Пляска в степи

Кметь с косой II

— Один за другим приезжают. Никакого спаса от них нет, — княгиня вздохнула раздраженно и поглядела на спутанную нитку на вышивке. — Ну вот, не хуже Любавы работу порчу, — и она потянулась за тонкой иглой из белой кости, чтобы поддеть завязавшиеся узелки.

Чеслава подняла голову от своего занятия — ножичком она разрезала перья, которые пустят потом на стрелы.

Да-а. Гонцы из других княжеств и впрямь зачастили на Ладогу. И все, как один, с дурными вестями. Немудрено, что Звенислава Вышатовна тревожится. И четырех седмиц не минуло с Карачуна, а в тереме перебывали посланцы шестерых князей! Каждый баял о хазарском разграблении земель, лежавших вдоль границ с каганатом.

Их князь и так не больно-то улыбчивым слыл, но, почитай уже с Коляды, на нем и вовсе лица не было. А уж про погорельцев из южного княжества и говорить нечего. Мальчик, которого Чеслава никак не могла привыкнуть называть князем, напоминал бледную тень себя прежнего, а воеводу Храбра Турворовича на подворье обходили дальней стороной. Казалось, того и гляди, разразится бранью али сломает, что первое под руку подвернется. И добро, коли ни чью-нибудь голову.

Вот и нынче допоздна засиделся Ярослав Мстиславич с братом черноводского князя, который вместе с небольшим отрядом прискакал в терем по утру. Чеслава же коротала поздний вечер с княгиней в горнице. К трапезам с посланниками князь почти никого не допускал. Как дядьку Крута отправил в Белоозеро, так советоваться стал токмо с сотником Стемидом. Изредка кого-то из старшей гриди к столу позовет. Боярам, знамо дело, ничего не говорил, даже седовласому старику Любше Путятовиче, а ведь он пуще всех за Ярослава радел.

Ну и правильно, так мыслила Чеслава, хоть и никто ее не спрашивал. Чужих ушей и языков нынче полно в тереме.

⁃ Дядькин воевода Ярослава просил, чтобы отпустил их на юг. Мол, остатками дружины, — покосившись на закрытую дверь, заговорила Звенислава. — Ярослав не дозволил. Храбр Турворович сказал, что не отступится, еще просить станет.

⁃ Это когда было?

⁃ Накануне вечером. В горницу к нам пришел, когда вечеряли.

Звенислава Вышатовна вновь вздохнула. Ни одного спокойного вечерочка не выдалось у нее с Коляды.

⁃ Тяжко ему, — помедлив, отозвалась Чеслава. — Но воевода обезумел, не иначе.

Морозы после Коляды ударили — лишний раз собака за дверь носа не высунет. Какой уж тут в путь дальний отправиться.

Когда на Коляду они в дозоре стояли, и в терем притек святополковский приспешник, то не мороз еще был, а так, вполсилы. Нынче же… Щеки девкам отмораживало, даже коли натирали они их густым слоем гусиного жира. Кмети и вовсе ходили все красные, с потрескавшейся кожей, с облезшими носами, что торчали над воротом тулупа. Реку сковало льдом, а старики говорили, что не видали такого уже много лет. До Ладоги гонцы доезжали обмороженными и полуживыми от холода. Князь даже велел баню топить каждый день, чтоб гостей после тяжелой дороги сразу отправлять на деревянные лавки, греть оледеневшие кости.

Куда воевода Храбр в такую-то холодину отправится? Знамо куда — на верную смерть. Мог бы и сам покумекать, а не сразу к князю на поклон идти, как токмо безумная мысль в голове зародилась. И без того Ярославу Мстиславичу хватало забот, еще и с избытком. Да и пусть даже не морозы! Как он себя представляет? Что он против хазарского каганата выступит своим небольшим войском? Там хоть три дюжины погорельцев из степного княжества наберется? Их перебьют раньше, чем они до границ с каганатом доберутся.

Чеслава вздохнула. Ну вот. Появился заместо дядьки Крута в тереме другой ворчун. Ну хоть из Белоозера получал князь добрые вести: воевода весь удел под себя подмял, сопливых вояк, брошенных Святополком за ненадобностью, приструнил. Княжну Предиславу с дочерями обиходил.

Батька-то ее так и сидел у Ярослава в клети да о дочери своей не больно печалился. Про нее ни разу не спросил, но от отроков Чеслава слыхала, что здоровьем сестры частенько интересовался.

Княгиня рассказала ей, что узнала от мужа про знахарку Зиму да ее страшную месть родной сестре. Вот ведь как в жизни бывает. Никто не ведал, что промеж ними приключилось, а воевода Брячислав молчал, словно рыба. Может, то уже и не надобно никому, давно все минуло и прошло. Вот нынче бы знахарке на племянничка своего взглянуть, уж коли начала родне мстить. Проучить Святополка не помешает. Так подумала Чеслава, выслушав весь рассказ.

А еще она подумала, что негодным воеводой оказался Брячислав. И дурак знает, что раненого ворога нужно добивать, особенно коли сотворил с ним что-то, заслуживающее мести. А он сестру свою младшую пожалел. По разумению Чеславы — напрасно. Она-то ни его, ни княгиню Мальфриду не пожалела. Почему-то мыслила воительница, что знахарка еще объявится. Не могла она сгинуть навечно. Не может так просто уйти человек, который долгие зимы взращивал в сердце страшную месть

— Чего они хотят-то от него?! — княгиня в сердцах вновь всплеснула руками и поглядела на Чеславу.

Вышивку она отложила подальше. Не давалось ей сегодня рукоделие.

— Да кто ж об том ведает, — воительница пожала плечами.

Звенислава прищурилась и склонила голову чуть набок, повадками вдруг напомнив мужа.

— Хотят, чтобы Ярослав пошел с ними бить хазар? — спросила она с недюжинной прозорливостью, и Чеслава неловко кивнула.

Несложно было уразуметь, зачем приезжали посланники из южных земель. Многие почитали ладожского князя еще и виноватым в учиненном хазарами разбое. Прямо, знамо дело, никто и словом не посмел обмолвиться. Но среди кметей ходили такие разговоры, да и сама Чеслава слыхала пару раз обрывки чужой молвы. Каждый раз вспыхивала, словно сухая солома: как токмо смели князя обвинять?!

— И что говорят в дружине? Пойдет? — Звенислава посмотрела на воительницу, которой вдруг стало неуютно.

Как-то не привыкла она к такой прыти от прежде робкой, тихой княгини.

— Ничего не говорят, — глухо отозвалась Чеслава, глядя куда-то вбок. — Князь при гриднях с гостями бесед не ведет.

Звенислава от досады закусила губу.

— Но по зиме никто не ходит, — добавила Чеслава не шибко уверенно.

Еще четыре седмицы назад она верила в эти слова свято. И князь, по всему было видно, твердо на них стоял. Но многое изменилось с Карачуна, и по дружине и впрямь пошла молва, что походу — быть. И раньше весны. Но уж об этом она непраздной княгине не скажет.

— Черноводский князь, чей брат нынче к Ярославу приехал, дядьку моего на дух прежде не выносил, — Звенислава сокрушенно покачала головой. — Я уж не ведаю, что они с дядькой Некрасом не поделили: землю, добычу али женщину. Но вот при жизни дядьку Некраса ни на одно празднество в черноводское княжество не звали. А тут… учуяли добычу, стервятники.

Вздохнув, она положила ладонь на поневу поверх живота. Коли не знать, со стороны и не помыслишь, что носит княгиня дитя. Еще не округлилась, не набралась материнской мягкости.

— Да и не жили мы никогда с соседями дружно, — она нахмурилась, припоминая. — Дядька Некрас всеми был всегда недоволен, а они — им. Пиры редко устраивали, да и тогда ругались меж собой. Помню, что Доброгнева Желановна бранилась постоянно: мол, столы богатые накрыли, а толку нет. Ни о чем не договорились.

— Так ты скажи князю об том, госпожа, — предложила Чеслава опасливо. Негоже ей лезть в то, что промеж ними было. — Что не заключали меж собой южные княжества союзы, да не стояли друг за друга.

— Я говорила, — княгиня красноречиво на нее посмотрела и резко повела плечами. — Сказал, кто старое помянет, тому глаз вон.

— А кто старое забудет — вон оба глаза, — воительница хмыкнула, не сдержавшись.

Звенислава Вышатовна захихикала как девчонка, но вскоре вновь посмурнела.

— Тяжко. На братце Желане лица нет, да и воевода Храбр Турворович ходит черен, как самая темная ночь. Жалею их всем сердцем. И сестрицу Рогнеду, да и себя, чай, не чужие люди… дом мой прежний сгорел, — она подняла на Чеславу печальный, проникновенный взгляд. В глубине зеленых глаз блестели невыплаканные слезы. — Но и князя в поход отпускать не хочу.

— Не горюй раньше срока, госпожа, — воительница попыталась неловко ее утешить. — Может, и не будет еще ничего. Князь ведь ни слова о походе не сказал!

— Чувствую, что уйдет князь, — Звенислава решительно помотала головой и приложила ладонь к сердцу. — Чувствую, и все!

Через пару дней, когда изрядно потеплело, князь велел прорубить в покрывшейся льдом реке прорубь. Сказал, давненько дружина его не забавлялась. Поутру, как рассвело, на берег согнали и молодшую, и старшую гридь. И отроков, и детских, кто постарше — всех! Сперва сложили и разожгли жаркий, огромный костер, чтобы согреться, а потом принялись снимать теплые тулупы да портки.

Чеслава в забаве не участвовала. Она просила, да не дозволил князь. Еще и посмотрел, как на неразумную, словно она о чем-то несбыточном говорила. Потому, сняв шапку и разведя полы тулупа, воительница стояла в стороне ото всех, поближе к костру. День и впрямь выдался теплым; даже солнышко выглянуло из-за облаков и припекало нынче затылок. Снег серебряным покрывалом блестел под солнечными лучами, и приходилось прикрывать ладонью глаза, чтобы не шибко слепило.

— А ты что? — к ней, бахвалясь, подошел сотник Стемид в одних тонких, полотняных портках да исподней рубахе. На солнце его волосы отливали настоящим золотом.

Остальным гридням так жарко не было: свой черед окунаться в прорубь все ждали, набросив на плечи тулупы. Еще и детским подзатыльники отвешивали, коли те прежде срока одежу теплую скидывали.

— Князь не велел, — коротко ответила Чеслава.

Она бы вздохнула, да не при сотнике.

Тем временем Ярослав Мстиславич как раз с криком да под смешки дружины вынырнул из обжигающе холодной воды и, подтянувшись, сноровисто забрался на льдину.

Верно князь все-таки придумал. Правильно говорила княгиня, в тереме было тяжко последние седмицы. Нескончаемая вереница гостей, просивших об одном и том же, многим среди дружины разбередила сердца. Пошли разговоры, ненужные толки, злые пересуды. Гридни разделились; начались громкие, яростные споры, которых Чеслава прежде не помнила. Видно, Ярослав Мстислав и порешил, что пора им всем развеяться. Выйти из темных гридниц терема, где он пропадал вечерами, на белый свет. Остудить горячие головы в реке-матушке, попрыгать по снежку, поваляться, погреться подле костра, поглядеть на яркое солнце.

Все лихое, недоброе осталось позади них, где-то в тереме. Кмети да отроки улыбались, смеялись друг над другом, с громкими криками ныряли в прорубь. Еще и спорили, кто дольше продержится, кто больше раз уйдет под воду с головой. От проруби поднимался пар, и, того и гляди, своим задором дружинники согреют даже воду. Лед уж точно начнет скоро плавиться. Чеслава завидовала, но старалась не отчаиваться. В другом она от князя никакой обиды али ущемления не знала. Воспретил так воспретил, она переживет, не маленькая. Мог вообще ей велеть в тереме остаться, вот тогда она взаправду пригорюнилась бы.

Уже искупавшиеся гридни громко и шумно говорили, прыгая вокруг костра. Они похлопывали себя по бокам и плечам, растирали кожу до жарких, красных пятен. Немудрено, что много девок пришло нынче прогуляться по холму, по которому кмети спускались к реке. Оттуда как раз все можно было хорошенько разглядеть: и берег, и мужей в нательных рубахах. Чеслава изредка поглядывала в сторону хихикавших, глазастых девок и усмехалась. Даже злословить особо не хотелось, такой уж выдался день.

Когда к костру подошел вымокший до нитки кметь Горазд, воительница приметила, что у того рубаха почти никак не была украшена. Обычно ведь клали на тканину добротный обережный узор, пускали его плотной вязью по вороту, подолу да рукавам. Чеслава в тереме на княгиню насмотрелась. Дай той волю, она бы князю всплошную всю рубаху знаками, отводящими беду, расшила бы.

Неужто не было у бравого молодца любушки, которая бы ему рубаху украсила?..

Кажется, задумавшись, она засмотрелась на кметя. А когда тот поднял голову и поглядел на нее в ответ, Чеслава тотчас отвернулась, поспешно перевела взгляд на реку. Щеки у нее покраснели, словно у немужатой девки, но то, знамо дело, от легкого морозца да ветра, задувавшего от воды.

Когда кмети принялись скидывать прямо в снег промокшие рубахи да портки и натягивать теплую одежу, смешливых девок с холма как ветром сдуло. Чеслава тоже старалась на кметей не глядеть, да вот только развеселившиеся парни в своих насмешках друг над другом все живописали в ярчайших красках. Под конец даже бравая воительница смутилась, наслушавшись их глупой болтовни.

— Да уж, не зря от тебя девки уворачиваются, зашибешь еще ночью ненароком.

— Да получше твоего, скукоженного будет!

— Дурень, тут же холодина лютая, на себя погляди!

Оставив кметей веселиться, она прошла чуть вперед, наверх по холму, потому и заметила первой, что в их сторону решительно шагал воевода Храбр Турворович в сопровождении всех своих людей, что уцелели после разграбления терема хазарами. И до того тот мрачно глядел по сторонам, что Чеславе сделалось не по себе. Припомнила, как княгиня сказывала, что приходил как-то за вечерней воевода к князю, просил отпустить их небольшой отряд из терема. Мол, невмоготу им больше взаперти сидеть, пока ворог по земле их рыщет, лютует. Нужно защитить то, что осталось, пока не сожгли все подчистую.

Сжав в кулаке шапку, Чеслава попятилась назад. Она мыслили сперва кинуться да предупредить князя, но, пока бежала вниз с холма, Храбр Турворович как раз показался на вершине. Ярослав тотчас его приметил. Мальчишки, князя Желана, среди людей, идущих за воеводой, не было. Он хоть и дитя, по зимам не отрок даже, но все же князь им. Негоже за спиной его такое вытворять.

Поглядев на воеводу, Ярослав отвернулся и спокойно надел сухую рубаху заместо мокрой. Сотник Стемид подошел к князю, шепнул что-то на ухо. Тот покачал головой. Чеслава услышала, как старшие гридни прикрикнули на детских, велели тем возвращаться скорее в терем. Вот и закончилось веселье. Не успев толком и начаться.

Чеслава подошла поближе к князю, исподлобья наблюдая, как приближается к нему Храбр Турворович. Гридни также стекли со всего берега к Ярославу Мстиславичу, а из воды вылезли последние запоздавшие отроки. Те, кто не поспел еще сменить мокрые рубахи на сухие, нынче спешно скидывали и надевали одежу. Все уразумели, что не просто так на берег заявился Храбр Турворович. С их князем говорить хочет, а вокруг князя всегда должна стоять дружина.

Чеслава же злилась на воеводу и его неурочное появление. Злилась, что тот заявился прямо на берег реки, испортив дружине забаву. Мог бы и обождать маленько, в тереме потолковать. Верно, нарочно он князя так подкараулил, чтобы побольше людей вокруг него было. Чтобы не с глазу на глаз говорить, а при чужих ушах да глазах.

Вроде княгиня хорошо всегда о воеводе говорила. Мол, верный сторонник князя Некраса, мудрый муж, храбрый воин. Но вот что с человеком делает великое горе. Оно изменяет его, от прежнего остается лишь бледная тень. Так и случилось с Храбром Турворовичем, оттого и не мог он больше разумно да складно мыслить. Им повелевали гнев и тоска, и жажда мести.

Жажда хазарской крови говорила в нем, но никак не рассудок.

Ярослав обернулся к нему, только когда воевода подошел совсем близко, и трех шагов промеж ними не было. Пришедшие с ним люди выстроились у Храбра Турворовича за спиной. Все, как один, — сумрачные, угрюмые, с ожесточившимися лицами. По правую руку от отца стоял его сын, Бажен. Как изменился он с того далекого дня, когда небольшой отряд отправился из ладожского терема к себе домой. Словно прошло много-много зим.

Князь ничего не сказал, лишь посмотрел на воеводу безучастным взглядом. Он ждал, пока тот заговорит первым.

— Отпусти нас, князь, — сразу в лоб начал Храбр Турворович. — Нет больше мочи ждать да слухи дурные собирать.

— Где ваш князь? — спросил Ярослав вместо ответа.

— Мы вернемся без него, — глухо ответил воевода.

Видно, все же стыдился того, что за спиной Желана Некрасовича к ладожскому князю на поклон пошел.

— И оставишь своего князя в чужой земле без верной дружины? Чтоб некому защитить его было? Ты ж пестун его, — Ярослав покачал головой. — Кто, кроме тебя, князя ратному делу научит?

— Коли не поспешим мы, не останется у нашего князя княжества, — сказал Храбр Турворович, и каждое слово давалось ему нелегко. Он ронял их, как роняют тяжелые камни: с надрывом, по одному. И говорил бесконечно уставшим голосом.

— А защиту ему ладожский князь обещал.

Своего бы кметя Ярослав за такую дерзость наказал. Но воевода все же не был его. Он резко втянул воздух и выдохнул, отчего затрепетали крылья носа, а больше свою злость никак не показал.

— Пошто ты пришел ко мне нынче? Мы уже говорили с тобой, и за половину седмицы ничего не поменялось. Хочешь, чтоб дружина моя услышала? — Ярослав повел рукой назад. — Так говори громче, пусть все городище про дела наши проведает.

Конечно, князь злился. Не зря же ведь с гостями из других княжеств говорил в гриднице за плотно закрытыми дверями, и к столу лишь нескольких человек допускал, которым верил сильнее прочих.

Чеслава осуждающе покачала головой. Вся ее жалость к воеводе да его людям испарилась; развеялась как дым над водой. И впрямь, пошто затеял разговор этот на берегу реки в такой день? Пошто не обождал? Пошто сызнова князя удумал упрашивать?

— Отпусти нас, князь, — вновь повторил Храбр Турворович, подняв на Ярослава измученный, мертвый взгляд. — Нет тут нам жизни. Хотим идти бить ворога в Степи.

— На погибель верную — не отпущу, — жестко отрезал Ярослав Мстиславич. — Вы головы сложите в первом же сражении, и Желан Некрасович совсем сиротой останется. Ты гневишь Богов, воевода, когда ищешь смерти. Все вы гневите! — он повысил голос и окинул требовательным взглядом людей, стоявших у Храбра Турворовича за спиной. Те недовольно, негромко загомонили.

Ну и зима выдалась, подумала Чеслава. Того и гляди, скоро в тереме пустые клети закончатся, в которых запирали остыть особо дерзких мужей. И так в одной сидит уже белоозерский воевода, а в другой — святополковский прихвостень. Среди них не хватало только бывшего воеводы князя Некраса Володимировича…

Сотник Стемид подошел поближе к своему князю и остановился ошуюю на полшага позади него. Чеслава поглядела на лица мужчин, что пришли вместе с Храбром Турворовичем. Для чего он все это затеял? Рассорить их всех удумал? На радость княжичу Святополку да хазарам? Неужто горе настолько лишило его рассудка?

Она вспомнила, как несколько раз княгиня обмолвилась о своей сестрице, о Рогнеде. Та ведь так и не выходила почти из горницы, не пряла да не ткала вместе со Звениславой Вышатовной. И по подворью прогуливалась всегда одна.

Может, и впрямь необъятным для них оказалось горе.

— Из терема ступать никуда не велю. Ослушаешься — накажу, — прищурив серые глаза, посулил Ярослав.

Не услышав от воеводы больше ничего толкового, он запахнул полы плаща и, широко шагая, пошел к холму. Следом за ним с берега потянулась и вся дружина. Похолодало, и налетевший вдруг ветер неприятно колол распаренные, мокрые тела. Даже солнце, и то скрылось за набежавшими облаками. Затух веселый, яркий костер, и черные угли с шипением затухали на мокром снегу в серых разводах.

Мрачный дух терема пришел следом за Храбром Турворовичем и на берег реки, где еще совсем недавно веселилась дружина. Плетясь в самом хвосте последняя, Чеслава потерла шею, словно ее что-то душило. Она задрала голову, чтобы поглядеть, как князь самым первым быстро и широко шагает по верхушке холма. Он злился. Он всегда так ходил, когда злился.

Впервые за все время на Ладоге Чеславе не хотелось возвращаться в княжий терем. Тягостный, сумеречный дух царил нынче в нем. Мстилось, словно затягивалась над всеми ними веревка, и лишь князю было под силу разрубить тот узел. Но сперва он должен был решиться.

— Пошто воевода смуту сеет, — ее со спины догнал кметь Горазд.

Чудно. Она-то мыслила, что ушла с берега последней. По всему выходило, что одевался кметь впопыхах. Вот и шапка была криво напялена на русые волосы, еще слегка мокрые на концах после окунания в ледяную воду.

— Ведь князь сказал ему, что не отпустит.

— В нем говорит горе, — сказала Чеслава, пожав плечами.

Она могла понять Храбра Турворовича. Злилась на него, тревожилась за князя, но — понимала. Ведь ее тоже однажды ослепило горе…

А вот кметь Горазд фыркнул и покачал головой. Ему-то в голову не приходило, что порой собственные чувства превосходили по силе княжье слово. Пусть и такое крепкое, как у Ярослава Мстиславича.

— Он же воевода, — разочарованно протянул Горазд. — Он сам пришел к Ярославу Мстиславичу, сам попросил крова и защиты. Он обязан подчиняться ему.

Горькая, снисходительная улыбка тронула губы Чеслава. Для кметя не существовала полумер, и так было правильно. Ей бы у него поучиться. Есть князь и его приказ, и это все, что имеет значение. Обернувшись, она покосилась на Горазда: тот выглядел смущенным, хотя с чего бы? А потом он тоже поднял голову, встретившись с ней взглядом, и тотчас же посмотрел в другую сторону.

— Князь отпустил всех нынче, — неловко заговорил Горазд, и Чеслава нахмурилась.

То было правдой. Еще по утру, до того, как пойти нырять в прорубь, Ярослав Мстиславич дал им вольную, оставив на подворье лишь нескольких кметей — стоять в дозоре. Совсем как в ночь Коляды, только вот нынче и воительнице, и кметю повезло. Их имен князь не назвал. В городище как раз приехал первый торг с начала зимы. Верно, и князь чуял, как тяжко, неспокойно было в тереме последнее время, вот и решил, что пусть дружина развеется.

— Я вечерять и ночевать в избе буду, с родней, — Горазд продолжал говорить странные вещи, и смысл его слов до Чеславы не доходил. — Хочешь — приходи к нам вечерять? Матушка будет рада.

Ей казалось, ее хорошенько приложили тяжелым обухом по голове — настолько нежданным и потому чудным было предложение Горазда. Он что же, ее в свою избу зовет? Трапезу разделить? Как кого?..

Чеслава и сама от себя не ожидала, что смутится. Она, кажется, даже покраснела самую малость. Горазд же смотрел на нее незнакомым, неясным взглядом. С какой-то тщательно спрятанной надеждой, но и отчаянной решимостью. Словно он не надеялся, что она согласится, но не мог не спросить?..

— Благодарю за честь, — с трудом разлепив губы, деревянным голосом отозвалась Чеслава. — Но не могу я.

По тому, с какой поспешностью закивал Горазд, воительница поняла, что ее догадки оказались верны. Кметь даже не надеялся услышать в ответ «да». Стало почему-то горько. И самую малость обидно? Что, недостаточно хороша для тебя? Тогда пошто звал, душу токмо растревожил.

— Конечно-конечно, — пролепетал Горазд, уловив, как окаменела, напряглась идущая подле него воительница. — Ты же княгиню должна охранять, ты не можешь уйти с подворья…

Нет, не хотел ее обидеть глупый кметь Горазд. Не надсмехался он над нею. Чеслава даже устыдилась, что могла так подумать про бесхитростного, доброго мальчишку. Но чего же он на самом деле от нее хотел?

Благо, что как раз дошли они до княжеского подворья, и Чеслава, пробормотав себе под нос слова прощания, сбежала от Горазда прочь, едва шагнув за ворота. Если бы она обернулась, то увидела бы, что он еще долго стоял на одном месте да глядел ей вслед, и смотрел он как смотрит брошенный щенок вслед хозяину. Но она не обернулась и решительно пересекла двор, направляясь к крыльцу.

Ей навстречу распахнулась дверь, и из нее вышли двое кметей, ведущих под руки святополковского прихвостня, десятника Сбыгнева. Оторопев, Чеслава невольно шагнула назад, посторонившись. Неужто князь с ним о чем-то разговаривал? Седмицы прошли с того дня, как заявился Сбыгнев на Ладогу. И после того, как собрал князь в гриднице дружину да заставил десятника прилюдно отречься от княжича Святополка, больше его из клети и не выводили. Мало радости было Ярославу с ним говорить.

А не успела Чеслава войти в сени да обмести веничком снег с тулупа и сапог, чтобы не тащить грязь под теплый сруб, как услыхала громкий голос сотника Стемида, а после — и тут уж воительница вновь не сдержала удивления — тихий, напевный голос княжны Рогнеды.

Потоптавшись нарочито громко на пороге, она толкнула дверь из сеней. Так и есть, сотник и княжна стояли подле самого всхода и негромко о чем-то говорили. Стемид улыбался, расправив грудь и заведя руки за спину, чтобы казаться еще шире и больше.

Чеслава потрясенно моргнула. Улыбка исчезла с лица княжны Рогнеды, стоило той завидеть воительницу. Сотник проследил за ее взглядом и повернулся к Чеславе, и лицо у него сделалось совсем уж озадаченным. Та только качнула едва заметно головой и решительно направилась ко всходу, намереваясь подняться на женскую половину. Перун задери, что творилось сегодня в тереме?!

Княгиня нашлась там, где ожидалось — в горнице за прялкой — и это слегка успокоило Чеславу. Но ненадолго, потому как во взгляде Звениславы Вышатовны отчетливо узнавалось смятение и отчаяние.

— Пока вас не было, прискакал еще один вестник. Говорят, хазары пожгли еще одно княжество. Князь пойдет нынче вечерять к боярину Любше Путятовичу, — на одном выдохе промолвила княгиня и закусила губу. Она говорила бесцветным, мертвым голосом, и от этого почему-то было еще страшнее.

— Я знаю, он хочет созвать вече, потому и нужна ему боярская поддержка. Он хочет пойти бить хазар, — добавила она совсем тихо и вздохнула. Печально, пронзительно зазвенели прилаженные к ее нарядной кике височные кольца.

На Чеславу глядела нынче не гордая княгиня, которой Звенислава Вышатовна отчаянно пыталась казаться. Не молоденькая девчонка, вырванная из прежней жизни несколько месяцев назад, которой она на самом деле была. На воительницу глядела до смерти перепуганная женщина жена и мать. Она боялась за своего мужа и за свое нерожденное дитя.

Медленно, с тяжелым вздохом Чеслава опустилась на лавку, проведя рукой по теплому срубу. Коли пойдет князь бить хазар, не дожидаясь весны, что с теремом будет? Останется без пригляда, без хозяина?

Напротив нее княгиня склонилась над веретеном, роняя горячие, горькие слезы на толстую нитку.