По льду (СИ)

Глава 23

But sweet dreams can turn into nightmares

Но сладкие сны могут превратиться в ночные кошмары,

When our heroes are no longer out there

Если наших героев больше нет рядом.

I'm sorry to say that the smiles that I give you

Мне жаль это говорить, но улыбки, что я дарю тебе,

One day will be tears in your eyes

Однажды станут слезами в твоих глазах.

I'm sorry to give you these memories

Мне жаль, что я дарю тебе эти воспоминания,

'Cause memories like this will one day make you cry

Ведь такие воспоминания однажды заставят тебя плакать.

Lukas Graham — Stick Around

Больничный запах разъедал легкие и удручающе воздействовал на Аню. В палате пахло фенолом: недавно здесь была уборщица и дезинфицировала помещение. Вдобавок к специфическому запаху антисептического раствора в воздухе застоялось лекарственное зловоние. Нахождение среди четырех белых стен, давящих на черепную коробку, приравнивалось к пытке. Особенно, когда дни и ночи были бессонными.

Аня держала в руках стакан с кофе, от вкуса которого уже тошнило, но напиток был единственным источником энергии для нее в последние три дня. Сделав глоток, она поморщилась и отставила стакан в сторону. Кажется, на сегодня хватит. Пусть усталость и валила ее с ног, травить организм не хотелось. Все-таки она нужна ему.

Придвинув стул к больничной койке, Аня присела и накрыла неподвижную ладонь Коли своей. Как и прежде, он находился в бессознательном состоянии. Врачи называли это комой, говорили, что его организм переключился в автономный режим после пережитой черепно-мозговой травмы. Процессы дыхания и сердцебиения не были нарушены, но Николай никак не реагировал на внешние раздражители. Прогнозировать что-либо они не могли. Незнание только убивало, последние силы иссякали.

Аня не помнила, когда в последний раз нормально спала. Кажется, ей удавалось вздремнуть несколько часов на стуле, но она постоянно подрывалась с места: надеялась, что Коля откроет глаза. Не помнила, когда в последний раз ее желудок видел пищу. Аппетита вовсе не было, да и как кусок мог лезть в горло в момент, когда мужчина всей ее жизни находился в коматозном состоянии? Крепко сжимая его ладонь, она размышляла лишь о скорейшем выздоровлении и о том, что будет, когда Коля узнает, что этот сезон для него окончен.

Дверь в палату приоткрылась, в проеме показалась голова Леши. Пока «Лисы» задерживались во Владивостоке, Миронов бывал в больнице чаще всех. Он переживал не только за друга, но и за его девушку. Видел, как лицо Ани осунулось, под глазами залегли тени. Постоянное пребывание в больничных стенах изнуряло ее, но никто не мог вытащить ее из палаты. Она уверяла, что должна быть с Николаем на тот случай, если он очнется. Оспаривать ее слова никто не стал: все видели, как ей тяжело.

— Никаких изменений? — осведомился Леша, юркнув в палату. В руках он держал сэндвичи.

— Никаких, — беззвучно ответила Аня. Разговаривать не хотелось.

Подойдя к подножию кровати, Миронов протянул ей сэндвичи.

— Тебе нужно поесть.

— Ничего не хочу. Спасибо, что приходишь сюда, — вымученная улыбка промелькнула на ее устах.

— Послушай, я знаю, как тебе сейчас тяжело. Но нельзя же игнорировать такие базовые потребности, как еда и сон. Не думаю, что он хотел бы этого, — Алексей с сочувствием посмотрел на Колю, глаза которого были прикрыты.

Неуемность Леши заставила Аню раскрыть пакет и откусить сэндвич. Вкуса она не почувствовала, но кусок не выплюнула. Медленно пережевывая, она возвращалась мыслями в тот день, когда все пошло не так. В тот день, когда плохое предчувствие не подвело ее.

Хоккейная тройка Ильин-Федоров-Литвинов вновь была в сборе. Петя оправился после вывиха как никогда вовремя. В игре с «Викингами» каждый хоккеист был на вес золота, тем более лидерскую тройку заменить было некем. Не только потому, что «Лисы» являлись малочисленной командой в КХЛ, но и потому, что каждый из них владел своеобразным стилем игры. Например, Ильин, центральный нападающий, был крайне азартен и вел партнеров за собой. На площадке Петя выполнял много черновой работы, отрабатывая в обороне, и мастерски играл на подборе. Федоров был физически развитым, хорошо отражал удары и был настойчивым на льду. А Литвинов отличался неповторимым стилем обводки, смелым ходом на защитников и неуступчивым спортивным характером: он шел напролом, если ему нужно было достичь цели. Он хорошо забивал голы, но и отдавал много шайб партнерам. Словом, они втроем чувствовали друг друга на льду и понимали все без слов.

Установка на второй период была очевидной: отыграть две шайбы, которые «Викинги» сумели забросить за прошедшие двадцать минут. Впереди было много времени, поэтому требование Звягинцева не казалось им невыполнимым. До выхода на лед Ильин, Федоров и Литвинов оговорили тактику, с которой начнется вбрасывание. Им нужно было обвести нападающих и прорваться через защиту во что бы то ни стало. Если атаковать «Викингов» с первых секунд, то это может вызвать эффект неожиданности и сыграть им на руку. Однако тогда парни еще не знали, что главный тренер «Викингов» дал установку, которая приведет к необратимым последствиям. Играть жестко, чтобы выбить дух победы у «Лисов». Травмировать, если надо. Но не отступать.

Свисток. Арбитр бросил шайбу. Послышался стук клюшек друг о друга, плавно перетекающий в скрежет коньков. Трибуны ледовой арены замерли в предвкушении: с первых секунд второго периода чувствовалось напряжение. Ильин сделал обманный маневр, загнав оппонента в тупик, а затем ловко передал шайбу Федорову. Тот, напирая на соперника всем телом, пытался добраться на Литвинова, который уже стоял на пятаке в ожидании шайбы. Соперник будто бы считал их план и толкнул Литвинова так, что его лицо соприкоснулось с плексигласом. Плечо противника прижимало его крепче к ограждению, но защита на спине не дала ощутить полноценную боль. Все, что испытал Коля, — это негодование, смешанное с желанием показать «Викингам», кто здесь главный.

Судья остановил игру и назначил новое вбрасывание, ставшее для Николая шансом реализовать задуманное. Только вот он не знал, что попытка принести шайбу команде обернется травмой для него. В момент очередного накала страстей, когда Коля вел шайбу, обманув противника, на него со всей влетел игрок «Викингов», перебросив через спину так, что Литвинов приземлился навзничь, ударившись головой об лед. Он ехал по льду по направлению к борту и чувствовал, как кожа головы соприкасается с чем-то холодным: в миг противостояния застежка расстегнулась, а шлем после приземления сполз. Николай попытался остановить собственное скольжение, однако было поздно. Удар о борт — последнее, что он помнил. Далее кромешная тьма.

Не доев сэндвич, Аня положила его на тумбочку, потянувшись на стуле, и спросила:

— Как думаешь, в тот день могло все обернуться иначе?

Костенко до сих пор бредила страхом, когда в памяти воспроизводилось падение Коли. В тот момент время словно замедлилось. Она помнила, как подскочила с места и прикрыла ладонями глаза от испуга. Не забыла тот шок, когда спортивный врач выбежала на лед после остановки игры. Перед ее взором стояли носилки, на которых Николая уносили с арены, в ушах звенела сирена скорой помощи. Раньше она думала, что Нижний Новгород стал ее ночным кошмаром. Теперь была убеждена, что Владивосток и того хуже.

— Не знаю, — Леша пожал плечами. — Не уверен. Коля всегда идет напролом, когда речь идет об очках в турнирной таблице.

— Но он же обещал… — сипло сказала Аня. Слезы вновь собрались в глазницах. — Обещал, что не будет идти на поводу у соперника… В ночь перед отлетом у меня было плохое предчувствие… Коля обещал, что все будет хорошо… — пальцы сжали переносицу, не дав слезам скатиться по щекам.

— Т-ш-ш, — успокаивающе прошипел Миронов. Он стал медленно приближаться к ней, как вдруг замер.

Николай открыл глаза, часто моргая и пытаясь привыкнуть к свету. Голова гудела, пошевелиться было трудно. Он приоткрыл рот, но ничего не сказал: в горле пересохло. Перед глазами стояла пелена, поэтому требовались усилия, чтобы разглядеть, кто был вокруг.

— Очнулся, — в унисон произнесли Аня и Леша.

Аня приподнялась со стула и обхватила его лицо руками. Она была так рада выходу Коли из комы, что не переставала улыбаться. Прижавшись к нему, она коснулась носом его щеки и втянула воздух. Пусть от него и пахло больницей, а не мятой и кедром, как прежде, она ощущала, как внутри нее все оживало от легкого прикосновения к нему. Наверное, Вселенная услышала ее мольбы.

— Я позову врача, — отозвался Леша, подумав, что сейчас им стоить побыть наедине.

Аня смолчала. Настолько была увлечена пробуждением Коли. Нежно исследовала губами его лицо, зарывалась пальцами в светлые взлохмаченные волосы. Она так соскучилась по прикосновениям. Вот только ничего не получила от него взамен. На миг Аня отпрянула и заглянула Николаю в глаза. От увиденного сердце издало удар и медленно опустилось в пятки. Его взгляд был пустым. Он смотрел на нее, как на незнакомку, и, кажется, вовсе не понимал ее действий. Тактично молчал, чтобы ее не обидеть, и с нетерпением ждал прихода врача, чтобы избежать неловкости.

Со страхом Аня задала вопрос, на который заведомо знала ответ.

— Рада, что ты пришел в себя. Ты помнишь, что произошло?

Николай постарался отрицательно мотнуть головой, не отрывая ее от подушки, но не вышло: ломающую от боли шею сковывал бандаж. Он не помнил ничего, словно из памяти вырезали значительный кусок его жизни. Настолько огромный, что он не узнавал свою девушку. В ушах снова раздался звон, отчего Коля зажмурил веки. Но это не избавило его от страданий. Звон усиливался так, что он схватился за одеяло.

В палату вплыл доктор вместе с Мироновым. В руках он держал какие-то бумажки.

— Я рад, что вы очнулись, Николай. Как вы себя чувствуете?

Вопрос, прилетевший Коле, расстроил Аню. Закусив губу, она встала с кровати и отошла к окну. Пыталась не заплакать, сжимая полы вязаного свитера.

— Не очень, — хрипло сказал Литвинов. — В ушах звенит, а по голове будто бы прошлись кувалдой. Еще тяжеловато пошевелить шеей.

Доктор старательно записал показания Литвинова в протокол осмотра и ответил налегке:

— Так бывает после черепно-мозговых травм на льду. При ударе вы потянули шею, поэтому во избежание каких-либо повреждений мы надели бандаж. Какие еще симптомы?

Допрос врача утомлял, но Николай держался. Он хотел, чтобы доктор, с противной родинкой у носа и проплешиной у висков, и незнакомка скорее покинули палату. Желал поговорить с Лешей, а позже и вовсе отдохнуть.

— Я плохо помню, что произошло. И, кажется, речь не только про лед, — он замедлил речь, стараясь подобрать слова. — Какие-то моменты моей жизни стерлись из памяти, — кроткий взгляд был направлен на Аню, стоявшую к нему спиной.

— Эм… — тон врача-мужчины был до омерзения спокойным. — Что последнее вы помните?

Николай прикрыл веки, напрягая память. Мыслительный процесс давался ему тяжело, сопровождаясь приступами головной боли, пульсированием в висках и учащенным сердцебиением. Но он сознавал, что его слова важны для пожилого врача, пусть доктор Коле вовсе и не нравился.

— Ну, начало хоккейного сезона. Закончились тренировочные сборы. Команда попала в КХЛ.

Леша поперхнулся, прикрыв рот кулаком, и метнул взор в сторону Ани, которая ухватилась за подоконник пальцами, чтобы не упасть. Ее шатало из стороны в сторону, но она не подавала виду.

— То есть то, что было пять месяцев назад? — переспросил Миронов, желая, чтобы это оказалось ложью. Но это была не иллюзия.

Коля слабо пожал плечами и приподнялся на локтях. Но доктор сказал, что ему не стоит напрягаться и лучше соблюдать постельный режим, иначе от резких движений к всеобщей слабости добавится тошнота.

— Вы знаете людей, которые находятся в палате? — спросил доктор.

— Только его, — Литвинов, борясь с головокружением, посмотрел в сторону Миронова. — Это мой друг, — пауза. Коля облизнул нижнюю губу. Его мучила жажда. — Девушку, к сожалению, не помню.

В это же мгновение Костенко подорвалась с места и выбежала из палаты. Все, что Коля успел заметить, — это слезы, которые она сдерживала, и окутавшие ее тени печали. Раз она целовала его, когда он пришел в сознание, это значило только одно: незнакомка — его девушка. Этот факт не укладывался в его голове. Леша растерянно оглянулся, не зная, как поступить: рвануть за Аней, чтобы успокоить, или остаться с другом. Тело решило за него, придя в неподвижность.

Пожилой врач, закончив черкать ручкой в протоколе, отложил сводку о пациенте в сторону и достал из кармана белого халата маленький фонарик. Склонившись над Николаем, он посветил в глаза, а затем констатировал факт:

— После травмы у вас было сильное сотрясение, которое сопровождается провалом в памяти. Гарантировать что-либо сейчас сложно. Но со спортом придется повременить.

Глаза, полные отчаяния, забегали по старческому лицу. Не успел Коля прийти в себя, как тут же пережил потрясение: о хоккее придется забыть. Заключение врача царапало душу. Отсутствие воспоминаний должно было ранить. Но нет. Николая не тревожили провалы в памяти. Он думал об упущенной возможности в этом сезоне.

— Николай, не смотрите на меня так. До конца сезона вы вне игры.

Коля сглотнул и прикрыл веки. Вновь приступ головной боли заставил его поморщиться. А, может, он зажмурился из-за болезненного осознания того, что его спортивная карьера прервана на неопределенный срок.

— Доктор, когда его выпишут? — спросил Леша, словив на себе недовольный взгляд, и пояснил: — Наша команда вылетает из Владивостока завтра.

— Ну, как врач, я рекомендую сначала сделать сканирование головного мозга, чтобы избежать серьезных осложнений. А уж потом думать о перелете, — мужчина поправил очки в тонкой золотистой оправе.

— Но это возможно? — осторожно спрашивал Миронов.

— Если вы обеспечите вашего приятеля обезболивающими препаратами, чтобы снизить болевые ощущения при взлете и посадке, то можно. Но повторюсь, что сначала мы проведем МРТ, — ледяным тоном говорил доктор. — Сейчас ему нужно отдохнуть.

Леша спорить не стал и махнул Литвинову рукой на прощание. На смугловатой коже мелькнула слабая улыбка.

— Ты еще зайдешь? — бросил вслед Коля. — Хочу поговорить.

— Зайду, друг, обязательно зайду, — пообещал Миронов и скрылся за дверью вместе с дотошным врачом.

***

К вечеру, когда санитарки разносили ужин по палатам, в больницу приехали Аня и Леша. Они одномоментно переступили порог, немного запнувшись в дверях. В руках у них были апельсины и чистая одежда. Миронов был улыбчив, стараясь подбодрить друга, а вот Костенко была задумчивой и удрученной. Разум отказывался воспринимать тот факт, что Коля забыл ее. Провалы в памяти, как острие ножа, беспощадно терзали внутренности. Сейчас их любовь — это лишь ее воспоминания, которые ранили сильнее любого огнестрельного оружия. Она сознавала, что ей нужно набраться терпения. Но не знала, откуда брать силы в моменты, когда Николай одаривал ее безразличным взором.

Пока Леша клал апельсины на прикроватную тумбу, Аня вешала новую одежду на стул, разглаживая швы. Рукав свитера случайно задрался, оголив лишь крошечную часть запястья, которой было достаточно, чтобы вызвать слезы. Полумесяц. Символ их любви. Точнее, уже только ее любви. Она застыла на месте с наклоненным вперед корпусом, подобно кукле, прокручивая сладостный миг, когда они сорвались с места и поехали в тату-салон. Чувство былого счастья копьем пронзило грудную клетку.

— Ты хотел поговорить, — донесся до ее ушей голос Леши.

Миронов придвинул второй стул к койке и присел, опершись руками на спинку. Подбородок лег на ладони.

— Да, но… — Николай обратился к Ане. — Вы не могли бы оставить нас наедине?

Обращение на «вы» резало слух. Они были друг другу чужие. Аня выпрямилась и тыльной стороной ладони смахнула падающие на его одежду слезы. Ничего не сказав в ответ, на негнущихся ногах она направилась к двери. Хотелось кричать от несправедливости, подбежать к Николаю и хорошенько встряхнуть его. Хотелось спросить, как он мог выкинуть ее из сердца, как мог с арктической стужей и опаской взирать на нее. Так не должно было быть. Несправедливо. Больно. Невыносимо.

Выходя из палаты, Аня даже не обернулась: знала, что Николай на нее не смотрит. Когда дверь закрылась, Коля приподнялся и оперся на подушку, приставленную к изголовью больничной койки. Атмосфера в четырех стенах создавала внутреннее напряжение. Он желал быстрее выписаться и вернуться домой, тем более что после сканирования головного мозга врач все-таки одобрил перелет. Однако вылет из Владивостока был только завтра. А значит, нужно было пережить еще одну ночь. Время тянулось, словно резина, из-за бездействия. Навязчивые мысли осиным роем кружились в голове. Все, чего он желал, — это знать, как получил травму.

— Расскажи, как так вышло? — Николай отстраненно посмотрел на друга. В глазах читалась горечь.

Миронов перевел тему. Воспроизводить в памяти игровой момент было тяжело и ему.

— Может, ты поужинаешь? Кажется, тебе нужно набираться сил, чтобы быстрее восстановиться.

— Пожалуйста, не переводи тему. Мы дружим с тобой столько лет. Ты не можешь отказать мне в такой просьбе.

Леша правда не мог. Он дорожил дружбой с Колей. Оттягивать разговор было бессмысленно: все равно Николай поднял бы эту тему. Набрав в легкие больше воздуха, Миронов потер вспотевшие от волнения ладони и выложил истину. Рассказал про накаленную борьбу с «Викингами», про столкновение, удар головой о лед и… про Аню. Завидев Костенко с заплаканными глазами вчера и сегодня, Миронов счел своим долгом напомнить Коле о том, что тот состоит в отношениях.

— Ты бы помягче был с Аней. Все-таки она твоя девушка, пусть ты ее и не помнишь.

Ресницы вздрогнули в унисон с нижней губой. Николай сжал пальцами простыню и откашлялся. Невыносимо странно и неприятно было возвращаться к тому, кого он не помнил. Он ощущал вину за то, в чем был неповинен.

— Я не знаю, как вести себя с человеком, которого вижу впервые, — признался Коля, сжав пальцами переносицу. В затылке снова проявился болезненный спазм. — Такое ощущение, будто бы это был не я. У меня был уговор с отцом, который предполагал отсутствие отношений. В голове не укладывается, как я мог его нарушить.

Миронов натянуто улыбнулся, хотя вовсе не хотел. Приятного в их разговоре было мало: Николай вернулся к начальной точке. Заводские настройки Литвинова настораживали Лешу, но он верил в то, что реабилитация вернет все на свои места.

— Когда ты немного оклемаешься, то вспомнишь, — объяснил Алексей, похлопав себя по предплечью. — У вас такая большая любовь, что все в команде завидуют вам. Подтверждение моим словам ты можешь найти на запястье.

Светлые брови свелись к переносице. Нахмурившись, Николай в замешательстве поднял руку и закатал рукав больничной рубашки. Пройдясь большим пальцем по силуэту полумесяца, он потемнел. В глазах пряталось непонимание и собственное безрассудство. Кажется, был недоволен изувеченным участком кожи. В свете мигающей больничной лампы татуировка отдавала иссиня-черным цветом, а, когда Коля сжал пальцы в кулак, заиграла на сухожилиях.

— Что это? — спросил Николай, исподлобья глядя на друга.

— Ну, это была твоя идея. Ты по уши влюбился в Аню, нашего пресс-секретаря, что предложил увековечить ваши чувства на запястье. Кажется, на вашем языке это звучит как «до луны и обратно».

Николай прокашлялся, повернув голову в сторону окна. Взор упал на серый линолеум с мелкими вмятинами. Смущение проигралось вспыхнушими ярко-алыми щеками. Взглянув на татуировку еще раз, он попытался прочувствовать то, о чем рассказал Леша. Однако попытка была тщетной. В сердце была пустота, будто бы кто-то искоренил то, что все называют любовью. Коля сомкнул губы и искоса посмотрел на Миронова.

— Не помню и не понимаю…

— Что именно ты не можешь понять? — спросил Алексей.

— Если мы, как ты утверждаешь, пережили такую большую любовь, то я должен что-то чувствовать. Если у меня провалы в памяти, то почему сердце молчит при виде ее? — рука легла на грудную клетку. — Оно не дрогнуло. Когда она целовала меня, я не испытал трепета. Я не чувствую к ней ничего.

Миронов растерялся и не нашел, что ответить. За дверьми приоткрытой палаты стояла Аня, и вероятность того, что слова Николая долетели до ее ушей, была предельно высока. Метнув взор в сторону двери, Леша сглотнул и попытался собраться с мыслями. Врач пояснил, что реабилитационный период при ретроградной амнезии не будет легким и что близким стоит запастись терпением, но, честно говоря, первый день выдался крайне тяжелым.

— Время расставит все на свои места. Стоит только подождать.

Николай лишь пожал плечами. Не был уверен во времени, потому что не считал его лекарством. Однако сил оспаривать слова Леши не было: хотелось спать.

***

По приезде в таунхаус Николай привыкал к новым реалиям три дня. Едва самолет приземлился в аэропорту, Александр Юрьевич, сорвавшись с работы, встретил его в парковочной зоне. Коля сразу с непониманием взглянул на него: не помнил, когда у них успели установиться теплые отношения. В его памяти отец до сих пор был черствым и холодным. Но противиться объятьям не стал. Литвинов-старший проявлял неприкрытую заинтересованность к здоровью сына, говорил о реабилитации, предполагающей комплексную нейропротективную терапию, психотерапию и аутогенные тренировки. Изменения во взаимоотношениях с отцом нравились Николаю, однако он чувствовал себя чужаком в новой реальности.

Каждое утро Коля просыпался с лютой и всепоглощающей тоской по хоккею. Немыслимо было вставать с кровати и не спускаться в спортзал, чтобы потренировать мышцы. Неимоверно больно было сознавать, что утром и вечером не нужно собираться на лед, чтобы отточить навыки. Он часто брал коньки в руки и подолгу рассматривал каждый изгиб с горечью в глазах. Тосковал так, что сердце щемило. Добивали Николая кадры с прошедших матчей, где «Лисы» радовались победе, и награды на полках. Пальцами он проводил по дипломам лучшего бомбардира сезона в любительской лиге и МХЛ и поджимал губы от досады.

Николай, не смотрите на меня так. До конца сезона вы вне игры.

«Лисы» приезжали к нему периодически, чтобы скрасить его одиночество и поддержать. Моменты, которые он проводил с командой, были добрыми, радушными, искренними. После таких встреч тепло сменял холод. Пусть хотя бы так, на словах, но он ощущал косвенное присутствие хоккея в своей жизни. В его случае выбирать не приходилось. Нужно было довольствоваться малым. Рассказы о тренировках не давали ему превратиться в пепел.

Николай желал, чтобы он вспомнил хоть одну игру в Континентальной Хоккейной Лиге, однако мозг будто бы не хотел этого. Пять месяцев — достаточно долгий период. По словам тренера и команды, он значительно преуспел не только в хоккее, но и в любви. От последнего его коробило. Любовь? Разве это было возможно, когда Александр Юрьевич четко дал понять: хоккей или ничего? Разве Коля способен был поставить под сомнение слово отца? Под ударом ведь была страсть его жизни — хоккей.

В глазах плыло, а мозг кипел от переизбытка информации, когда Аня приходила в таунхаус и заводила беседу. Она рассказывала об их первой встрече, о разговорах в автобусе во время выездных серий, ночевке в палатках, прогулках на Комсомольском озере, первом поцелуе в кинотеатре… Но Николай молчал, все с тем же отстраненным видом взирая на нее. В этих беседах его голос не был воодушевленным, дыхание не сбивалось от ее прикосновений к его ладони и лицу. Сердце молчало, когда должно было кричать и разрываться от бесконечной любви.

Поздним зимним вечером, соблюдая рекомендации врача о прогулках на свежем воздухе, Коля вышел в беседку. В камине трещали дрова, а он сидел на стуле, уставившись в одну точку. Он пытался абстрагироваться от звуков, доносящихся до его ушей. Мягкий женский голос щебетал без умолку, но Колю тошнило от его звучания. Устал от навязчивости и от того, как на него давят. Три дня назад, вернувшись из Владивостока, он жаждал покоя. Он потерял возможность играть в хоккей. Чувствовал, будто бы нещадно выпотрошили душу. Надеялся на понимание. Потому, когда Аня после повествования легенды о созвездиях подсела к нему ближе, коснувшись ладонью его скулы, Николай не сдержал себя:

— Хватит.

Он отвернулся. Жилы на шее натянулись, как гитарные струны. Он сглотнул.

— Я не хочу давать тебе ложные надежды и красть твою молодость, — волна боли накрыла грудную клетку Ани подобно сокрушительному цунами. — Я не помню тебя.

Не хочет давать ложные надежды.

Не помнит.

Это говорил парень, который обещал защищать ее от любых невзгод. Парень, который решал ее проблемы. Парень, который говорил, что любит ее до луны и обратно. Аня обрела любовь, но медленно теряла в нее веру. Он рушил ее веру, когда говорил прекратить.

Аня сделала судорожный вдох, пытаясь не захлебнуться в обиде. Порой слова ранят сильнее, особенно если звучат из уст того, по которому страдает сердце. Рваная рана в области груди образовалась пару секунд назад, но Костенко наивно полагала, что шрам затянется. Нервно взмахивая ресницами, она сомкнула ладони, крепко сжимая пальцы. Хотела заглушить боль, но надавливание на пальцы не унимало те крики, которые готовы были вырваться наружу. Предательские слезы ручейками побежали по щеках, размазывая тушь.

— Вопреки всему я хочу верить, что ты не забыл меня, — прорезался дрожащий голос вкупе с отчаянием, заставивший Николая обратить взор на Аню. — Что где-то глубоко внутри есть воспоминание обо мне, — трясущаяся рука взмахнула слезы. — Все, что было между нами, настоящее. Да, знаю, что ретроградная амнезия — камень преткновения в наших отношениях. Но ведь память вернется. Прошу, не отталкивай меня. Не надо. Я не смогу без тебя.

Аня подалась вперед. Их лбы соприкоснулись, а ее рука легла на его щеку. Большим пальцем она водила из стороны в сторону, не желая, чтобы Коля отдалялся от нее. Даже если сейчас она казалась ему чужой, внутренняя вера подавала надежды. От его горячего дыхания импульсы пронзали девичье тело. Она скучала по старому Николаю. Очень.

— Мне жаль, что так вышло, — хрипловато бросил Коля и отстранился. Изучающе осматривая заплаканное лицо, он затушил маленькую искру надежды. Ее глаза сияли для него, а ему это было не нужно. — Но я не хочу ничего вспоминать. Все, что мне было нужно, — это играть в хоккей. Но этот сезон для меня окончен. Я хочу быть один. Не трать на меня свое время. Оставь меня.

Над таунхаусом сгустились тучи, нетипичные для зимы. Треск дров в камине зазвучал еще отчетливей. Гнев небес сказал ей, что это конец. Его холодность и нежелание вспомнить стали оружием в войне, которую он выиграл. Аня встала, опираясь на стул, и посмотрела в пол. Происходящее вокруг стало таким безразличным, что она не слышала и не видела перед собой ничего. Пальцы похолодели. Она прижала руки к бедрам, нервно цепляясь пальцами за ткань синих джинс.

Отчаяние, боль, пустота — все смешалось. Она была опустошена. Хрустальная мечта разбилась о скалы. Острые. Несправедливые.

«Если в конце концов наша Вселенная схлопнется в сингулярность, я перестану верить в любовь», — прозвучал голос из прошлого в ее голове.

Что ж. Теперь она больше не верит в любовь. Их Вселенная взорвалась и разлетелась на миллионы мелких осколков. Аня чувствовала, как ноги набивают ватой, как она готова была упасть на пол и кричать на него. Кричать за то, что забыл, хоть и не по своей вине. За то, что не пожелал вспомнить, хотя врач говорил, что со временем память должна была вернуться. Но вместо истерик гордо подняла голову вверх, стирая остатки соленых слез.

— Раз ты так легко отказываешься от меня, то я улетаю. Не буду обременять тебя своим присутствием.

Стук каблуков становился приглушенным. Аня все больше отдалялась от него. Уходила без оглядки. Лишь пальцы сжимались в кулаки и изредка подкашивались ноги.

Давай же, догони меня и скажи, что это было ошибкой, что ты хочешь, чтобы я была рядом, что желаешь влюбиться в меня заново. Прошу.

Однако Коля не рванул с места, чтобы ее остановить.

Этот вечер стал концом их Вселенной. Теперь они чужие друг для друга. Он не помнил о ней ровным счетом ничего, а она знала о нем каждую мелочь. Если их пути когда-нибудь пересекутся вновь, Аня не протянет ему руку. Не набросится с распростертыми объятиями. Больше не посмеет взглянуть в бездонно-синие глаза, в которых утонула. Не скажет, как скучала и как готова все простить. Притворится незнакомкой и одарит его отрешенным взглядом, как это сделал он.

В ошеломляющей любви подведена черта.

Поставлена жирная точка.

Потеря памяти разложила все на места,

Не оставив от чувств ни кусочка.

Прошлого никто не вернет, к сожалению,

Бессмысленны любые слова и движения,

Идти нужно только вперед,

Ибо там ждет освобождение.