Пляска в степи

Девка в тереме II

Рогнеда угодила в опалу к матери да отцу, и на памяти Звениславки то был первый раз. Заканчивалась вторая седмица, как в тереме гостил князь Ярослав Мстиславич, и все минувшие дни Рогнеда провела взаперти в своей горнице. Доброгнева Желановна приставила к дверям пару холопов и велела ни за что не выпускать строптивую княжну. Звениславка допрежь не слышала, чтоб княгиня так говорила о дочери.

Разбитый кувшин, застывшее лицо, поджатые губы, кривая усмешка на пиру, когда просватали княжну, истощили терпение отца, который многое прощал единственной дочке. Уязвленный, рассерженный, Некрас Володимирович махнул рукой, и княгиня Доброгнева взялась за Рогнеду по-своему.

Раньше муж воспрещал ей строжить дочь, и вот куда его потакания привели! Нынче все будет ино. Доброгнева Желановна намеревалась добиться от дочки смирения и послушания в те последние седмицы, что Рогнеда проводила в родимом доме.

Знамо, Звениславку никто не спрашивал, она и помалкивала. Но думала, что плохо отец с матерью знают дочку свою, коли мыслят, что смирится она за пару седмиц, что глядеть на князя станет ласковее. У Рогнеды порою так сверкали глаза, что Звениславке делалось страшно. Гордая, своенравная у нее двухродная сестра. Не привыкла взгляд в пол опускать, прощения просить.

Меж тем, в тереме болтали всякое. Мол, после такого-то сватовства запрет князь Ярослав княжу Рогнеду в горницах в тереме на Ладоге и не выпустит до конца жизни. Ползли слухи про его крутой, лютый норов, да что строжил он своих домочадцев. А еще болтали, что видели в степи его молодшего брата…

Шептались еще люди, что страшные вещи творились в тереме князя Некраса, как приехал к ним на сватовство чужой князь. На второй день после пира, где Ярослав Мстиславич защелкнул на запястьях княжны Рогнеды тяжелые обручья, отравили его воеводу.

Кто, как, нашто — досель неведомо. Много ночей провела знахарка госпожа Зима подле скамьи, где в беспамятстве лежал воевода Крут. Все говорили, что ходил тот за Кромку, бродил вдоль Смородины-реки да ступал одной ногой на Калинов мост.

Лицо у чужого князя было жутким, черным, пока не сказала госпожа Зима, что будет жить его воевода. Еще бы князю не потемнеть лицом, ведь так и не сыскали отравителя. Приехал он в терем к Некрасу Володимировичу заключить союз да договориться о браке, а выходило все совсем не так, как задумывалось.

Седмицу спустя, утром прошлого дня воевода Крут открыл глаза да попросил испить молочка. Похудел он шибко, осунулся лицом — ввалились щеки, прибавилось седины в волосах. Но Звениславка все равно радовалась, словно поборол немоготу ее родной батюшка. Ведь немало ночей просидела подле его лавки и она сама, подсобляя госпоже Зиме. По правде сказать, помощи от нее было мало: что она могла сделать для многомудрой знахарки, окромя как травы потолочь да воды согреть? Ворожила госпожа Зима сама да всякий раз Звениславку из горницы выгоняла, чтоб та не видела и не слышала.

Пожалела ее знахарка и дозволила остаться подле себя. Пожалела перепуганную девку, которая сперва и слова вымолвить не могла. Ведь это Звениславка нашла тогда воеводу на пороге клети…

Как стало ясно, что выживет воевода Крут, Доброгнева Желановна воспретила Звениславке крутиться подле знахарки да платье на лавке просиживать. Нынче в тереме прибавилось едоков и работы. Приставила ее княгиня следить за снедью, чтоб вдоволь было хлеба и мяса на вечерних трапезах, когда за столами в горнице собиралась дружина чужого князя, чтоб хватало всем питья, но и чтоб дядькины запасы не оскудели, не опустели кладовые и подполы. Звениславка сбивалась с ног, чая все успеть. Доброгнева Желановна цеплялась к ней нещадно и пару раз оттаскала за косы, когда на столах не оказалось кваса, али не поспели напечь караваев.

Вот и нынче Звениславка спешила. Слетела с крыльца и, придерживая подол платья, торопливо шла через задний двор к хлеву. Едва-едва рассвело, и мягкий золотистый свет окутал терем. Солнце еще не припекало, и свежий воздух приятно холодил лицо. Звениславка почти добежала до хлева, когда услышала сдавленные, глухие голоса, ругань и какую-то возню. Остановившись, она обернулась в сторону клетей — пристроек к терему, где нынче жили дружинники князя Ярослава. Напротив одной из них княжий отрок, Горазд, катался по земле, сцепившись с кем-то из дружины ее дядьки. Мальчишки колотили друг друга отчаянно. У обоих уже были разбиты носы и шла кровь, разорваны и испачканы в пыли рубахи. Они свирепо рычали, но в основном молча орудовали кулаками.

Звениславка тихо вскрикнула и тут же крепко зажала рот руками, попятилась назад и заозиралась по сторонам.

— Вы что творите… — шепотом закричала она. — Увидит кто! — она подбежала к ним, пытаясь разнять, и наконец узнала второго отрока — Бажен, сын дядькиного воеводы.

Кто-то из мальчишек неудачно взмахнул кулаком и ударил Звениславку в плечо, и та, пошатнувшись, упала в пыль рядом с ними. А тем временем во дворе стало людно, слуги кликнули дружинников, кто-то помог ей подняться и отряхнуть испачканное платье, и вскоре на заднем дворе показался сам князь Ярослав — он шел в конюшню проведать лошадей.

Мужики как раз растащили отроков порознь, крепко держа за плечи и руки. У обоих по лицу сочилась кровь, в кровь же были разбиты кулаки и носы. У Бажена заплыл синевой глаз, а Горазд морщился всякий раз, когда кто-то касался левого плеча.

— Так, — только и сказал князь, поглядев сперва на одного да на другого отрока. Он завел пальцы за воинский пояс на спине и недовольно нахмурился.

Люди обступили их тесным кругом, внутри которого оказался князь, двое провинившихся мальчишек и почему-то Звениславка. Верно, вид у нее был такой, что мыслили, будто она в драке замешана али причастна как-то. Она поспешно провела ладонями по подолу, отряхивая пыль, и тыльной стороной запястья стерла кровь, сочившуюся из уголка губ. Когда токмо успела?..

Горазд разглядывал пыль у себя под ногами и на князя не смотрел. Мало кто решился бы обвинить его в трусости, и уж точно не Звениславка. Каким был князь, когда отравили его воеводу — вспоминать страшно. Она, девка чужая, над которой он не имел власти, и то не отваживалась поднять на Ярослава Мстиславича взгляд. Горячее сочувствие к отроку зародилось в ней.

— Что, стыд лицо жжет? — князь хмыкнул, но в голосе веселье не звучало.

— Отчего столпились здесь? — к ним шагал дядькин воевода, отец Бажена. Увидев сына, отрока из чужой дружины и, наконец, чужого князя, мужчина застыл на пару мгновений.

— А ну пошли отсюда, делом займитесь! — гаркнул он на слуг и холопов, когда прошла первая оторопь.

Праздных зевак как водой смыло.

— Ты-то подожди, — велел воевода Храбр, придержав Звениславку за локоть.

Вскоре они остались впятером: князь, воевода, два глупых отрока и девка. Холопы и дворовые слуги поглядывали на них издалека.

«Княгиню позовут», — с тоской вздохнула Звениславка. Она жалела, что оказалась посреди двора в столь неурочный час.

— Что не поделили-то? — спросил Храбр. — Неужто девку? — фыркнул он и покосился в сторону Звениславки.

Насупленный Горазд смотрел в землю, Бажен — наискосок на терем, старательно избегая отца.

— Она мимо шла, — буркнул кто-то из них сквозь зубы.

— А что тогда? — продолжал допытываться воевода.

Звениславка покосилась на князя: скрестив руки на груди, тот молчал и неотрывно, пристально смотрел на своего отрока.

— Говори, Горазд, — велел он наконец. — Да не смей лгать в этот раз.

Мальчишка мотнул головой, и Ярослав Мстиславич свел на переносице брови.

— Тебе приказывает твой князь.

— Нет, господине, — отрок выпрямился и поднял голову, отбросив с лица слипшиеся от пота русые волосы. — Лгать не стану. Но и сказать — не скажу.

— Вот как, — ледяным голосом произнес князь. — Ступай за мной.

Он развернулся и пошел в сторону конюшни, и Горазд послушно зашагал следом. Воевода с сыном и Звениславка смотрели им в спины, пока оба не скрылись внутри. Когда из конюшни послышался свист рассеченного воздуха и звуки ударов, Звениславка вздрогнула и зажмурилась. Втянув голову в плечи, она поспешно ушла со двора, слыша, как позади сердитый воевода бранил Бажена. Мимо конюшни она даже пробежала, старательно отворачивая в сторону лицо.

К полудню о драке двух дурных отроков позабыли все, кроме Звениславки да них самих. У нее хоть и было дел не счесть, но нет-нет да и лезли в голову дурные мысли: что, да почему, да отчего драку затеяли, коли князю не смог признаться. Уж точно не из-за девки какой сцепились. Тут-то нет стыда ответить.

Из-за охватившего ее смятения да дурных, спутанных мыслей Звениславка отговорилась замешивать тесто на караваи. Не получится вкусный хлеб, коли душа тревожится. Заместо она подрядилась таскать из погреба кувшины для вечери. Она как раз шла с одним из них в руках, когда ее остановила Забава. Доброгнева Желановна приставила ее стеречь Рогнеду в горнице.

— Княжна тебя кличет, — сказала ей девка.

Звениславка подула на лоб, чтобы смахнуть выбившуюся из косы прядь, и недоверчиво посмотрела на нее в ответ.

— Меня?

Она удивилась. Прежде Рогнеда нечасто звала ее к себе в горницу.

— Скучно ей там, — Забава нетерпеливо пожала плечами в ответ.

Растерянно кивнув, Звениславка отнесла кувшин и покорно поднялась по всходу в горницу княжны. У дверей и впрямь стояли холопы, знать, правду говорили девки. Забава же неотступно следовала за ней по пятам.

— Шибко уж ты стараешься, — не сдержалась Звениславка. — Здесь княгини нет.

Острая на язык девка дернулась, но смолчала. Любимая али нет, да все же принадлежала Звенислава роду князя Некраса; была княжной, хоть никто ее так в тереме отродясь не величал. Увезут Рогнедку в чужие земли, и неизвестно, что будет…

Княжна Рогнеда встретила их растрепанная и простоволосая, в одной исподней рубахе, и Звениславка закусила изнутри щеку, чтобы ничего не сказать. Она уж и не помнила, когда видела двухродную сестру такой — может, в далеком-далеком детстве.

Окромя, Рогнеда сняла обручья. Они небрежно валялись на самом краю лавки, того и гляди — упадут на дощатый пол. Так не полагалось. Не ты обручья надевала, не тебе и снимать. Разомкнуть их должен муж уже после свадьбы, в первую ночь, когда жена его разует.

Звениславка решила, что ни на лавку, ни на голые запястья Рогнеды она смотреть не будет.

— Ты звала меня, — вместо этого она посмотрела княжне в глаза и поняла, что та проплакала не одну ночь.

Дрогнуло жалостливое девичье сердечко, и Звениславка едва не бросилась к двухродной сестре, раскрыв руки для объятий. Остановил лишь взгляд княжны да Забава, присевшая на лавку у двери.

— Повышиваешь со мной, сестрица? Скучно, нет мочи уже! — звонко ответила Рогнеда, подводя Звениславку к лавке подле окна, где лежала незаконченная вышивка княжны.

Под тяжелой рукой Рогнеды Звениславка опустилась на лавку, и та сама поднесла ей и другую вышивку, и нужные нитки. Она вскинула на княжну изумленный взгляд, когда нащупала в полотне сложенный комок с чем-то острым внутри.

«Молчи, — одними глазами велела ей Рогнеда, нахмурив брови. — Спрячь и молчи».

Под вышивание затянули песню, прося богиню Макошь о милости:

— Уж ты гой еси, Макошь-матушка! Макошь-матушка, всему люду отрадушка! Освяти ты мою долюшку! Убери со стези горюшко, всяку беду да маяту! Нить моя ровным-ровна, а доля счастьем полна! И в поле и в доме!

Звениславка искоса поглядывала на княжну: та не вышивала, как подобало, рубаху жениху. Пускала по ткани красивый узор, да и все. Она закусила губу: коли прознает, выругает княгиня, что попусту на лавке они юбки просиживают, нитки да полотно переводят.

Темные распущенные волосы лезли Рогнеде в глаза и мешались, и она смахивала их. В косы не заплетала. Так поступали, когда случалось великое горе.

Вздохнув, Звениславка тихонько покачала головой. Ох, княжна, княжна. Доведешь мать — мало не покажется. Рука у княгини была тяжелой. Рогнеда про то не ведала, росла под защитой батюшки, который не дозволял жене строжить единственную дочку. Звениславка же знала.

Когда они допели длинную-длинную песню о Макоши да о нитях судьбы, которые прядет богиня, Звениславка подхватилась уходить. Не могла она дольше засиживаться, следовало возвращаться да к вечере поспешать.

Рогнеда не противилась и не уговаривала ее. Словно и сама ждала, когда уйдет сестрица.

— Спасибо тебе, что пришла ко мне нынче. Скоротала я с тобой денечек, — приговаривала княжна, обнимая Звениславку. — Отдай Усте, — быстро успела шепнуть она ей на ухо и шагнула назад под бдительным взором Забавы.

Оказавшись за дверью горницы, Звениславка прислонилась спиной к деревянному срубу и зажмурилась. В кулаке она крепко сжимала то, что подсунула ей вместе с полотнищем Рогнеда. Вздохнув, она спустилась по всходу, вышла из терема в сени, а после во двор и токмо там решилась поглядеть. Держала она в руке маленькую куколку Макоши. Они мастерили такие, когда были еще совсем девчонками в детских рубашонках.

Звениславка запрятала ее поглубже в свои юбки и огляделась. Неспроста Рогнеда попросила ее отдать куколку Усте. Был между ними какой-то уговор, а куколка — тайным знаком. Она вспомнила, как сильно княжна сжала ей напоследок запястье; почти до боли, до красных пятен от хватки ее пальцев.

От Рогнеды она никогда не видела зла. Княжна не задирала ее и не дразнила. Детьми они играли вместе, а как повзрослели — едва ли говорили друг с другом. У одной свои заботы, у другой — свои.

Так уж повелось. Так было правильно, Звениславка понимала и потому не мыслила обиду какую держать али иное что. Есть единственная любимая дочка князя, а есть — братоучадо, сирота, которую взяли в княжеский терем.

Тряхнув косами, она быстро зашагала в людскую часть терема. Отыскала у очага Устю, поманила за собой в темный уголок клети и, посмотрев по сторонам, одним движением сунула той в руки куклу. Девчонка не подала и виду, молча взяла куколку и поскорее вернулась к своему занятию. Так Звениславка уразумела, что была права. Княжна и теремная девка загодя о чем-то сговорились.

Если б ведала она тогда, о чем, то сожгла б куклу и обходила б горницу Рогнеды десятой дорогой.

Стащить сладкого пирожка токмо-токмо с печи в горницу ввалились близнецы Ждан да Желан. Стряпухи замахали на них ручниками: в женском углу на княжичей и прикрикнуть могли, и подзатыльник дать, коли под ногами крутились да мешались. Их мать, княгиня, дозволяла. Все чаяла на сыновей управу сыскать.

От печи да от ухватов, полных румяных, блестящих пирожков, мальчишек отвадили, и те понуро поплелись к двухродной сестрице. Звениславка раскладывала по горшкам кашу, чтоб сподручнее было выносить на столы на вечере.

— Даже не помышляйте, — загодя крикнула она им, чтобы близнецы услышали ее сквозь шум и гул, который обычно стоял в клети, когда стряпали. — Мне и самой через вас достанется.

— Ну, Славка, ну, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста.

Мальчишки облепили ее с двух сторон, лазя под руки, и Звениславка была сама не прочь отвесить каждому по подзатыльнику. Не хватало еще из-за непослушных негодников кашу рассыпать!

— Сказано вам — нет. Некогда мне, ступайте! На пиру налопаетесь всласть, недолго уж ждать, — сердито отозвалась она, с трудом удерживая тяжелый горшок.

Прозорливые близнецы мигом подставили руки, подсобляя ей.

— Так украдкой вкуснее, — тоскливо вздохнул Ждан.

— А мы тебе расскажем, про что не ведает никто! — предложил Желан и белозубо улыбнулся.

— Это ж про что такое ты мне поведаешь, братец? Что за тайна сия великая? — Звениславка отмахнулась от них: ну вас, мол.

— Через что нынче наш Бажен с тем отроком подрались, — прошептал Желан.

— Больно надо мне, — сказала Звениславка, впрочем, безо всякой убежденности в голосе.

Близнецы терпеливо подождали, пока она разложит кашу по всем горшкам и отнесет пустой котелок к печке. Вернувшись, сестра сунула каждому из них в руки по паре горячих, липких пирожков, и Желан едва не завопил от радости. Закрыл рот рукой под строгим взглядом старшего брата. Не столько хотелось им вкусных пирожков, как Звениславку уломать да поделиться хоть с кем-то тайной, которая так и жгла изнутри. Едва-едва дотерпели до часа, когда сестрицу в укромном месте смогли поймать.

— Ну, сказывайте, — велела она, когда мальчишки уплели по первому пирожку. Токмо за щеками трещало!

— Бажен рогнедкиного жениха робичичем назвал, — выпалил поспешно Желан. — Мы слыхали, как он дядьке Храбру признался.

— Ох, — вздохнула Звениславка, поднеся ладони к щекам.

Стало быть, вот как все обернулось. Не диво, что отрок пред князем смолчал. Такое-то вслух произнести… уж лучше порку перетерпеть. И как токмо язык у негодника, у Бажена, повернулся сказать!

— А дядька Храбр что? — спросила она, через силу улыбнувшись довольным близнецам.

— А еще пирожок?

— Ну ты и наглец! — она щелкнула по лбу Желана и в притворном возмущении скрестила руки на груди. — Совсем сестрицу заездили!

— Отругал Бажена-то, — Ждан пожал плечами. — И велел помалкивать.

— Знамо дело. Батюшка ваш за такое-то осерчает люто. Союз ведь заключили они нынче, — Звениславка кивнула. Потрепала близнецов по темным, отцовским, волосам и подтолкнула к двери в сени. — Все, ступайте, ступайте. Совсем заболтали меня!

На пиру во всеуслышание молвили, что не далее как через три дня отправится князь Ярослав с невестой своей да дружиной домой. Заждались его в тереме на Ладоге, да и порядочно он загостился уже у славного князя Некраса Володимировича. Пора и честь знать. Увозить княжну Рогнеду в ее новый дом, устраивать там великий свадебный пир. Молодцы его под неустанной заботой госпожи Зимы совсем оправились, и рвется в родную избу едва вставший на ноги воевода Крут.

Так сказал Ярослав Мстиславич, поднимая кубок за здравие Некраса Володимировича и всей его семьи.

«Кто же объявит о таком Рогнеде», — тотчас помыслила Звениславка, услышав его слова.

По обыкновению, она прислуживала за столом: подносила напитки дядьке и его гостю. Раньше еще сидели подле них воеводы, но один лежал нынче на лавке, борясь с недугом, и перед самой вечерей сказался больным воевода Храбр. Чает не встречаться с князем после утренней драки, решила Звениславка. Тем паче, ведает, из-за чего все случилось промеж его сыном да княжьим отроком.

Против воли Звениславка заулыбалась накануне, когда вошел в горницу и сел за стол Горазд. Про Ярослава Мстиславича многое болтали в тереме, и Звениславка отчего-то волновалась за чужого, незнакомого ей мальчишку… как бы до смерти не прибил свирепый князь.

Но отрок сидел за столом и ел, и улыбался в ответ на рассказы кметей, и у Звениславки теплело на душе. Слишком близко она приняла к сердцу ту драку, которую и увидела-то случайно. Она так пристально всматривалась в отрока, что все же углядела у него на шее у самого ворота рубахи красные полосы от плети.

Меж тем Некрас Володимирович поднял кубок за здравие князя Ярослава, чествуя его и союз двух княжеств.

Пир, на котором не сидела натянутой тетивой княжна Рогнеда, проходил куда веселее. А может, радовался Ярослав Мстиславич тому, что окреп его воевода, говорил уж почти связно, сам ногами по горнице ступал. Потому и звучно смеялся, потому и беседовал охотно. Потому и сбилась Звениславка с ног, поднося им с дядькой хмельной мед.

Намаявшись за день, она рухнула на лавку словно подкошенная, когда добрела после окончания пира до своей маленькой, тесной горницы. Добрый час убирали теремные девки со столов, а княгиня Доброгнева осматривала оставшуюся снедь и припасы. Она будто бы даже кивнула Звениславке с одобрением и расправила примявшийся ворот рубахи. Считай, приласкала. Видно, успокоилось материнское сердце. Увезет вскоре жених строптивую дочку. Крепко княжеское слово, и никакие рогнедины вычуры его не поколеблют.

Засыпала Звениславка счастливая, хоть и уставшая донельзя. И спала столь крепко, что не разбудили ее ни крики, ни шум за стенами горницы. Не слыхала она ничего, пока с оглушительным грохотом не распахнулась дверь, и на пороге не появился молодец, которого в темноте сразу было и не признать.

Звениславка проснулась, закричала испуганно, разом уползая на лавке в самый дальний угол, поближе к стене. Была она простоволосая со сна и потому попыталась закутаться в покрывало, пока не услышала, что в тереме пожар.

— Живо, живо, княжна, — выломавший дверь кметь торопил ее, озираясь по сторонам. Позади него и впрямь Звениславка разглядела густой, сизый дым.

Она хотела вновь закричать, но окаменело вдруг горло.

— Поднимайся, ну, чего же ты! — прикрикнул он, и Звениславка затряслась, словно лист на ветру.

Но все же послушно вскочила, схватила покрывало — ничего другого кметь ей не позволил взять, подгоняя — и выбежала из горницы. Парень крепко держал ее за руку и заставил низко пригнуться, оберегая от дыма. Он прижал ее лицо к своему поясу и потащил за собой. Звениславка спотыкалась через раз, хоть и бежали они по терему, в котором она выросла и ни разу не оступалась прежде. Раздававшиеся повсюду крики оглушили ее, еще пуще испугав, хоть и казалось, что пуще уже некуда.

По всходу кметь стащил ее на руках и на руках же донес до сеней.

— Не бойся, княжна, — успел шепнуть ей кметь, прежде чем воротился в терем.

Чувствуя себя слепой от едкого дыма, Звениславка, кое-как шаря ладонями по бревенчатым стенам, набрела на дверь и выбежала из сеней прочь. Свежий ночной воздух опьянил ее, и она закашлялась, согнувшись пополам. Все же успела наглотаться дыму…

Сквозь шум она услышала, что кто-то зовет ее по имени, почувствовала успокаивающее поглаживание детской ладони по плечу.

Открыв слезящиеся, покрасневшие глаза, Звениславка увидала подле себя встрепанных близнецов. У младшего, Желана, в черной саже была испачкана щека и ночная рубашонка. Старший, Ждан, все еще легонько поглаживал ее по плечу. Она кивнула мальчишкам и выпрямилась, принялась озираться по сторонам: вот из терема вывели под руки княгиню Доброгневу, а холопы и кмети носились по двору с ведрами и лоханями воды. Большого пламени она не увидела, токмо дюже дымило где-то с людской стороны терема.

— Обошлось, — выдохнула она белыми от страха губами. — Боги светлые, обошлось!

— Матушка, матушка! — наперебой бросились близнецы к матери, и она обняла их, прижала к себе с двух сторон.

Звениславка клацнула зубами и посильнее запахнула на груди покрывало. Она постаралась спрятать под ним и растрепанную косу свою, но вышло плохо. По земле тянуло ночной прохладой; Звениславка переступала босыми ногами, пытаясь согреться. Следом за княгиней из терема на руках вынесли воеводу Крута. Тот костерил кметей почем свет стоит, чтобы те опустили его на ноги да дозволили идти самому, но мОлодцы пропускали его брань мимо ушей. Они снесли воеводу с крыльца, подальше от терема, и лишь тогда поставили на землю.

— Рогнеда, где Рогнеда?! — заволновалась княгиня. — Запор же у нее на двери!

Из терема валил густой, черный дым.

— Угорит же!

Доброгнева Желановна бросилась сама в сени, оставив во дворе близнецов. Толком не подумав, Звениславка побежала следом. Она уже поднималась по крыльцу, когда услышала голос дядьки:

— Куда лезешь ты, вертайся назад!

Некрас Володимирович выволок жену под руки из терема.

— Совсем ополоумела, глупая баба! Ярослав уж пошел за ней! Нет там огня, не станется с ней ничего! — ругал он жену.

У княгини задрожали губы. Она отвернулась от него, сгорбившись. Звениславка тихонько попятилась назад, спустилась по ступенькам с крыльца и, отойдя, поманила к себе поближе близнецов.

— Эй вы, — дядька подозвал кого-то из слуг. Он провел ладонью по лицу, стирая сажу. На правой руке у него — от запястья и до локтя — расцветал огромный ожог, но он словно и не замечал.

Он не успел спросить, что хотел — удалось ли прибить к земле огонь и не дать ему поползти по терему вверх, потому что раздались позади него девичьи вскрики, шум борьбы, чья-то ругань. А после на крыльце показался Ярослав Мстиславич. Сжимал он в одной руке запястье Рогнеды без обручья, а другой держал за шею княжеского десятника Ладимира, на котором не было и нитки одежи. Позади них в сенях виднелись сваленные как попало тюки с добром да наставленные сундуки с приданым — вытаскивали из горниц, чтоб спасти от огня.

Чужой князь толкнул к ногам Некраса Володимировича нагую, ревущую дочку, и та, будто подкошенная, упала на бревенчатый пол. Ярослав поднял тяжелый, немигающий взгляд, и стало вокруг очень-очень тихо.

Токмо дым продолжал валить, но уже не такой густой.