Похождения Рокамболя. Книга 3. Клуб Червонных Валетов

XXVI.

Это случилось накануне того дня, когда Фернан Рошэ был отвезен в карете Бирюзы на Амстердамскую улицу и высажен Против вокзала железной дороги.

Читатель помнит, что Фернан сорвав с глаз повязку, подошел к фонарю и при свете его прочитал прощальное письмо своей прекрасной сиделки. Невозможно изобразить остолбенение и отчаяние, овладевшее бедным, ослепленным безумцем, погубленным женщиной, которая почти в один и тот же час выдела, как два человека почувствовали к ней самую жестокую, самую гибельную страсть. Удрученный и уничтоженный он долго стоял, прислонясь к стене, чтоб не упасть от бессилия. Потом его оцепенение перешло в лихорадочную экзальтацию.

- О! Я отыщу ее! - воскликнул он.

Он потел неверным и неровным шагом, куда глаза глядят, как будто бы хотел отыскать свой собственный след и возвратиться туда, откуда пришел, пройти по той дороге, по которой приехал с завязанными глазами. Но случай привел его на улицу Исли, находившуюся недалеко от площади Гавра. Когда он заметил, что находится при входе на эту улицу, Фернан машинально дошел до своего дома и позвонил. Он стучался у себя, а нескольких шагах от жены и от сына, которых он не видал уже целую неделю и которых забыл, как герой Тасса, Ринальд, потерявший память в очарованных садах Армиды, забывший и о стане крестоносцев, и о своих товарищах.

При звоне колокольчика дверь отворилась.

Фернан вошел во двор отеля, где никого не было и царствовала тишина. Фернан поглядел на дом и увидел свет только в одном окне. Этот свет выходил из окна комнаты его жены и неясно светил из-за шелковых занавесок. Этот человек, возвратившийся домой пешком, в поздний час, украдкой, как вор, пробирающийся в чужое жилище,- этот человек провел рукою по лбу и только теперь начал припоминать, что с ним случилось, и приводить в порядок свои спутанные мысли. Было ли это пробуждением от странного и тяжелого сна после четырехлетнего счастья и любви, о которых напомнил ему неясный свет, выходивший ночью из окна комнаты его жены? Не мучил ли его отвратительный кошмар и в то время, как он спал подле колыбели своего сына, под шелковым пологом в спальне Эрмины, его белокурой подруги, не слышал ли он во сне звук шпаг? Не во сне ли он лежал в незнакомой комнате, под надзором демона с очаровательными формами, хотевшего завладеть его душой? Или эти четыре года счастья, Эрмина, его обожаемая жена, его беленькое и розовое дитя, его великолепный отель, блестящий позолотой, его домашний очаг - все это был продолжительный сон, пробудясь от которого, несчастный увидел, что он изгнан женщиной, в которую был безумно влюблен?

Делая себе эти вопросы и повинуясь привычке, Фернан пошел далее, достал из кармана ключ, отворил стеклянную дверь в сенях, пошел вверх по лестнице и дошел до комнаты жены.

Мы сказали уже, что Эрмина лежала на софе неподвижно, без сил, без голоса, но, когда она услышала, что по комнатам раздались любимые шаги, когда дверь будуара отворилась, а в ней появился Фернан, к бедной, разбитой женщине возвратились и мужество, и энергия, и голос; она бросилась к мужу и с криком неизъяснимой радости, обвив свои руки вокруг его шеи, сказала:

- Ах! Это ты, это ты наконец!

Эти горячие объятия, этот голос, этот крик, в котором выразилось все безмятежное, четырехлетнее счастье, окончательно привели Фернана в себя и вывели из нравственного оцепенения. Он крепко обнял свою жену и, так как разум возвратился к нему, он хотел откровенно признаться ей во всем, что с ним случилось; каким образом, независимо от его воли, во время его беспамятства, он был перенесен в незнакомый дом, где за ним ухаживала незнакомая женщина, которая неожиданно выпроводила его из своего дома.

Но от зазрения ли. совести, или от страха обеспокоить сердце ангела, который принял его с распростертыми объятиями, или по причине какой-нибудь гибельной задней мысли, которая вдруг овладела им, этот человек, который только что сию минуту казался тронутым и взволнованным и который за минуту перед этим был не в силах собраться с мыслями, этот человек вдруг почувствовал, что к нему возвратилось все его хладнокровие, вся гибкость ума и совершенное спокойствие мужа, собравшегося обнаружить перед женой не голую истину, но истину, прилично одетую и наряженную согласно с требованием настоящей минуты.

- Ах! Милая Эрмина,- проговорил он,- Боже мой, как я страдал!.. И как ты должна была страдать!

И он увлек ее на софу, посадил к себе на колени и поцеловал в лоб; счастливая женщина, трепеща от поцелуя, как в первый день брака, подумала, что ее муж совершенно возвращен ей и душой и телом. Кроме того, ей все еще казалось невозможным, чтобы он мог, даже в помыслах, быть неверным ей хоть на минуту, и она готова была воскликнуть: «Нет, де Шато-Мальи солгал», когда Фернан зажал ей рот и сказал:

- Ты простишь меня, не правда ли?

Он попросил прощения, значит он виноват. Она смолчала и посмотрела на него.

- Да, мой ангел,- сказал он,- твой Фернан, который любит тебя, твой Фернан, которому ты веришь, вел себя, как ветреник, как ребенок. Он забыл, что время шалостей холостяка прошло, что у него есть жена и сын, и оставил тебя на балу одну, тебя, милую, любимую жену, и пошел рисковать жизнью, которая ему не принадлежала. И все это за неосторожно сказанное слово, - продолжал он действительно чистосердечно, потому что в эту минуту он забыл незнакомку и видел и любил только свою жену, из-за глупой ссоры за картами, из-за пустяков, я пошел драться в два часа ночи!

- Боже мой, Боже мой! - прошептала Эрмина, глядя на него с любовью. - Я знала это… я все угадала… Но, ты был легко ранен, не правда ли?

Она смотрела на него и, казалось, искала место, в которое проникло гибельное лезвие.

- Совсем безделица,- сказал он,- одна царапина.

И, так как улыбка возвратилась на ее уста и осветила ее лицо, омрачившееся на минуту от беспокойства, он сказал:

- Одна царапина, от которой я, однако, пролежал целую неделю в постели, она произвела сначала обморок, а потом бред. Куда меня отнесли… что тебе написали, я не знаю… О! Все это сон,- прибавил он, проведя рукой по лбу.

При этих словах он встал, подбежал к двери, ведущей в спальню жены, и подошел к колыбели сына.

Можно было видеть, что он хотел избежать объяснений и прибегнуть к родительской нежности. Он взял сына на руки и осыпал его поцелуями; дитя проснулось и расплакалось.

А мать, которая слышит плачь сына, ни о чем более не думает, как о нем, и забывает свои собственные горести, свои мучения и ревность.

Фернан снова положил ребенка в колыбель. Оба наклонились над ним и стали целовать его. Сам сэр Вильямс, если бы мог присутствовать при этой сцене, усомнился бы в своем могуществе, увидев, как. возвратилось счастье под кров, откуда его хотел изгнать насильно его адский гений. Но вдруг Фернан отошел в сторону. Одно воспоминание воскресло в его сердце, проклятый и роковой образ явился перед его глазами… Ему показалось, что взгляд голубых глаз, взгляд глубокий, как лазурь безбрежного моря, и чарующий, как пучина морская, тяготит над ним всею силой. Он побледнел и задрожал; облако отуманило его взгляд, его лоб омрачился, в эту минуту.

- Эрмина,- сказал он жене, взяв у нее руку,- ты дашь мне обещание…

Она посмотрела на него с мучительным удивлением, потому что ее поразила быстрая перемена в нем.

- Говори!..- сказала она, затрепетав.

- Ты должна обещать мне,- сказал Фернан, - никогда не расспрашивать о том, что происходило в продолжение этих восьми дней.

- Я тебе это обещаю,- сказала она с покорностью.

- Ты никогда не будешь спрашивать у меня, где я был и кто ухаживал за мной во время болезни, не правда ли?

- Обещаю,- проговорила бедная женщина, которая поняла теперь, что де Шато-Мальи не обманул ее.

- Твое счастье зависит от этого,- сказал Фернан вздохнув. Он надеялся, что преследующее его воспоминание изгладится.

Пробудясь на следующий день, Фернан бросил вокруг себя такой же удивленный взгляд, каким он окидывал роскошное убранство комнаты прекрасной незнакомки в тот день, когда он очнулся у нее от продолжительного обморока. Точно так же, как и тогда, он старался припомнить место, где он теперь находился и увидев, что он дома, удивился и почувствовал почти сожаление. Он так много пережил головою и сердцем в продолжение этой недели, он так привык видеть ее, эту незнакомую женщину, сидящую у изголовья его кровати и ожидающей его пробуждения.

Очнувшись в первый раз у незнакомки, он вздохнул и стал думать о своей спальне, где он спал на одной и той же подушке со своей молодой женой, подле колыбели сына, теперь же, проснувшись в комнате, напоминавшей ему четырехлетнее счастье, он невольно стал думать о своем пробуждении у незнакомки, и первый предмет, который стал искать его взгляд, была она, его прекрасная сиделка, подходившая к нему на цыпочках.

Вид сидящей жены и колыбель сына напоминали ему, что Незнакомка не может прийти.

Желая оттолкнуть докучливую, искушающую мысль, Он стал искать утешения в настоящем. Он стал смотреть на хорошенькую головку жены и на сына - единственный залог их любви. Но воспоминание о вчерашнем дне не давало ему покоя.

Напрасно он старался всеми силами оттолкнуть ее образ, он беспрестанно возвращался. Фернан, в первый раз в жизни, встал с постели, не поцеловав Эрмину.

Эрмина спала. Она провела так много ночей без сна, мучаясь ожиданием и терзаясь отчаянием, что наконец не могла преодолеть усталости и уснула подле того, который, как она думала, возвращен ей,

Фернан встал без шума, украдкой, и вышел из комнаты на цыпочках. Ему был нужен воздух и уединение; он надеялся, что первые лучи} солнца, первый утренний ветерок успокоят его несколько и разгонят - тяжелые воспоминаний и видения ночи;

Эрмина ничего не говорила домашней прислуге о своем беспокойстве; для них барин куда-то уезжал и этого было довольно для них. Поутру люди узнали от швейцара, что барин возвратился ночью.

Фернан пошел в конюшню и велел оседлать свою любимую лошадь. Он сел на нее и, сказав, что возвратится к завтраку, поехал большой рысью на улицу Рояль, оттуда на Елисейские поля, в Нельи, и, наконец, повернул в Булонский лес, возвратился через Пасси и дорогу в Сен-Клу.

Эта быстрая езда гармонировала волнению его сердца… Он возвратился к одиннадцати часам.

Эрмина тоже уже встала и ожидала его. Проснувшись и не найдя его подле себя, Молодая женщина испугалась; она подумала, что он опять убежал, что ее гнусная соперница приезжала за ним к ним в дом, но она вскоре успокоилась, узнав от горничной, что барин поехал верхом. Фернан разве не имел привычки выезжать каждое утро верхом на своей степной кобыле?

Эрмина оделась с дивным вкусом, ее свежий утренний костюм мог бы очаровать не только графа де Шато-Мальи, но даже пленить самого пресыщенного человека. От страданий предыдущих дней, она немного побледнела и это в высшей степени шло к ней.

Фернан, увидя ее опять забыл происшедшее. Он весь день не отходил от жены и ребенка, как будто боялся остаться один.

Погода была холодная, но ясная и сухая; в полдень солнце светило ярко.

Фернан приказал заложить лошадей и пригласил Эрмину ехать кататься. Они поехали бульварами, выехали на площадь Бастилии, повернули в предместье св. Антония и, въехав на улицу св. Екатерины, остановились у отеля графа де Кергац.

Графа не было дома, но графиня была у себя. Молодые супруги просидели у нее около часу и возвратились домой. В продолжение всей прогулки Фернан был весел и разговорчив.

Эрмина надеялась и в глубине души благодарила де Шато- Мальи, ее отсутствующего благодетеля. Но к вечеру смертельная тоска овладела Фернаном. Он снова сделался мрачен, угрюм, молчалив… Эрмина,. несмотря на огорчение, сдержала данное обещание и ни о чем не расспрашивала его; она довольствовалась тем, что оказывала ему ласки, внимание и услуги женщины преданной, любящей и желающей быть любимой.

Таким образом прошли три дня. В это время больной духом Фернан был попеременно то весел, то печален; то казался любящим и ухаживал за молодой женой, брал на руки сына и разговаривал с ним детским языком, то вдруг опять впадал в мрачное расположение духа, ничего не говорил, едва отвечал на вопросы и с грубым нетерпением отталкивал ласкающуюся жену.

Бедная Эрмина молча глотала свои слезы и, падая на колени, молила Бога исцелить ее Фернана от постигшей его болезни.

На четвертый день поутру Фернан, по обыкновению, велел оседлать свою лошадь и поехал кататься. Но час завтрака прошел, а он не являлся. Небольшой дождь, начавшийся после его отъезда, подал Эрмине надежду, что Фернан зашел позавтракать в Мадрид или в Эрменонвиль.

Но вечер прошел… Наступила ночь… Эрмина пришла в ужас… Фернан не возвращался… Она прождала его всю ночь до утра, когда солнце уже осветило ее комнату… Фернан все еще не приходил. Эрмина была едва жива. Вдруг послышался во дворе лошадиный топот.

- Это он! - подумала она, бросившись к окну и открыв его.

Это была его лошадь, но его самого не было. Лошадь привел комиссионер.

Эрмина, предчувствуя несчастье и совершенно растерявшись, вышла во двор и стала расспрашивать комиссионера, тот отвечал, что за час перед тем он видел, как проехала коляска, в которой сидела молодая белокурая дама в голубом платье, а возле нее ехал верхом молодой человек. Увидя его, он слез с лошади и велел отвести ее домой, а сам пересел в коляску к молодой даме. Более он ничего не знал.

При этом рассказе у Эрмины закружилась голова; она уже более не сомневалась в том, что белокурая дама была та тварь, которая похитила у нее сердце мужа; она поняла, что Фернан снова попался в руки чудовища, что минотавр снова схватил свои? жертву, и безумствуя от горя, сама не зная, что делать, не помышляя о том, что хочет поступить неосторожно, она велела подать свою карету, села в нее в утреннем платье и закричала кучеру: «На улицу Лафит, 41!»

Прекрасная и добродетельная Эрмина при этом новом несчастии вспомнила де Шато-Мальи и, не рассуждая, что ехать к нему явно в девять часов утра, значило компрометировать себя навеки, она бросилась к этому человеку, полагая, что он поможет еще раз отвратить опасность и спасти от несчастья.

В эту же минуту, как карета остановилась у подъезда графа и Эрмина стала выходить из нее, из ворот выехал фиакр. Те, которые были на балу у маркизы Ван-Гоп узнали бы, что человек, сидевший в фиакре! был сэр Артур Коллинс. Он узнал Эрмину; гнусная улыбка озарила его кирпичное лицо.

- Ах, наконец!..- прошептал он,- граф решительно счастливец!

И фиакр его продолжал свой путь.