Похождения Рокамболя. Книга 3. Клуб Червонных Валетов

Похождения Рокамболя.
Книга 3.
Клуб Червонных Валетов
I.

Однажды, около четырех часов вечера, по одной из дорог Нивернэ быстро ехала почтовая коляска. Это было в 184* году, осенью, то есть в конце октября. В это время года нет в мире страны прелестнее средней Франции, в особенности той части Нивернэ, которая прилегает к департаменту Ионны и составляет часть округа Кламеси.

Летний, темно-зеленый цвет пастбищ становится тогда нежнее и переходит почти в желтый, предвещающий приближение морозов, леса начинают терять листья, и огромные, меланхолические тополи, окаймляющие канал и реку Ионну, гнутся от дуновения первых северных ветров, однако воздух бывает тогда еще тепел и небо безоблачно; по утрам, полупрозрачный туман покрывает луга и болота и исчезает при восхождении солнца; вечером же он медленно спускается с вершин холмов и стелется длинными полосами по долинам, позлащенным последними лучами заходящего солнца.

Почтовая коляска, о которой идет речь, проезжала в это время по самым живописным и диким местам этой прекрасной страны: по долине, где протекает бесчисленными извилинами река и рядом с нею проходит канал.

Долина эта окружена двумя цепями холмов, покрытых обширными лесами, доходящими до Морвана. Местами, из-за мшистых скал и зеленых деревьев, корни которых омываются рекою, виднеются то живописная колокольня сельской церкви, то деревня с соломенными крышами. Порой появляются красивые развалины какого-нибудь феодального замка, случайно уцелевшего с 1793 г. Большая дорога расстилалась лентой по берегу канала, мимо домиков шлюзных служителей, мимо деревень, расположенных почти везде по косогорам, между дубовыми рощицами и виноградниками, и опоясанных зелеными лугами.

В открытой почтовой коляске, ехавшей по этой дороге, сидели Мужчина и женщина, а между ними красивый четырехлетний, белокурый и голубоглазый ребенок, болтавший без умолку, делавший разные вопросы отцу и матери и восхищавшийся звоном бубенчиков, привязанных к сбруе четырех сильных лошадей, тащивших коляску.

Отец ребенка был человек еще молодой, лет тридцати семи или восьми, высокий ростом, смуглый, с черными волосами и голубыми глазами.

Его несколько строгое лицо было чрезвычайно красиво и принимало почти юношеский вид, когда прекрасный ребенок устремлял на него свой взгляд, полный наивного любопытства и почтительного удивления, свойственного только раннему возрасту.

Матери было около двадцати пяти лет, она была белокура и немного бледна; ее улыбка выражала грусть, и она походила на ребенка, как распускавшаяся роза на бутон.

Ребенок сидел между отцом и матерью, которые придерживали его одной рукой, а их другие две руки были соединены позади его спины нежным пожатием.

Этот залог любви, казалось, продлил их медовый месяц, столь короткий для многих, но для них, по-видимому, нескончаемый.

Щегольской дорожный костюм путешественников и два лакея, сидевшие позади их коляски, доказывали их высокое положение в свете: это были граф и графиня де Кергац, возвращавшиеся из Италии в свое поместье Маньи-на-Ионне. Они намеревались провести там осень и возвратиться в Париж не ранее как в половине декабря.

Граф

и

графиня

де

Кергац

покинули

Париж

неделю

спустя

после

их

свадьбы

.

Очарование первой любви еще более усилилось от уединения на берегу моря в Сицилии, где ими была нанята вилла близ Палермо.

Они прожили там, под теплыми солнечными лучами и весенними ветрами, шесть месяцев; время, когда во Франции бывает холодно и туманно.

Затем они вернулись в Париж и поселились в отеле на улице св. Екатерины.

Но тут перемена воздуха и тяжелые воспоминания так губительно подействовали на здоровье Жанны де Кергац, что хрупкая молодая женщина сделалась серьезно больна, и доктора предписали ей вернуться в Сицилию.

Арман де Кергац, опасаясь за жизнь своей беременной жены, вернулся с нею опять в Сицилию.

Влияние климата не замедлило отразиться на ее здоровье.

Жанна опять поправилась и сделалась еще более красивой, более молодой, чем прежде. Здесь у них родился ребенок, и они прожили в благодатном климате Палермо больше трех лет, потому что граф не решался еще вернуться в Париж, этот страшный большой Вавилон.

Но в одно время,- когда в Сицилии, как и во всякой стране, было холодно и ненастно, они отправились путешествовать. Проехали почти всю Италию и, посетив Рим, Венецию и Флоренцию, направились во Францию через Варнский департамент, эту Италию в миниатюре.

Пятнадцать дней спустя они уже ехали по дороге в Нивернэ, где мы их теперь и застаем в пяти или шести лье от замка Маньи.

- Не будешь ли ты, милая Жанна, скучать в нашем уединенном замке и сожалеть о Палермской вилле? - спросил граф.

- О, нет! - отвечала Жанна.- С тобою мне везде хорошо.

- Если ты желаешь, душа моя,- сказал де Кергац,- мы проведем всю осень в Маньи и поедем в Париж в конце января.

- Ах, как бы я этого желала! - сказала Жанна,- Этот гадкий Париж всегда так темен, так печален! Он наводит на такие ужасные воспоминания!..

Арман де Кергац вздрогнул.

- Бедная моя Жанна,- сказал он,- я вижу морщину на твоем лбу и беспокойство в твоем взгляде… и я понимаю тебя…

- Нет Арман, ты ошибаешься, но знаешь, счастье так не надежно.

Жанна при этих словах ласково, но как-то грустно посмотрела на Армана.

- Ах, я помню, что и в Палермо ты иногда произносила ужасное, проклятое имя.

- Андреа! - воскликнула Жанна с трепетом.

- Да, Андреа! Ты говорила мне, что боишься адского гения этого человека. Боже мой! Если мы встретимся с ним здесь…

- Да,- проговорила графиня,- я говорила тебе это, мой милый Арман, но я была тогда точно в каком-то помешательстве, забыв, как ты благороден и силен. С тобой я могу жить повсюду, не опасаясь ничего.

- Ты права, дитя мое,- сказал ей растроганный граф,- я силен, чтобы защитить тебя, силен потому, что люблю тебя и что за меня Бог, который назначил меня твоим защитником.

Жанна устремила на своего мужа доверчивый взгляд женщины, вполне полагающейся на человека, избранного ею себе опорой.

- Я знаю,- продолжал Арман,- что брат мой Андреа принадлежит к числу тех людей, к счастью редко встречающихся, которые превратили наше общество в поле сражения, где они развевают знамя зла; знаю также, что его адский гений не скоро придет в уныние, что жестокая ненависть его ко мне усилилась еще больше от неудачи, когда он осмелился оспаривать тебя у меня. Но успокойся, дитя мое, приходит час, когда демон, утомленный напрасной борьбой, удаляется навсегда, и этот час, конечно, пробил для Андреа, потому что он оставил нас в покое и отказался от своего бесполезного мщения.

Помолчав немного, Арман прибавил:

На другой день после нашей свадьбы, мой ангел, я отослал через Леона Роллана двести тысяч франков этому недостойному брату и просил его письменно выехать из Франции в Америку, где бы он нашел забвение и раскаяние. Помиловал ли Бог эту грешную и непокорную душу - не знаю, но в продолжение четырех лет неутомимая полиция, которую я организовал в Париже с целью сделать хотя немного добра, и начальство над которой я предоставил, на время своего отсутствия, нашему доброму другу, Фернану Рошэ, доставила мне сведения, что мой брат Андре выехал из Франции и более не возвращался. Может быть, он умер.

- Арман,- прошептала молодая женщина,- к чему делать такие предположения.

Вместо ответа граф нежно поцеловал жену в лоб.

- Да,- сказал он, - к чему вспоминать о старом горе. Будем жить настоящим счастьем, воспитывая и заботясь о своем ребенке, а также будем помогать бедным и утешать страдающих.

Во время этого разговора графа и графини де Кергац почтовый экипаж мчался во всю рысь, как вдруг почтарь закричал «берегись» столь сильно, что привлек внимание молодых супругов и заставил их взглянуть на дорогу.

Какой-то человек неподвижно лежал поперек дороги.

- Поди прочь! - снова закричал почтарь.

Но человек этот не трогался с места, несмотря на то, что лошади едва не наехали ему на ноги. Почтарь, для избежания несчастия, круто сдержал лошадей.

- Этот человек вероятно пьян,- сказал де Кергац.

И, повернувшись к лакеям, сидевшим позади коляски, он прибавил:

- Жермен! Оттащи этого человека подальше от дороги и положи на такое место, где бы его не раздавили.

Лакей повиновался и подошел к лежавшему человеку.

Человек этот был одет в лохмотья; его лицо обросло бородой; казалось, он был без чувств.

- Бедный человек? - прошептала графиня, тронутая до слез.- Он, может быть, лишился чувств от голода.

И она, обратясь к одному из лакеев, быстро проговорила:

- Франсуа, достань скорее из сундука бутылку малаги и чего-нибудь поесть.

Арман вышел из коляски и подойдя к нищему, увидел, что это был почти молодой человек; его лицо, исхудавшее от страдания, сохранило следы необыкновенной красоты; борода и волосы были прекрасного белокуро-золотистого цвета, его расцарапанные босые ноги и загорелые руки имели изящные формы.

Граф посмотрел на этого человека и вскрикнул от изумления.

- Боже мой? - прошептал он.- Какое необыкновенное сходство! Можно подумать, что это Андреа…

Графиня де Кергац также вышла из коляски, подошла к нищему и тоже вскрикнула от удивления.

- Да, это Андреа?..- повторила она.

Однако было невероятно, чтобы баронет сэр Вильямс, щеголеватый виконт Андреа, постепенно падая, дошел до того, что стал просить милостыню по дорогам; невероятно, чтобы он не имел ни обуви, ни одежды и чтобы мог лишиться чувств от голода. Во всяком случае, если это был он, его исхудавшее, бледное лицо, носившее следы страданий, говорило каким он подвергался жестоким испытаниям и лишениям.

Лакеи подняли этого человека, а Арман дал ему понюхать спирту.

Нищий не скоро открыл глаза. Когда же он пришел в чувство, то испустил вздох и проговорил несколько несвязных слов.

- Было жарко…- шептал он,- я был голоден… не знаю, что случилось… но… я упал…

Говоря это, нищий, на которого де Кергац и его жена продолжали смотреть с боязливым любопытством, озирался блуждающим взором. Но вдруг, взглянув на Армана, он задрожал и стал вырываться из рук лакеев, пытаясь бежать. Но его ноги опухли от продолжительной ходьбы и он не мог сделать даже двух шагов.

- Андреа! - воскликнул Арман, сердце которого наполнилось глубоким состраданием.- Андреа, ты ли это?

- Андреа? - повторил нищий безумным голосом.- Что вы говорите мне об Андреа?.. Он умер… Я не знаю его… Меня зовут Жером-нищий.

Он судорожно дрожал, и зубы его стучали; он сделал крайнее усилие, чтобы вырваться и убежать, но силы изменили ему; с ним опять сделался обморок и он опустился на землю как умирающий.

- Это мой брат! - воскликнул граф, который, при виде этого человека, дошедшего до такого постыдного и горестного положения,' забыл все его преступления и помнил только, что одна мать произвела их на свет.

- Это твой брат, Арман! - повторила графиня, также воодушевленная состраданием.

Лишенного чувств нищего перенесли в коляску, которая, понеслась как молния и вскоре въехала в липовую аллею; ведущую к воротам замка.

Нищий очнулся уже в кровати роскошной спальни. Мужчина и женщина с видом беспокойства стояли около него, выслушивая наставления медика.

- Обморок,- говорил доктор,- произошел от недостатка пищи и усиленной ходьбы. Ноги опухли. Он прошел со вчерашнего дня не менее двадцати лье.

- Андреа! - шептал де Кергац, наклоняясь к уху нищего, - Ты здесь у меня… у брата… у себя.

Андреа, ибо это был действительно он, продолжал смотреть на брата дикими и испуганными глазами. Судя по выражению его лица, можно было подумать, что он видит сон и старается разогнать страшное видение.

- Брат…- повторил де Кергац растроганным и ласковым голосом,- брат… ты ли это?

- Нет, нет!.. - бормотал тот.- Я не Андреа, я нищий бесприютный бродяга… человек, которого преследует божеское правосудие, и которого всякий час мучит раскаяние… Я большой преступник, добровольно осудивший себя странствовать без отдыха по свету и таскать за собой тяжесть нечестивых дел.

Господин де Кергац вскрикнул от радости.

- Ах, брат, брат! - шептал, он.- Наконец-то ты раскаялся? Граф подал знак жене, которая вышла, уведя за собой доктора. Тогда Арман, оставшись один у постели виконта Андреа, взял дружески его руку и сказал ему:

- Мы дети одной матери, и если правда, что.твое сердце наполнилось раскаянием…

- Наша мать!.. - прервал Андреа глухим голосом.- Я был ее палачом…

И он прибавил голосом глубокого смирения:

- Брат, когда я немного отдохну, когда опухоль спадет с моих ног, и я буду в состоянии продолжать путь, ты отпустишь меня, не правда ли?.. Кусок хлеба, стакан воды - нищему Жерому больше ничего не нужно.

- Боже мой! - воскликнул де Кергац, благородное сердце которого билось от волнения.- В какую же ты впал ужасную нищету, бедный брат!

- В добровольную нищету,- сказал нищий, смиренно преклонив голову.- Однажды пришло раскаяние, и мне захотелось искупить все мои преступления… Двести тысяч франков, полученные от вас, брат, я не промотал. Они положены в Нью-Йоркский банк. Доход с них вносится в кассу благотворительных заведений. Мне ничего не нужно. Я присудил себя странствовать по свету, просить милостыню, спать в конюшнях и гумнах… 'а иногда и на дороге. Может быть со временем Бог, которого я молю денно и нощно, простит меня.

- Довольно! - сказал Арман.- Во имя Бога, брат, я прощаю тебя и говорю тебе, что искупление достаточно велико.

И господин де Кергац, обняв Андреа, прибавил:

- Мой возлюбленный брат, хочешь ли ты жить со мной под одной кровлей, не как бродяга или преступник, но как друг, как равный мне, как сын моей матери - раскаявшийся сын, которому открыты наши объятия. Останься, брат, между мной, моей женой и моим сыном, ты будешь счастлив, потому что ты прощен!