — привыкаешь. Горазд пока не хотел привыкать.

Закончив свой обход, он поднялся в терем. К тому времени пир почти закончился, и за столами сидело не больше дюжины дружинников. Горазд проскользнул мимо них и поднялся по всходу. Из-под двери горницы, где ночевал Ярослав Мстиславич, била тонкая полоска света от лучины, и Горазд, потоптавшись на пороге, вошел.

Князь без рубахи стоял подле светца и, подняв руку, рассматривал кровящий порез над ребрами. В пылу сечи он даже и не заметил его, увидел уже, когда парились в бане. Ярослав мыслил, затянется само, но порез кровил при каждом движении и пачкал рубахи.

— Где ты был? — спросил князь, обернувшись на шум.

— Проверял лошадей, — ответил Горазд, проходя вглубь горницы и осматриваясь. — Княже… — начал он, но Ярослав перебил.

— Принеси тряпок перевязать.

Кивнув, Горазд выскочил за дверь. В незнакомом тереме он не знал, куда идти, но на удачу ему попалась в коридоре девка-холопка в сером платье. Схватив ее за запястье и изрядно тем напугав, он хрипло попросил.

— Князю повязки нужны. Сбегай.

Та уставилась на него, словно не понимала язык, на котором он говорил, и потому Горазд прикрикнул.

— Ну!

Девка вздрогнула, отскочила на шаг и сбежала от него, как от прокаженного, едва не стегнув по лицу длинными светлыми косами.

«С нее станется и вовсе ничего не исполнить! — раздражаясь, рассудил Горазд. — Обожду маленько, и сам пойду».

Девчонка все же вернулась, чем немало его удивила. Принесла и чистые повязки, и миску с водой. Он открыл плечом тяжелую дверь, пропуская холопку вперед, да еще слегка подтолкнул в спину: экая нерасторопная, замешкалась на пороге!

— Княжна?..

Горазд вошел в горницу следом за девкой и поднял на князя изумленный взгляд. А после посмотрел повнимательнее на служанку. Нынче при свете лучины он смог разглядеть, что платье у девчонки вовсе не холопское, хоть и простое совсем. Да и лицо показалось ему знакомым… кажется, сидела в женском углу позади княгини и иных женщин.

— Ты пошто княжну привел, дурень — князь смотрел на него требовательно и сердито. Он потянулся за рубахой, чтобы накинуть на себя да не смущать еще пуще девку, которая и так уже не знала, куда деть глаза.

— Я вовсе не княжна, — девчонка умудрилась мотнуть головой, продолжая рассматривать пол у себя под ногами. — Тут вода вот и повязки… — она повернулась и сунула миску в руки Горазда. — Я бы еще отвар принесла, но все на раненых истратили нынче.

Бросив на князя быстрый взгляд и увидев, что тот надел рубаху, она наконец выпрямилась и подняла голову. Несмотря на алеющие румянцем щеки, ее голос звучал твердо.

— Ты прости меня, княжна… не уразумел в темноте, кто ты… за холопку принял, — отмер Горазд. Под взглядом князя хотелось провалиться сквозь землю.

— Я не княжна, — терпеливо повторила девчонка. — Нечего мне тебе прощать, — она посмотрела на Горазда, и он почувствовал, что краснеет под ее взглядом. Даже в тусклом свете лучин он приметил веснушки и ссадину у нее на щеках, и что глаза у нее светлые — не то синие, не то зеленые, толком не разобрать.

— К-как же тебя тогда звать? — голос подвел его, и Горазд запнулся. Он говорил отчего-то хрипло, и в горле пересохло.

Девчонка прыснула, еще пуще смутив его. Так и не ответив, она выскользнула из горницы — токмо и сверкнули в свете лучины яркие ленты в косах. Отрок стоял, словно вкопанный, да глядел ей вослед.

— Добро, не старшую княжну спутал, Рогнеду Некрасовну. Коли рожоного ума нет… — из оцепенения Горазда вырвал голос князя. Он чуть не подпрыгнул на месте, разворачиваясь к нему.

Ярослав Мстиславич вновь стянул рубаху и, намочив в миске с водой тряпицу, приложил ее к порезу на ребрах.

— Господине, дозволь… — Горазд поспешно подошел к нему, забрал из рук мокрую повязку, сам занялся раной.

Мужчина тяжело опустился на лавку. Заметив это, мальчишка прикусил язык и не задал вопрос, который намеревался. Он все чаял спросить, как зовут ту княжну.

Когда в горницу вошел воевода Крут, Горазд как раз закончил с повязкой. Он поднялся с колен, отряхивая руки, и князь велел ему:

— Подай рубаху да кваса нам.

Воевода прошел за длинный дубовый стол и сел напротив князя, отбросил с изрезанного морщинами лица седые волосы.

— Что делать станем, княже? — спросил он, отхлебнув кваса из поданной отроком чаши.

— Погостим седмицу, как намеревались, — Ярослав Мстиславич поглядел через плечо: Горазд нарочито медленно убирал испачканные повязки, поднимал с пола пропитанную кровью рубаху… Князь хмыкнул, но не стал прогонять из горницы развесившего уши отрока.

— Ведаешь же, что я не про то, — сказал Крут и тяжело посмотрел на Ярослава Мстиславича. В свете лучины морщины на его лице казались ещё глубже, еще грубее.

— А про что?

— Про Святополка! — скрипнув от злости зубами, воевода ударил по столу. — Про то, что он учинил!

Князь не повел и бровью.

— Я не стану проливать родную кровь по навету, воевода, — отрезал Ярослав. — Ты его видел там? Вот и я что-то не видал.

Горазд против воли втянул голову в плечи. Когда у князя голос делался таким… добра не жди.

— Ты шибче меня знаешь, что некому, окромя Святополка, князь, — но воевода Крут учил Ярослава держать деревянный меч, когда тому едва минуло три зимы. Он его не боялся. — Как связался со своей степной девкой, так совсем пропал!.. Кто еще ведал, каким путем мы поедем?

— Добрая половина моего терема, — мужчина усмехнулся и покатал меж ладоней чашу. Он обернулся через плечо, нашел взглядом притихшего подле двери Горазда. — Ты никак уши греешь, отрок?

Мальчишка вылетел из горницы и успел услышать, как смеется воевода Крут, прежде чем захлопнул позади себя дверь. Терем спал. В темноте и тишине он прокрался по всходу вниз, и, на счастье, в горнице, где был пир, еще не догорели все лучины. Он увидел, что два кметя заснули прямо за столом, и хмыкнул. Коли узнает князь, им несдобровать. Горазд притащил со двора ведро воды и замочил в нем княжеские рубахи, оставив в сенях на ночь. Утром он сам их выстирает.

Когда он вернулся в горницу, воевода Крут уже ушел, и в светце горела лишь одна лучина. Князь спал на широкой лавке, укрывшись своим плащом и подложив под голову седельную сумку. Горазд задул лучину и устроился на куче сена на полу подле двери. Точно также завернулся в плащ и устроил голову на седельной сумке. В нос ударил сладкий медовый запах. Мать напекла ему в дальнюю дорогу пряников…

По утру, едва проснувшись, князь погнал его во двор, упражняться на деревянных мечах.

— Давай-ка нынче не на боевых. Еще поранишь меня ненароком, чай, — князю все любо было смеяться над бессловесным отроком. Горазд отдал бы руку на отсечение, лишь бы так и продолжалось.

Закатав рукава рубахи по локоть и портки до колен, Ярослав Мстиславич перебросил из руки в руку меч, приноравливаясь к весу, и поправил на лбу ремешок, что стягивал волосы.

Поглядеть на князя собралась половина терема, коли не больше. Горазд приметил в толпе и княгиню, и гордую княжну, и девку, которую спутал нынче ночью с холопкой. Подальше от семьи и слуг князя Некраса столпились кмети из дружины Ярослава Мстиславича. Их князь редко брался за деревянный меч, редко сам возился с отроками, потому-то они и пришли поглазеть на такую диковинку. Коли князь будет воинскому умению учить!..

Ярослав Мстиславич щадил его, и потому Горазд продержался против него дольше, чем загадывал. Лишь один раз он отвлекся на девку, и этого уже князь ему не спустил. Пропустив болезненный, обидный удар, Горазд уронил себе под ноги меч, и его правая рука повисла вдоль тела словно плеть.

— Добро, — сказал Ярослав Мстиславич. Рубаха на нем промокла от пота насквозь; солнце здесь начинало жечь, едва показавшись на небе.

— Благодарю за науку, княже, — Горазд поклонился ему в пояс и пошел убирать деревянные мечи, когда посреди двора прозвучал голос:

— А со мной померяешься силой, Ярослав Мстиславич? — к ним шел один из кметей князя Некраса. Судя по его богато расшитой рубахе и воинскому поясу из добротной, крепкой кожи, служил он в дружине воеводой али десятником. Был он хорош собой: высокий и темноволосый, с широкой ясной улыбкой. Девки оборачивались ему вслед, и Горазд кривился… правду сказывают старшие мужи: никто этих девок не разберет!

— Как зовут-то тебя? — прищурившись, спросил Ярослав Мстиславич.

— Ладимиром величают. Я Некрасу Володимировичу десятником служу. Много о тебе слыхал, князь. Говорят, воин ты великий…

— Люди многое говорят, — мужчина хмыкнул.

Сопровождаемый взглядом толпы зевак, он подошел к десятнику, остановившемуся ровно посередине двора.

— Некогда мне нынче силой мериться. Ты уже не взыщи, — глядя ему в глаза, негромко произнес Ярослав Мстиславич, но люди услышали каждое его слово.

Задетый за живое, Ладимир вспыхнул ярким румянцем гнева и обиды.

— Может, и вправду люди лишь болтают, — слова сорвались с языка, прежде чем он успел хорошенько их обдумать.

Князь нахмурился, отступил назад и, заложив пальцы за пояс, окинул Ладимира долгим, пристальным взглядом.

— Последил бы ты за языком, десятник, — произнес он, покачав головой. Потом обернулся к Горазду, так и застывшему в паре шагов от них. — Принеси меч.

Отрок узнал этот голос и понял, что чужому десятнику несдобровать. По толпе пронесся сдержанный гомон, и один из кметей Некраса Володимировича подозвал к себе мальчишек, глазевших на происходящее. Велел им что-то, и те разбежались по двору в разные стороны.

«Послал за князем», — подумал Горазд, спеша в терем. Или десятник Ладимир лишился разума, или он и впрямь намеренно князя оскорбил. А коли так, то десятник точно был не в своем уме!

Меч князя лежал в горнице поверх седельных сумок, и Горазд порадовался, что накануне отполировал его и почистил. Толпа заметно поредела, когда он вернулся. Кто-то прогнал и теремных девок, и холопов, и даже отроков. Ушла и здешняя княгиня с княжнами. Правда, княжна Рогнеда все же подсматривала за тем, что творилось во дворе, сквозь небольшую щелку в приоткрытой двери.

Горазд с поклоном передал меч князю, и тот с усмешкой поглядел на десятника: мол, не передумал еще? Ладимир вскинул гордый подбородок и поудобнее перехватил рукоять своего меча.

… потом станут рассказывать, что, мол, десятник Ладимир поскользнулся, споткнувшись о притаившийся в пыли камень. Что его ослепило солнце, и потому он промахнулся. Что князь Ярослав исподтишка кинул песком ему в глаза, и потому бой нельзя назвать честным. Многое станут потом рассказывать.

А правда состояла в том, что, когда на двор прибежал Некрас Володимирович, князь Ярослав как раз третий раз хорошенько окунал десятника Ладимира головой в бочку с ледяной колодезной водой. Он держал его за шею и что-то негромко приговаривал, и слов было не разобрать, но Горазду показалось, что Ярослав Мстиславич учил его уму-разуму.

Во время утренней трапезы за столом, где собрались оба князя с воеводами да ближними мужами, прислуживали две молоденьких княжны. Расспросив теремного холопа, Горазд узнал, что вторую зовут Звенислава, и приходится она князю Некрасу братоучадом.

Сам отрок, как полагалось, топтался в дверях — коли понадобится князю али воеводе Круту. Ярославу Мстиславичу подливала квас княжна Рогнеда, не иначе как по приказанию строгого батюшки. Не чета себе на пиру, нынче княжна смотрела в пол и вовсе не улыбалась.

Горазд подглядел, как она ласково разговаривала с десятником Ладимиром, когда все ушли со двора, и украдкой сжала его руку.

— Что мыслишь, Мстиславич? Кто на тебя напал? — первым заговорил о делах Некрас Володимирович.

Со своего места Горазд видел, как дернулся воевода Крут, сидевший одесную Ярослава Мстиславича. Князь же отломил кусок от большого каравая, не переменившись в лице.

— Не ведаю, кто на землях твоих безобразничает. Может, люди лихие? Может, проучить их следует? — он тяжело, исподлобья посмотрел на Некраса.

Горазд стоял прямо напротив своего князя и потому хорошо его видел. А вот Некрас Володимирович и его мужи сидели к нему спинами, и он мог токмо догадываться, что слова Ярослава Мстиславича не пришлись им по нраву. Сам Горазд и не мыслил о таком! Мол, есть вина и людей князя Некраса, что на них напали.

— Тихо у нас было все время, — себе под нос пробормотал ближайший княжеский советник. Он носил богато расшитый кафтан, приметил Горазд, а рубаха его была гладкой и блестящей. Он таких досель и не видывал.

— Покуда я погостить не приехал? — Ярослав усмехнулся. — Стало быть, так вы гостей привечаете…

— Не гневайся раньше срока, княже, — Некрас Володимирович поспешил вмешаться. Он отвлекся, пока пытался одним лишь взглядом приказать Рогнеде смотреть любезнее да привечать улыбчивее чужого князя. — Уж коли кто на моих землях безобразничает, мы непременно отыщем. А если уж пришлые люди…

— То я сам отыщу и накажу, — перебил Ярослав, пока не прозвучало имя брата. — Я о другом потолковать с тобой хочу. Неспокойно нынче в степи.

Он оглянулся по сторонам: старшая княжна как раз вошла в горницу со свежим кувшином холодного кваса. Рогнеда наполнила кубок, ни разу не взглянув на него самого, и не потому, что была застенчива али смущена донельзя. Мужчина кивнул, благодаря, и княжна двинулась к отцу, даже не обернувшись. Вторая, Звенислава, подливала квас воеводам.

Ярослав разумел, почему Некрас Володимирович велел прислуживать за столом дочери и племяннице, но ему то было не по нраву. Наслушаются лишнего, еще сболтнут чего… У него в гридницах за столами прислуживали отроки, им веры было больше.

— Неспокойно, — кивнул меж тем Некрас.

Уже не раз и не два нападали на его купцов и на богатые обозы, убивали мужей и воровали пригожих девок. Торговать стало труднее и дольше, не всякий решался отправить свои товары в столь далекий, опасный путь. И нынче его княжество недополучало от купцов подати, да и кмети роптали. Привыкли они стричь торговцев…

Несмотря на смурные мысли, Некрас едва сдерживал довольную улыбку. Вот нынче уж заговорит ладожский князь о сватовстве да о союзе, попросит отдать за себя старшую дочку, Рогнедушку… Свершится то, чего он столь сильно чаял последние седмицы!

— И нам неспокойно, — Ярослав отодвинул в сторону чашу. — Что булгары крепчают, что растет хазарский каганат.

«Что сеет смуту мой младший брат», — подумал он про себя.

— Куда клонишь ты, княже? — вновь заговорил княжеский советник в богатой одежде.

— К союзу клоню, боярин, — прямо и просто ответил Ярослав, смотря то на него, то на Некраса Володимировича. — Меж нашими княжествами.

С оглушительным звоном из рук Рогнеды выскользнул и разбился полный кваса кувшин. Осколки и брызги разлетелись по всей горнице, и к княжне разом повернулись сидевшие за столом мужчины.

— Прощения прошу, — вымолвила Рогнеда побелевшими губами. Она смотрела на отца, не отводя взгляда, не опуская головы; так, словно чаяла что-то ему сказать. Некрас же, напрочь, в ее сторону и вовсе не глядел.

Прибежали девки с тряпками — собирать осколки и разлитый квас. Ярослав хмурился, но сдерживал себя, ничего не говорил. Строптивая дочка — не его забота. Злился, что договорить не смог, что при несмышленых княжнах важные дела обсуждали. Хорошо хоть вторая ничего не роняла нарочно да лица не кривила.

Он подумал о своих дочерях, оставшихся в Ладоге с мамками да няньками. Коли хоть на чуть вели бы они себя с гостем, как княжна Рогнеда…

— После договорим, князь, — сказал Ярослав, когда в горнице, наконец, убрали сор. — Потолковать бы нам с тобой наедине.

Некрас Володимирович все уразумел, хоть и не сказал ни о чем Ярослав напрямую. Оглянулся на Рогнеду и едва приметно качнул головой, запустил ладонь в волосы на затылке, уже припорошенные сединой.

— Любо, Мстиславич, — он улыбнулся гостю, чтобы сгладить поступок строптивой дочери. — После вечери и потолкуем, ты да я.