Поэзия периода Великой Отечественной войны и первых послевоенных лет

Родиться бы мне по заказу

У теплого моря в Крыму,

А нет,— побережьем Кавказа

Ходить, как в родимом дому.

И славить бы море и сушу

В привычном соседстве простом,

И видеть и слышать их душу

Врожденным сыновним чутьем...

Родиться бы, что ли, на Волге,

Своими считать Жигули

И домик в рыбачьем поселке,

Что с палубы видишь вдали...

Родиться бы в сердце Урала,

Чья слава доныне скрытна,

Чтоб в песне моей прозвучала

С нежданною силой она.

В Сибири, на Дальнем Востоке,

В краю молодых городов,

На некоей там новостройке,—

Везде я с охотой готов

Родиться.

Одно не годится:

Что где ни случилось бы мне,

Тогда бы не смог я родиться

В родимой моей стороне —

В недальней, отцами обжитой

И дедами с давних времен,

Совсем не такой знаменитой,

В одной из негромких сторон;

Где нет ни жары парниковой,

Ни знатных зимой холодов,

Ни моря вблизи никакого,

Ни горных, конечно, хребтов;

Ни рек полноты величавой,

А реки такие подряд,

Что мельницу на два постава,

Из сил выбиваясь, вертят.

Ничем сторона не богата,

А мне уже тем хороша,

Что там наудачу когда-то

Моя народилась душа.

Что в дальней дали зарубежной,

О многом забыв на войне,

С тоской и тревогою нежной

Я думал о той стороне:

Где счастью великой, единой,

Священной, как правды закон,

Где таинству речи родимой

На собственный лад приобщен.

И с нею — из той незавидной

По многим статьям стороны

Мне всю мою Родину видно,

Как город с кремлевской стены.

Леса ее, горы, столицы,

На рейде ее корабли...

И всюду готов я родиться

Под знаменем этой земли.

А только и прежде и ныне

Милей мне моя сторона —

По той по одной лишь причине,

Что жизнь достается одна.

1946

Я убит подо Ржевом

В безыменном болоте,

В пятой роте, на левом,

При жестоком налете.

Я не слышал разрыва,

Я не видел той вспышки,—

Точно в пропасть с обрыва —

И ни дна ни покрышки.

И во всем этом мире,

До конца его дней,

Ни петлички, ни лычки

С гимнастерки моей.

Я — где корни слепые

Ищут корма во тьме;

Я — где с облачком пыли

Ходит рожь на холме;

Я — где крик петушиный

На заре по росе;

Я — где ваши машины

Воздух рвут на шоссе;

Где травинку к травинке

Речка травы прядет,—

Там, куда на поминки

Даже мать не придет.

Подсчитайте, живые,

Сколько сроку назад

Был на фронте впервые

Назван вдруг Сталинград.

Фронт горел, не стихая,

Как на теле рубец.

Я убит и не знаю,

Наш ли Ржев наконец?

Удержались ли наши

Там, на Среднем Дону?..

Этот месяц был страшен,

Было все на кону.

Неужели до осени

Был за ним уже Дон,

И хотя бы колесами

К Волге вырвался он?

Нет, неправда. Задачи

Той не выиграл враг!

Нет же нет! А иначе

Даже мертвому — как?

И у мертвых, безгласных,

Есть отрада одна:

Мы за Родину пали,

Но она — спасена.

Наши очи померкли,

Пламень сердца погас,

На земле на поверке

Выкликают не нас.

Нам свои боевые

Не носить ордена.

Вам — все это, живые.

Нам — отрада одна:

Что недаром боролись

Мы за Родину-мать.

Пусть не слышен наш голос,—

Вы должны его знать.

Вы должны были, братья,

Устоять, как стена,

Ибо мертвых проклятье —

Эта кара страшна.

Это грозное право

Нам навеки дано,—

И за нами оно —

Это горькое право.

Летом, в сорок втором,

Я зарыт без могилы.

Всем, что было потом,

Смерть меня обделила.

Всем, что, может, давно

Вам привычно и ясно,

Но да будет оно

С нашей верой согласно.

Братья, может быть, вы

И не Дон потеряли,

И в тылу у Москвы

За нее умирали.

И в заволжской дали

Спешно рыли окопы,

И с боями дошли

До предела Европы.

Нам достаточно знать,

Что была, несомненно,

Та последняя пядь

На дороге военной.

Та последняя пядь,

Что уж если оставить,

То шагнувшую вспять

Ногу некуда ставить.

Та черта глубины,

За которой вставало

Из-за вашей спины

Пламя кузниц Урала.

И врага обратили

Вы на запад, назад.

Может быть, побратимы,

И Смоленск уже взят?

И врага вы громите

На ином рубеже,

Может быть, вы к границе

Подступили уже!

Может быть... Да исполнится

Слово клятвы святой! —

Ведь Берлин, если помните,

Назван был под Москвой.

Братья, ныне поправшие

Крепость вражьей земли,

Если б мертвые, павшие

Хоть бы плакать могли!

Если б залпы победные

Нас, немых и глухих,

Нас, что вечности преданы,

Воскрешали на миг,—

О, товарищи верные,

Лишь тогда б на войне

Ваше счастье безмерное

Вы постигли вполне.

В нем, том счастье, бесспорная

Наша кровная часть,

Наша, смертью оборванная,

Вера, ненависть, страсть.

Наше все! Не слукавили

Мы в суровой борьбе,

Все отдав, не оставили

Ничего при себе.

Все на вас перечислено

Навсегда, не на срок.

И живым не в упрек

Этот голос наш мыслимый.

Братья, в этой войне

Мы различья не знали:

Те, что живы, что пали,—

Были мы наравне.

И никто перед нами

Из живых не в долгу,

Кто из рук наших знамя

Подхватил на бегу,

Чтоб за дело святое,

За Советскую власть

Так же, может быть, точно

Шагом дальше упасть.

Я убит подо Ржевом,

Тот еще под Москвой,

Где-то, воины, где вы,

Кто остался живой?

В городах миллионных,

В селах, дома в семье?

В боевых гарнизонах

На не нашей земле?

Ах, своя ли, чужая,

Вся в цветах иль в снегу...

Я вам жить завещаю,—

Что я больше могу?

Завещаю в той жизни

Вам счастливыми быть

И родимой Отчизне

С честью дальше служить.

Горевать — горделиво,

Не клонясь головой,

Ликовать — не хвастливо

В час победы самой.

И беречь ее свято,

Братья, счастье свое—

В память воина-брата,

Что погиб за нее.

1945-1946

В тот день, когда окончилась война

И все стволы палили в счет салюта,

В тот час на торжестве была одна

Особая для наших душ минута.

В конце пути, в далекой стороне,

Под гром пальбы прощались мы впервые

Со всеми, что погибли на войне,

Как с мертвыми прощаются живые.

До той поры в душевной глубине

Мы не прощались так бесповоротно.

Мы были с ними как бы наравне,

И разделял нас только лист учетный.

Мы с ними шли дорогою войны

В едином братстве воинском до срока,

Суровой славой их озарены,

От их судьбы всегда неподалеку.

И только здесь, в особый этот миг,

Исполненный величья и печали,

Мы отделялись навсегда от них:

Нас эти залпы с ними разлучали.

Внушала нам стволов ревущих сталь,

Что нам уже не числиться в потерях.

И, кроясь дымкой, он уходит вдаль,

Заполненный товарищами берег.

И, чуя там сквозь толщу дней и лет,

Как нас уносят этих залпов волны,

Они рукой махнуть не смеют вслед,

Не смеют слова вымолвить. Безмолвны.

Вот так, судьбой своею смущены,

Прощались мы на празднике с друзьями

И с теми, что в последний день войны

Еще в строю стояли вместе с нами;

И с теми, что ее великий путь

Пройти смогли едва наполовину;

И с теми, чьи могилы где-нибудь

Еще у Волги обтекали глиной;

И с теми, что под самою Москвой,

В снегах глубоких заняли постели,

В ее предместьях на передовой

Зимою сорок первого; и с теми,

Что, умирая, даже не могли

Рассчитывать на святость их покоя

Последнего, под холмиком земли,

Насыпанном не чуждою рукою.

Со всеми — пусть не равен их удел,—

Кто перед смертью вышел в генералы,

А кто в сержанты выйти не успел:

Такой был срок ему отпущен малый.

Со всеми, отошедшими от нас,

Причастными одной великой сени

Знамен, склоненных, как велит приказ,—

Со всеми, до единого со всеми.

Простились мы. И смолкнул гул пальбы,

И время шло. И с той поры над ними

Березы, вербы, клены и дубы

В который раз листву свою сменили.

Но вновь и вновь появится листва,

И наши дети вырастут и внуки,

А гром пальбы в любые торжества

Напомнит нам о той большой разлуке.

И не затем, что уговор храним,

Что память полагается такая,

И не затем, нет, не затем одним,

Что ветры войн шумят, не утихая,

И нам уроки мужества даны

В бессмертье тех, что стали горсткой пыли.

Нет, даже если б жертвы той войны

Последними на этом свете были,—

Смогли б ли мы, оставив их вдали,

Прожить без них в своем отдельном счастье,

Глазами их не видеть их земли

И слухом их не слышать мир отчасти?

И, жизнь пройдя по выпавшей тропе,

В конце концов, у смертного порога,

В себе самих не угадать себе

Их одобренья или их упрека?

Что ж, мы — трава? Что ж, и они — трава?

Нет, не избыть нам связи обоюдной.

Не мертвых власть, а власть того родства,

Что даже смерти стало неподсудно.

К вам, павшие в той битве мировой

За наше счастье на земле суровой,

К вам, наравне с живыми, голос свой

Я обращаю в каждой песне новой.

Вам не услышать их и не прочесть.

Строка в строку они лежат немыми.

Но вы — мои, вы были с нами здесь,

Вы слышали меня и знали имя.

В безгласный край, в глухой покой земли,

Откуда нет пришедших из разведки,

Вы часть меня с собою унесли

С листка армейской маленькой газетки.

Я ваш, друзья,— и я у вас в долгу,

Как у живых,— я так же вам обязан.

И если я, по слабости, солгу,

Вступлю в тот след, который мне заказан,

Скажу слова без прежней веры в них,

То, не успев их выдать повсеместно,

Еще не зная отклика живых,

Я ваш укор услышу бессловесный.

Суда живых не меньше павших суд.

И пусть в душе до дней моих скончанья

Живет, гремит торжественный салют

Победы и великого прощанья.

1948

Звонкой и жесткой

Осенью ранней

Видел я это

В лесном Предуралье.

Через отлогий

Увал каменистый

Просека вдаль

Уносилась, как выстрел.

И на далеком

Ее протяженье —

Дымы, дымки,

Копошенье, движенье.

Музыка, гомон,

Урчанье моторов.

Табор — не табор,

Город — не город.

Горное эхо

С гомоном слитно.

— Дай подойдем,

Поглядеть любопытно.

У котлованов —

Люди, повозки.

Черные, красные

С цифрами доски.

Радиорупор,

Сигнальные флаги.

Шумный рабочий

И праздничный лагерь.

Трактор и тачка,

Лом и лопата.

Бабий платок

И пилотка солдата.

Комбинезон

И треух деревенский.

Всяческий люд,

Но особенно женский.

Девушки в ватниках,

В обуви грубой.

Щеки пылают,

Обветрены губы.

С ними в ряду

За работой суровой

Мужние жены,

Солдатские вдовы.

Мерзлая глина

Звенит под киркою,

Дело нелегкое,

Дело мужское.

Но, погляди,

Управляются быстро

Искрами брызжется

Грунт каменистый.

Но погляди

На девчонок — не чудо ль?

Что за веселья

Дружная удаль!

Вот на минутку

Спины расправят,

Прядки волос

Под косынку заправят,

Лица утрут —

И опять за лопаты.

— Хватит курить,

Мужики и ребята!

Головы в яме —

Вровень с краями.

Столб, как орудие,

Движется к яме.

Глина нарытая —

Груда на груде.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте,

Добрые люди.

Глазом окинь:

— Да откуда их столько?

— А из деревни,—

Народная стройка.

— Лихо копаете!

— Так и копаем.

Так и копаем,

Свет добываем.

Свет добываем,

Выводим на трассу.

Что-то мы вас

Не видали ни разу?

— Может, артисты?

Спойте!

Спляшите!

Ах, журналисты!

Ну, так пишите!

Вот и пишите,

Как мы копаем,

Лес прорубаем,

Свет добываем.

Все чтобы точно.

А мы почитаем,

Как мы копаем,

Свет добываем.

И, повторенное

Тысячеустно,

Слово гремит

По горам захолустным.

Слово звучит

Над разбуженным краем:

— Свет добываем!

— Свет добываем!

Селам, и школам,

И сельсовету.

И всему свету!

И всему свету!

1949

Салют и слава годовщине

Навеки памятного дня.

Салют победе, что в Берлине

Огнем попрала мощь огня.

Салют ее большим и малым

Творцам, что шли путем одним,

Ее бойцам и генералам,

Героям, павшим и живым,—

Салют!

И пусть его услышат

Те, что не рады торжеству,

Что кровью мира пакты пишут,

Войну поют, войною дышат,

Войною бредят наяву.

Два слова к ним по существу.

Я волен речь вести свободно,

Как тот солдат, с кем был в бою,

С кем пыль глотал в страде походной

И чьим поэтом состою.

Ему, творцу бессмертной были,

Что не уйдет во мглу времен,

Вы славу издали трубили,

Когда гроза брала разгон.

Когда вам ужас веял в души,

А он, солдат, свой начал путь

На море, воздухе, на суше,

Врага встречая грудь на грудь.

Вы полагали, он не ведал,

Покуда шла еще война,

Кому, зачем была победа

И по какой цене нужна?

Но вряд ли вы считали сами,

Рядясь под цвет его друзей,

Что вас считает он друзьями

В душе бесхитростной своей.

Еще тогда, играя в прятки

И грея руки близ войны,

Вы не ошиблись в той догадке,

Что он — солдат своей страны.

И не вложить вам миру в уши

Враньем речей, газет, витрин,

Что с моря, воздуха и суши

Грозит вам тот, кто брал Берлин.

Кто городов и сел руины

Вновь оживил в родном краю

И, как на штурм ходил Берлина,

На штурм стихий идет в строю.

И с неизменною отвагой

В труде, обязанном уму,

Творит свой день себе во благо

И человечеству всему.

Себе хозяйскою рукою

Он начертал свой план, свой путь,

И тем лишает вас покоя,

Что не боится вас ничуть.

Он столько вынес и изведал,

Таких больших исполнен сил,

Что страх душе его неведом,

Откуда кто бы ни грозил.

Вам стоит помнить:

День Победы

Он в честь нее провозгласил.

1950

Все, все у сердца на счету,

Все стало памятною метой.

Стояло юное, в цвету,

Едва с весной расставшись, лето;

Стояла утренняя тишь,

Был смешан с медом воздух сочный;

Стекала капельками с крыш

Роса по трубам водосточным;

И рог пастуший в этот час,

И первый ранний запах сена...

Все, все на памяти у нас,

Все до подробностей бесценно:

Как долго непросохший сад

Держал прохладный сумрак тени;

Как затевался хор скворчат —

Весны вчерашней поколенья;

Как где-то радио в дому

В июньский этот день вступало

Еще не с тем, о чем ему

Вещать России предстояло;

Как у столиц и деревень

Текло в труде начало суток;

Как мы теряли этот день

И мир — минуту за минутой;

Как мы вступали за черту,

Где труд иной нам был назначен,—

Все, все у мира на счету,

И счет доныне не оплачен.

Мы так простились с мирным днем,

И нам в огне страды убойной

От горькой памяти о нем

Четыре года было больно.

Нам так же больно и теперь,

Когда опять наш день в расцвете,

Всей болью горестных потерь,

Что не вернуть ничем на свете.

У нас в сердцах та боль жива,

И довоенной нашей были

Мы даже в пору торжества

Не разлюбили, не забыли.

Не отступили ни на пядь

От нашей заповеди мира:

Не даст солгать вдова иль мать,

Чьи души горе надломило...

Во имя счастья всех людей

Полны мы веры непреклонной —

В годах, в веках сберечь наш день,

Наш мирный день, июнь зеленый.

1950

1

Живым — живое в этой жизни краткой,

Но каждый в вечность уходящий час,

Но каждый камень нашей мирной кладки,

Но каждый колос, что растет для нас

И зреет на полях необозримых,

Но каждый отзвук радиоволны —

Все память о товарищах родимых,

Когда-то не вернувшихся с войны.

Расставшись, мы не стали им чужими

Среди забот и новых дел своих.

Но если б мы одной лишь скорбью жили,

Мы были б нынче недостойны их.

2

Он пал за мир — так сказано о нем,

Так мы тебя о сыне извещали.

Мы жизнью нашей, нашим светлым днем

Твоей святой обязаны печали.

И мы всегда в долгу перед тобой,—

Коль не страдаем памятью короткой,—

Перед тобой, перед его вдовой,

И перед каждой долею сиротской.

И мы тебя с волненьем узнаем

На торжествах и в мирном свете буден.

Вот мать того, кто пал в бою с врагом

За жизнь, за нас. Снимите шапки, люди!

3

Проходит срок и боли и кручине,

И ты уже за жизнью трудовой,

За вдовьей думой о семье, о сыне

Не ждешь вестей от почты полевой.

Но так же, как и в горькую годину,

Мы славим подвиг павшего в бою.

А подвиг тот — он твой наполовину,

Ты половину вынесла свою.

Ты рядом шла, сражалась вместе с нами,

И ныне с нами ты в строю, вдова.

Священная годов минувших память

Да будет в новом подвиге жива!

1949—1951