Поэзия периода Великой Отечественной войны и первых послевоенных лет

После трудного боя достался матросам

Этот каменный полуразрушенный дом,

Что стоял у дороги, над самым откосом,

Озаренный огнем, на пригорке крутом.

С подоконника вражеский автоматчик

Мертвым рухнул на камни. Пришла тишина...

И снаружи, гранату за пазуху пряча,

В едкий комнатный дым ворвался старшина.

Возле детской кроватки игрушки стояли,

Опрокинулся плюшевый желтый медведь...

И в распахнутом взрывом крылатом рояле

Золотилась широкая струнная медь.

Старшина озирался — в надвинутой каске,

В полушубке бараньем, высокий, прямой,

От снегов Заполярья, предгорий кавказских

По дорогам войны он вернулся домой!

Он вернулся домой... Стены были, как в тире,

В пулевых отпечатках... Скрипело стекло...

Сколько времени не был он в этой квартире!

Сколько дней, как расстался он с ней, истекло!

Он любил говорить: «Вот добудем победу,

Мир подпишем, винтовки держа на весу,

И домой я к жене и к мальчонке приеду,

И хороших подарков семье навезу».

Но когда прочитал он короткую сводку,

Что враги подступили к родимым местам,

Отправляясь на юг, покидая подлодку,

Он совсем говорить о семье перестал.

С автоматом, на серых камнях у Моздока,

Поджидал он часами — и немцу каюк...

А потом мы рванулись на запад с востока,

Проходя опаленный, дымящийся юг.

Шли на запад морская пехота и танки.

Старшина не смотрел на счастливых людей,

Только будто от тайной мучительной ранки

Становился лицом все мрачней и худей.

И теперь вот — прострелены стены, как в тире,

И от крови врага подоконник намок...

Он стоял в разоренной, холодной квартире

И еще в свое горе поверить не мог.

Он буфет распахнул... Опустелые полки...

Он вдоль выбитых окон к столу пробежал.

На столе, на полу, где посуды осколки,

Лишь следы разоренья, следы грабежа.

Что искал он в вещах этих, некогда близких?

Что надеялся здесь увидать старшина?

Неужели двух строчек, короткой записки

Не могла на прощанье оставить жена?

Краснофлотцы входили, стараясь не топать,—

В блеске ближних пожаров, в мерцанье ракет.

И, с лица вытирая тяжелую копоть,

Кто-то вдруг наклонился, взглянув на паркет.

Из-под шкафа чуть видно бумажка торчала.

Старшине передали ее моряки.

Старшина посмотрел и не понял сначала

Торопливых каракулей детской руки.

Сын писал: «Угоняют в Германию, папа.

Мы не плачем. Мы ждем — ты придешь нам помочь».

...По широким ступеням парадного трапа

Мы спускались гурьбой в озаренную ночь.

Старшина отошел, успокоиться силясь.

Загремели гранаты на черном ремне.

Только щеки небритые перекосились...

И таким навсегда он запомнился мне.

Он смотрел на письмо неотрывно и странно,

И казалось, плывет под ногами земля.

И сказал чернобровый сигнальщик с «Тумана»,

С легендарного северного корабля:

— То, что мы увидали, товарищи, с вами,

Это горькое горе за сердце берет.

Невозможно помочь никакими словами,

Так поможем делами! На запад, вперед!

Чтоб о нашем походе слагалась былина,

Чтобы песни звенели о нем в вышине...

Если нужно, матросы, рванем до Берлина,

Но клянемся семью возвратить старшине!

И вошли мы в Берлин через битвы и муки,

Сквозь огонь, через смерть, на немолкнущий зов,

И сомкнулись детей исхудалые руки

На обветренных шеях суровых отцов.

Всех врагов краснозвездная сила сломила,

Разгромила оплот угнетенья и зла —

То Советская Армия, армия мира,

Человечеству новую жизнь принесла.

1943—1945

Северный флот