Пляска в степи

Железный меч I

Затея Ярослава не пришлась ему по душе с самого начала, и нынче он лишь убедился в своей правоте. Девка была строптива, чужой князь — слаб, терем — беден, а земля из песка и пыли почти не приносила плодов.

— Нашто союза ищешь с ними, князь? — спрашивал воевода Крут и ни разу не услыхал разумного ответа.

В мелких княжествах подле Ладоги каждый род счел бы великой честью породниться с князем. Девки выстроились бы рядком аж до терема! Взял бы себе оттуда жену и вместе с ней в приданое получил бы землю, а коли нет в роду сыновей — и вовсе мелкое княжество целиком. Воевода все до последнего надеялся, что князь одумается, прислушается к нему, к разумному мужу!

Все пустое!

И вот нынче Крут смотрел, как строптивая княжна разбивает кувшин, стоило Ярославу заговорить о союзе меж княжествами. Токмо круглый дурак поверил бы, что она не чаяла! Характер у девки был дрянной; одно ладно, что не пропадет на женской половине княжьего терема в Ладоге. Наложницы у князя были под стать Рогнеде.

Воевода выругался в мыслях, жалея, что не может сплюнуть в горнице. Вот вроде он и учил маленького Ярослава уму-разуму, воспитывал. Куда все подевалось, когда княжич вырос? А уж как князем стал, так и вовсе никто ему не указ! Нынче хоть остепенился малость, о водимой жене задумался, о сыне. Может, хоть выгонит из терема в Ладоге девок своих, мнящих себя, самое малое, княгинями! Довольно уж покуролесил, будет.

Воевода мыслил, нужна князю одна из их ладожских славниц; тихая и мягкая, с круглым светлым лицом и светлыми косами. Чтоб сидела в горнице да детишек рожала, не перечила ни мужу, ни кому. Вот, как у него самого, одна водимая жена уж сколько зим! Но князь же…

Закряхтев недовольно, Крут покосился в сторону Ярослава. А тому что? Все как с гуся вода! Тут девка кувшины роняет, а он сидит себе и бровью не ведет, с князем Некрасом беседует. А вот того, знамо дело, дочкина выходка рассердила. Сперва побледнел, после побагровел, а нынче же прожигает тяжелым, злым взглядом молоденькую княжну. А та на грозного батюшку и не смотрит.

«Распустил терем, тьфу! Глядеть противно», — воевода скривился и отодвинул от себя опустевшую миску. На глаза ему ненароком попался заставший подле стены мальчишка-отрок. Ярослав пригрел его на исходе зимы, приблизил; дозволял делить с собой одну горницу да брал в походы, когда ходил с молодшей дружиной.

«Глупая забава, — думал воевода. — Нашто ему сдался этот мальчишка».

Задумавшись об отроке, Крут вспомнил еще одну занозу. Той же зимой в терем на Ладоге пришла проситься в дружину девка! И князь ее принял! Боги светлые, что тот творил…

— Благодарю за угощение, — следом за воеводой отодвинул в сторону миску и Ярослав. Он пристально поглядел на Рогнеду, и та, вспыхнув румянцем, все же потупила взгляд.

«Это тебе не с мягкосердечным батюшкой забавляться», — Крут, довольно усмехнувшись, огладил бороду. Видать, вышло у его князя всяческое терпение для строптивой девки. Воевода вышел из горницы в сени за князем, и тот положил руку ему на плечо, остановившись на пороге.

— На капище пойду, с богами надобно потолковать, — сказал Ярослав. Он снял с воинского пояса ножны с мечом и отдал их стоявшему поодаль отроку. Себе оставил лишь нож, который получил от старого князя Мстислава в день посвящения, когда в нем умер мальчишка, и родился мужчина.

Крут проводил Мстиславича взглядом. Он не пошёл вместе с ним, ведь у князя с богами особый разговор. Вместо того, воевода деловито осмотрел земляной вал и стены, окружавшие терем; забрался к стоявшим в дозоре лучникам и поглядел на голую степь да пыль. С трудом сдержался, чтоб не сплюнуть.

И вот эти земли его князь хочет получить в приданое?! Да у них на Ладоге щепоть с ладонь плодороднее будет, чем все княжество Некраса! Сухой степной ветер трепал полы его старого, изношенного плаща, пока воевода расхаживал туда-сюда по стене. Этот же ветер неприятно щипал лицо и оставлял песок скрипеть на зубах. Воевода хмурился, щурясь на солнце. Где-то там раскинулся хазарский каганат. Истинная причина, приведшая сюда Ярослава.

Токмо вот знавал воевода Крут и более простые пути. Знамо, негоже родную кровь проливать, но коли замышляют против тебя недоброе… Раздосадованный, он махнул рукой и полез со стены вниз. Что уж тут говорить; князь упрям невероятно, еще хуже старого князя Мстислава, хотя вот уж тот упрямцем был, каких свет еще не видывал! «Пока не подрос да не вошел в силу его сын».

Со стены воевода пошел к здешнему кузнецу. Тот еще накануне показался ему толковым, когда они осматривали попорченные в налете кольчуги. Кузнец обещался все исправить да поплотнее посадить пластины. Так они делали здесь, чтобы стреле было сложнее пробить броню, и Крут нашел это разумным. В Ладоге ковали, чтобы кольчуга защищала от копья и меча; здесь же местные мастера приспособились к иному из-за хазарских стрел. Воеводе кузнец понравился, и он порешил, что не худо и перенять у соседей неплохую задумку.

На подходе к кузне Крут услыхал звонкий, девичий голос. Нынче кузнец работал не один.

— … как описываешь ты… то торквес, редкая вещица.

Заглянув в открытую дверь, воевода увидал девку, что прислуживала им за трапезой. Братоучадо князя Некраса. Та, что со светлыми косами да ссадинами на щеке, да в платье служанки. Немудрено, что Круту не пришелся по нраву ни сам князь, ни его домочадцы. Родная кровь все же, а держат как будто бы за теремную холопку.

— А расскажи еще, дяденька Могута, — попросила тем временем девчонка, теребя кончик косы. Она стояла к воеводе спиной и не слышала его тихих шагов.

А вот кузнец вскинул голову и прищурился, разглядывая Крута против света.

— Здрав будь, воевода, — кивнул он и вновь склонился над кольчугой, растянутой перед ним на четырех опорах.

Испуганно вздрогнув, девчонка ойкнула и повернулась к воеводе, вскинув ладонь к глазам.

— И ты будь здрав. Подсобляй Сварог, — отозвался Крут.

— Вот тебе нынче воевода и расскажет про торквес, милая, — заговорил Могута, чиркнув ногтем по погнутым звеньям. — У них в Ладоге про такую диковинку больше слыхали.

— Почему так? — от любопытства девка — ее имя начисто стерлось из памяти Крута — даже забыла бояться. Напрочь, подалась к воеводе, ступила вперед и подняла на него ясный взгляд.

— Такие обручья больше в ходу у варягов. А мы с ними соседствуем, — с неохотой отозвался мужчина. Не было ему удовольствия беседы с девками вести. — Где ты прознала про торквес?

— Нигде, — она еще осмелилась бесстыже лгать ему прямо в глаза! — Я пойду, дяденька Могута. А то меня княгиня хватится, — и девчонка бочком выскользнула из кузни, прежде чем Крут опомнился и пристыдил ее за ложь.

— Смотри, боярин, как я мыслю кольчугу твою подправить, — заговорил кузнец, проводив взглядом нежданную гостью. Он посильнее растянул на опорах кольчугу, чтобы показать свою задумку.

— Я не боярин. Я княжий воевода, — сварливо поправил его Крут. Боярин — вот еще выдумал! Бояр да советников Мстиславичу и в тереме хватает, все лавки в гриднице занимают, когда князь суд творит али походы с ними обсуждает.

— Добро, воевода. Гляди сюда, — кузнец добродушно усмехнулся. — Стало быть, тут звенья поближе скрепим…

Добрую часть дня Крут провел в кузне. Сперва спорил с Могутой до хрипоты, усомнившись в его задумке, но после все же ударили по рукам и сговорились, что за седмицу кузнец починит им на пробу пару кольчуг, а уж дальше поглядят, как пойдет в бою.

Когда воевода закрыл за собой дверь кузни, жгучее степное солнце клонилось к закату. Он всласть потянулся, разминая занемевшие руки и спину, и огляделся. Увидел мальчишку-отрока, без дела ошивавшегося на заднем дворе, и подозвал его кивком головы. Горазд отложил в сторону наконечники для стрел, которые старательно острил, и поспешил к воеводе. Он ведал, что тот сразу же его невзлюбил, и не хотел сердить его понапрасну.

— Где князь? — спросил Крут, разглядывая мальчишку. Он искал, к чему бы придраться, и выругался сквозь зубы, ничего не найдя.

— В клеть пошел, где раненые лежат.

— Токмо ж накануне вечером к ним заходил, — воевода покачал головой.

Но потому дружина и любила Ярослава. Потому старый князь Мстислав и доверил ему княжеский стол. Ни одного похода не помнил Крут, чтобы Мстиславич не позаботился о своих людях. Он делил с ними и дождь, и холод, и снег, и ветер. Ел, что они; спал, как они — под открытым небом, посреди голого поля на одних плащах; жил вместе с ними. Дружина, особливо младшие кмети, его боготворила.

— Добро, — воевода махнул рукой. — Оседлай-ка мне да себе лошадей.

Если и хотел Горазд открыть рот да спросить что-то, то, поглядев на дядьку Крута, передумал. Молча кивнул и побежал в конюшню.

Воевода дожидался его подле ворот. Заведя пальцы за пояс, он измерял двор шагами, и дозорные со стены украдкой бросали на него косые взгляды. Горазд быстро обернулся с лошадьми и уже вскоре скакал следом за воеводой, оставляя позади себя облако пыли. Он так и не решился спросить, куда они, и потому лишь пониже припал к шее жеребца, оберегая лицо и глаза от песка.

Спустя совсем немного воевода впереди него вскинул вверх правую руку, приказывая остановиться, и с легкостью соскочил на землю. Они совсем недалеко отъехали от терема князя Некраса, к месту, где накануне кто-то напал на их небольшой отряд. Склонив голову, Крут принялся ходить по земле кругами, время от времени поддевая носком сапога пыль. Он словно искал что-то.

Отрок молча наблюдал за ним, придерживая под узды лошадей. По шее и спине неприятно струился пот, солнце обжигало непривычную к такому кожу. Здесь, в степи, под палящим, пыльным солнцем рубахи недолго оставались чистыми.

— Подсобить чем может, воевода? — Горазд не привык стоять без дела и решил уж, что лучше дядька Крут его обругает, как бывало обычно, чем он будет попусту на месте топтаться.

— Ищи приметное что, — через плечо отозвался воевода, продолжая рыскать взглядом по земле.

Под ногами у них валялись сломанные стрелы и наконечники; пара ремней от седельных сумок, щепки и разрубленное пополам копье; россыпь кольчужных звеньев. Горазд смотрел во все глаза, размышляя, что чаял отыскать воевода. Все уж прознали в тереме, что на них напали хазары. Отрок слышал разговоры старших кметей: говорили, в то лето каганат совершал набег за набегом на соседние княжества. Говорили, мол, совсем страх потеряли, бесстыжие. Набирает у них силу каган-бек, стремясь объединить разрозненные земли под сильной рукой…

Когда внизу в серой пыли что-то тускло блеснуло, Горазд сперва не обратил внимания. Помыслил, звенья от кольчуги. Но на земле угадывалась цепочка, и мальчишка опустился на колени, смахнул ладонью песок. Он и впрямь увидел разорванную цепочку с оберегом. Железный перунов молот. Княжий знак.

— Воевода… погляди, — позвал Горазд охрипшим голосом. Он не смел касаться оберега, как не смел брать меч Ярослава Мстиславича голой рукой, держать его без ножен. Дурной знак.

Позади раздался шум шагов, и Крут склонился над землей подле отрока. Он сдавленно, сквозь губы выругался, расправил закатанный рукав рубахи, натянул его на ладонь и поднял цепочку с земли. Она тускло блестела на солнце, а перунов молот медленно раскачивался из стороны в сторону.

Горазд прикусил губу. Их князь, Ярослав Мстиславич, носил перуново колесо, Громовое колесо, на выцветшем толстом шнурке.

— Никому ни слова, — Крут зашагал к лошадям, чтобы спрятать оберег в карман седельной сумки. — Особливо — князю! Уразумел? — он повернулся к Горазду, шедшему за ним по пятам, и сжал тому плечо железной хваткой.

— Да, да, — отрок кивнул пару раз и облизал пересохшие губы. Воздух вокруг них звенел от исходящей от Крута ярости. — Да, воевода.

Находка разозлила того чрезвычайно, и Горазд разумел, почему. Но держал свои догадки при себе.

В терем они возвращались в тяжелом молчании. Солнце медленно клонилось к земле, удлинялись их тени, и теплый ветер вместо песка и пыли приносил, наконец, прохладу. Горазд смотрел прямо перед собой, встревоженный и нахохлившийся, словно птенец. Воевода же то и дело искал рукой седельную сумку позади себя, нащупывал спрятанный внутри оберег.

Когда каждому из сыновей старого князя Мстислава минуло семь зим, он велел кузнецу выковать для них перуновы знаки. Младшему, Святополку, достался молот, старшему, Ярославу — колесо. Сперва мальчишки носили их на кожаных шнурках; позже Святополк, вернувшись с добычей из своего первого похода, истратил ее на цепочку для оберега…

Воевода столь сильно погрузился в мрачные раздумья, что не замечал ничего вокруг себя. Спешился с коня, будто слепой, не глядя сунул Горазду поводья и скрылся в тереме. Князь Ярослав пристально смотрел на Крута с крыльца, но тот даже не увидел.

— Где вы были? — спросил князь, подозвав отрока.

Мальчишка тяжело сглотнул. Нынче по приказу воеводы он намеревался солгать своему князю. Будет справедливо, коли Перун поразит его за обман в тот же миг, али земля разойдется прямо у него под ногами.

— Воевода чаял поглядеть на место, где хазары на нас налетели, — полуправда не совсем ложь, порешил Горазд.

Ярослав нахмурился. Впервые на его памяти мальчишка не смел поднять взгляда.

— Вот как? — князь насмешливо приподнял бровь, и Горазд вздрогнул.

«Он ведает, — уразумел отрок. — Ведает, что я лгу».

— Добро. Ступай, — Ярослав Мстиславич отвернулся от него и махнул рукой. Мальчишка заметил на ней свежую повязку; по утру князь ходил на капище окропить идолы своей кровью.

Вздохнув, Горазд склонил голову. Воевода велел ему молчать, и он молчал, не рассказал князю об их находке. Солгал ему. Диво, что язык тотчас не отнялся. Он едва заставил себя не броситься следом за Ярославом Мстиславичем, не признаться во всем. Но дядька Крут не напрасно остерег его болтать, и потому мальчишке не оставалось иного, как закусить щеку и проводить князя тоскливым взглядом. Вновь вздохнув, он нашел оставленное занятие — наконечники для стрел — и принялся их острить. Начатое следовало закончить.

Воевода сидел на лавке в клети, где разместили раненых, и держал в руках найденный оберег. Он пришел сюда подальше от чужих глаз, чтобы обдумать все в тишине. Много зим назад, когда он служил старому князю Мстиславу десятником в дружине, тот привел ему сопливого мальчишку. Своего бастрюка от теремной девки. Велел обучить владеть мечом и копьем, стрелять из лука. Обучить всему, что положено знать княжичу.

Крут сперва оскорбился: воспитывать бастрюка, пусть даже и княжьего?! Но старому Мстиславу уже тогда было много зим, и он не имел сыновей, окромя Ярослава, Ярко, как стали звать его в тереме. Не имел наследника, чтобы продолжить род. Потому и признал сына от какой-то девки. И все же когда спустя зиму родился Святополк — законный сын от водимой жены, князь своего приказа обучать бастрюка не отменил. Так и повелось.

Довольно скоро Крут привязался к молчаливому ребятенку, хотя и тяготился тем, что стал пестуном бастрюка. Нынче же воевода главенствовал над его дружиной — и старшей, и молодшей, и не раз становился между вражеским мечом и князем. Он помнил, как старый Мстислав вручал сыновьям перуновы обереги. Как подросший Святополк велел выковать цепь для своего молота…

Крут как раз держал в руках ту цепь с молотом-оберегом. Он говорил Ярославу, что его младший брат замышляет недоброе. Что зреет заговор в княжьем тереме… давно уж предали огню умершего князя Мстислава, а тяжесть его решений все еще звенит в воздухе.

Из глубокой задумчивости воеводу вывел шум во дворе. Он вышел из клети, чтобы поглядеть, как теремные девки да холопы бегают между людской частью терема да княжескими горницами. Верно, вновь затевался большой пир. Крут нахмурился. Стало быть, сговорился князь.

Мимо него, тяня за поводья жеребца, пронесся десятник Ладимир. Он спешил убраться прочь со двора, да побыстрее, и нетерпеливо покрикивал на нерасторопных отроков, пока те отпирали тяжелые ворота. Да, мало охоты ему было торчать у людей на глазах, после того, как утром князь пару раз искупал его в бочке.

— Легок на помине, — пробормотал воевода, когда Мстиславич показался во дворе. Точно сговорился с Некрасом Володимировичем, коли рубаху сменил на праздничную, богато расшитую. Ну, коли так, не видать терему на Ладоге мира; привезет в него князь гордую, строптивую княжну.

Может, оно и к лучшему. Ярославу нужны союзники, нужна поддержка степного княжества. Ведь коли Святополк спутался с хазарами… После пира назавтра расскажу, порешил Крут. Все же любил Мстиславич беспутного младшего брата. Нужно обождать с худыми вестями малость.

— Невесел ты что-то, дядька Крут, — князь подошел к нему, прислонился лопатками к деревянному срубу клети.

Воевода искоса посмотрел на Ярослава. Вроде бы тот и улыбался насмешливо, но глаза смотрели цепко, строго.

— Сговорился обо всем с Некрасом Володимировичем?

Услыхав вопрос, князь рассмеялся. Искренно, от души.

— Сговорился. Через седмицу, как поправятся кмети, увезу Рогнеду Некрасовну в терем на Ладоге. Любаву будущей весной сюда отправлю, Доброгневе Желановне на воспитание. Как войдет в лета — станет женой старшего княжича.

— Вот как, — отозвался воевода.

Скор, ох, скор был князь. Коли удумал что, коли засела в голове какая задумка — мало кому было под силу его остановить.

— Вече недовольно будет. Что княжну сам просватал, — воевода покачал головой, разглядывая Ярослава.

Тот все прислонялся спиной к срубу и смотрел прямо перед собой, запрокинув голову. Нахмурился в ответ на слова воеводы и скривился в усмешке.

— Моя дочка — мне и сватать. А вече… что вече?.. Недовольные всегда найдутся.

— Спешишь ты, Мстиславич, — попенял ему Крут, не сдержавшись. — Больно лихо со всем управляешься, как бы не оплошать.

— Хочешь сказать, дядька Крут, так скажи прямо, — Ярослав повернулся к нему и посмотрел в глаза. — А коли нет — то и нет.

Воевода тихо, недовольно закряхтел. А после звонко хлопнул по раскрытой ладони кулаком.

— А и хочу, Мстиславич! Никак все не уразумею, нашто тебе девку отсюда брать, со степью родниться. Где Ладога, а где — князь Некрас!

— А где пути торговые, булгары да хазары, — князь коротко вздохнул и откинул со лба волосы. — Мне нужно это маленькое, неприметное княжество, воевода.

Сказал — как отрезал. По голосу ясно было, что Ярослав устал, и впредь со своим воеводой обсуждать ничего не намерен. Крут, досадуя, покачал головой.

— Укреплял бы ты лучше, княже, свой стол на Ладоге. Почаще б в тереме бывал…

«… может, вовремя заметил бы, когда младший брат к хазарам утек, тебя предать вознамерился».

— Еще посоветуешь, что, воевода? Правда, запамятовал я, когда ты князем сделался, чтоб решать, как мне поступить следовало.

Такого Крут не стерпел. Вскинулся, стиснул тяжелые кулаки, смотря на Мстиславича и видя в нем мальчишку, что вечно заглядывал ему в рот. Тяжело покачал головой и зашагал прочь, так ничего и не сказав. Ярослав разозлился, то было видно. Потемнели светлые глаза, заходили под скулами желваки. Сорвутся еще, наговорят друг другу злых, обидных слов — ищи после примирения!

«Уж нет, — яростно думал воевода, широкими шагами пересекая двор. — Уйду. Пущай устыдится! Я ж добра ему, сопляку, желаю».

Была б его воля, ни за что не пошел бы Крут на праздничный пир, не стал бы поднимать кубки за союз двух княжеств. Но перечить князю в открытую никто не смел, и потому воевода весь пир просидел за столом со столь смурным и мрачным видом, что никто не решался с ним заговорить, вовлечь в беседу.

После смеялись, что мрачнее дядьки Крута на пиру была лишь невестушка, княжна Рогнеда Некрасовна. Никто не ведал, что сказал ей грозный батюшка, какими словами заставил усмирить гордыню, но ныне стояла она и покорно подавала руки, чтобы захлопнул князь Ярослав ей на запястьях тяжелые обручья, скрепляя сватовство.

Она не улыбалась и кусала изнутри щеки: того и гляди, расплачется! В тереме шептались почти открыто: да что это, али разума княжна лишилась, может, приключилось с ней что? Где прежний гордый вид, задранный нос? Тем паче, идет ведь не за косого, не за хромого, не за старика! Сам князь ладожский сватает, землями и военной добычей богат! Лицом не обижен!

Княгиня Доброгнева сидела с застывшим взглядом и на дочь не смотрела. Равно как и на мужа. Избаловал девку, все его вина. Напрасно воспрещал ругать да за косы таскать. Холил, лелеял! Теперь вот что творит, вот какова ее благодарность батюшке и матушке! Будь воля княгини, отстегала бы дочку при всем честном народе, чтоб неповадно было лицо кривить. Глядишь, тотчас и улыбаться бы начала жениху, и глядела бы ласковее. Да уж что нынче говорить…

Воевода на том пиру не пил. Сидел одесную Мстиславича, но меж собой они не говорили. Ошуюю замерла княжна Рогнеда. Как вцепилась ладонями в лавку, как вытянулась тугой тетивой, так и пробыла весь пир. Ни к еде, ни к питью не притронулась. Ни на кого не глядела, на жениха — и вовсе, даже головы в его сторону не повернула. Сидела, словно палку проглотила.

Ярослав мрачнел на глазах. Не всякий смог бы увидеть, но воевода, знавший князя всю жизнь, видел. Его кубок с хмельным медом не пустел весь пир, потому что Мстиславич постоянно приказывал его наполнять. Он слушал рассказы кметей, говорил что-то сам, смеялся в ответ на чьи-то слова, но было ему ох как невесело нынче. Пир в честь сватовства не шел ни в какое сравнении с теми, что закатывали они обычно на Ладоге.

Уже под самый конец, когда начали пустеть лавки, Крут увидел, как Ярослав склонился к невесте, что-то негромко ей сказал. Рогнеда услышала — не могла не услышать. Нахмурилась мимолетно, сжала губы в узкую полоску, но промолчала в ответ. Мол, и не слышала вовсе. Ярослав повторил и больно стиснул ей локоть, когда княжна промолчала и во второй раз. Девка ойкнула, дернула к себе руку, вырывая из хватки жениха, и тот ее отпустил.

— Все же не глухая ты и не немая, — усмехнулся Мстиславич, наблюдая, как княжна вспыхивает ярким румянцем.

Крут едва заметно покачал головой. Дурное дело затеял Ярослав, дурное.