Похождения Рокамболя. Книга 3. Клуб Червонных Валетов

XXIII.

Граф де Шато-Мальи был из тех людей, которые идут наравне с веком и воспринимают почти все его идеи. Как настоящий парижанин с Итальянского бульвара, граф был, что называется, в полном смысле слова праздношатающимся.

В отношении нравственности он был снисходителен как к себе, так и к другим.

Относительно некоторых предметов у него были очень твердые правила честности, относительно же других - очень неопределенные.

Поэтому он принял без малейшего зазрения совести предложение рыжего джентльмена, сказав самому себе, что только дурак может отказаться от возвращения себе потерянного наследства, когда для этого нужно только соблазнить хорошенькую молоденькую женщину.

Сэр Вильямс, конечно, не сделал графа поверенным-в своих тайных замыслах, потому что граф, без сомнения, не захотел бы присоединиться к ассоциации бандитов; но он выставил себя перед ним, как отверженного влюбленного, который приносит в жертву своей мести и душу и деньги.

Смотря на дело с этой стороны, очень натурально, что граф взял на себя предложенную роль. Он не был знаком с Фернаном Рошэ. Эрмина же была красавица. Этих двух причин было достаточно для успокоения его совести.

Несмотря на быстроту, с какою женщины умеют скрывать свои впечатления и придавать своему лицу вид спокойствия, от де Шато-Мальи не скрылись ни встревоженный вид Эрмины, ии ее волнение.

Он отгадал, что вокруг нее происходило что-то недоброе.

- Граф! - скапала молодая женщина после обычных приветствий,- часто ли вы бываете у маркизы Ван-Гоп?

- Очень часто.

- Какие лица составляют ее обычное общество?

- Почти все светское.

Молодая женщина вздохнула, но к ней уже возвратилась нравственная сила, так что она могла расспрашивать, не отвечая на вопросы, проникать в чужие тайны, не выдавая своих.

Эрмина в первые минуты горя чистосердечно, не задумываясь, выказала перед графом де Кергац и виконтом Андреа невыразимые мучения, которые она терпела. Она показала им записку, написанную женской рукой и заставляющую предполагать, что другая женщина овладела тем, кого она призывала всем сердцем и кого оплакивала, как умершего, но в присутствии де Шато-Мальи, то есть постороннего человека, Эрмина призвала на помощь всю свою женскую осторожность. Она старалась узнать что-нибудь, не высказывая ничего, и только тогда, когда граф откровенно признался, что не заметил Фернана Рошэ на балу, молодая женщина решилась немного довериться ему.

- Мой муж,- сказала она,- ушел около двух часов утра, сказав мне, что не возвратится домой к вечеру. Я ждала его вчера целый день, ждала ночь и сегодня утром. А его все еще нет.

Граф получил поутру маленькое письмо от своего таинственного соумышленника, письмо, в котором тот давал подробные инструкции, и потому он сказал:

- Ваш муж высок ростом, брюнет, с маленькими черными усами?

- Да, - сказала Эрмина.

- Ему двадцать восемь или тридцать лет.

- Это совершенно верно, сударь.

- Ах! - сказал граф,- я видел, как он вышел от маркизы с майором Карденом, шведским офицером.

- И… вы уверены,- спросила Эрмина,- что они были вместе?

- Вполне уверен.

- Боже мой! - сказала она, не упоминая о полученной записке,- я боюсь, не было ли дуэли? Он может быть ранен?

- Именно,- отвечал граф,- мне кажется, я что-то припоминаю, за картами была какая-то ссора… Но был ли замешан в ней ваш муж, я не знаю.

Эти слова, казалось, бросали свет на положение дела, но письмо Фернана затемняло одну сторону картины.

И однако же Эрмина не сказала ни слова о письме и оставила графа в уверенности, что она ничего не знает о том, что сделалось с ее мужем и жив ли он или умер.

- Сударыня, я знаю майора Кардена,- сказал граф, вставая,- я сейчас же пойду к нему и узнаю, что сделалось с вашим мужем.

Он поцеловал ей руку и ушел, сказав несколько слов, которые для женщины более знакомой с жизнью, означали бы, как он счастлив, что может быть ей полезным.

Эрмина ожидала возвращения графа, стараясь свои подозрения и первые припадки незнакомого ей до сих пор чувства ревности победить мыслью, что Фернан, может быть, дрался и был ранен, которого для того, чтобы не испугать его семейство, перенесли в какой-нибудь дом, находящийся близ места дуэли, где он, вероятно, попросил кого-нибудь написать письмо вместо себя, и предположив даже, что это было поручено женщине, это еще ничего не доказывало.

Но неприличный, дерзкий тон письма, которое она беспрестанно перечитывала, не доказывал ли злобу и глухую ненависть соперницы?

Бывают часы, когда женщина, самая неопытная, самая несведущая в жизни, приобретает дивную зоркость, странное умение отгадывать, когда она предвидит будущее с беспримерною проницательностью.

Несмотря на таинственные обстоятельства, сопровождавшие отъезд мужа и замедлившие его возвращение, Эрмина была убеждена в главном, единственно важном для нее факте, а именно; что Фернан находился у женщины.

Эта женщина - ее соперница или сделается ее соперницей. Как это случится? Она не знала, но она предчувствовала этот результат.

Граф де Шато-Мальи возвратился.

Со времени его отъезда прошло не более часа и, однако, этот час длился для молодой женщины как целый век.

Эрмина была одна в зале. Она сидела или, скорее, лежала на бержерке в томном положении женщины, слабое сложение которой разбито душевными страданиями.

До сих пор она была счастлива и забывала весь мир для того, чтобы помышлять только о муже, теперь Эрмина собиралась пококетничать.

Она имела нужду в графе, граф казался услужливым, преданным, несмотря на то, что знаком был с нею только со вчерашнего дня. Женщины отлично понимают, до чего может дойти преданность и самоотвержение человека, если он имеет хоть малейшую награду.

Еще накануне она приняла бы де Шато-Мальи с гордою холодностью, с учтивым равнодушием, посредством которого хотят сказать: «Вы для меня гость, светский человек, пришедший к светской женщине, ничего более».

Теперь же она поняла, что этот человек, так нечаянно предложивший ей свои услуги, любит ее и готов сделать для нее все, что ей понадобится.

Она протянула ему руку, как другу, грустно улыбаясь, - в этой улыбке выразилось доверие огорченной души,- и указала на стул подле себя.

- Ну, что же? - спросила она.

- Майор Карден уехал сегодня в Лондон,- отвечал граф,- но я узнал некоторые подробности от его лакея. Успокойтесь; ваш муж, слава Богу, жив и не уехал из Парижа.

- Ах! - сказала Эрмина, вздохнув свободнее.

- Он говорит, - сказал граф, - что у господина Рошэ была какая-то ссора с одним шведом, соотечественником майора, виконтом де Камбольх, последствием чего была дуэль. Виконт должен был уехать сегодня утром из Парижа, не теряя ни минуты. Майор был секундантом, но у виконта или у вашего мужа, этого лакей не мог сказать мне. Дуэль произошла тогда же, около трех часов утра, дрались на шпагах; лакей майора не знает, где была дуэль, но он понял из нескольких слов, вырвавшихся у майора, что против-ник виконта де Камбольх был ранен в руку и потом отнесен в какой-то ближний дом.

- И этот дом? - спросила Эрмина дрожащим голосом.

- Он не знает, где он. Только, кажется, ваш муж у какой-то дамы, у баронессы, кажется, которая коротко знакома с этими господами.

У Эрмины отлегло от сердца. Она начала надеяться, ей показалось даже, что все это произошло без согласия. Фернана, лишившегося чувств.

Если бы не странные выражения письма, она, без сомнения, успокоилась бы.

- Во всем этом я ничего не вижу, кроме очень натуральной вещи. Ваш муж дрался и был ранен; его секунданты и его противник, не зная, как велика опасность раны и жалея вас, приказали отнести его куда-нибудь, лишь бы не к нему в дом. В подобных случаях это часто делают. К этому я прибавлю, что виконт де Камбольх, как я слышал, очень часто бывает в кругу женщин легкого поведения. Что вам говорит, что он не перенес раненого к своей любовнице? Несмотря на их пороки, эти создания имеют иногда доброе сердце. Они умеют, обыкновенно, очень хорошо ухаживать за больными.

Каждое слово графа вонзалось в сердце Эрмины, как острый кинжал. Страшная тайна начала проясняться: почему письмо было написано женским почерком, это объяснялось.

Одно только было непонятно: каким образом Фернан, который любил и обожал ее, мог подписать письмо, написанное в таких выражениях?

Тогда целомудренная, чистая женщина, сохранившая в супружестве все свои мечты, всю наивность молодой девушки, попробовала соблазнить, ослепить и расположить в свою пользу графа де Шато-Мальи.

Баронет сэр Вильямс, конечно, встрепенулся бы от радости, если бы мог присутствовать при этой сцене и увидеть, до какой степени удаются его планы; он не мог желать ничего лучшего для первого свидания молодой женщины со своим будущим соблазнителем.

Граф де Шато-Мальи имел физиономию открытую, не лишенную чистосердечия.

Он был красноречив, страстен; он заговорил о непоколебимой преданности, которую почувствовал к ней с первой же встречи; поклялся, что возвратит ей мужа или, по крайней мере, употребит для этого все свое старание, все свои усилия; а когда любовь говорит языком дружбы, она очень опасна.

Спустя час времени господин де Шато-Мальи уже настолько приобрел доверие молодой женщины, что она позволила ему прийти, как только он получит хоть малейшее сведение о дуэли Фернана с виконтом де Камбольх, и показала ему записку.

Но едва граф успел бросить взгляд на письмо, как он смутился, сделал зрак удивления и воскликнул:

- Да, я знаю этот почерк.

- Вы… его… знаете? - проговорила Эрмина, вся кровь которой прилила к сердцу.

- Да,- сказал граф,- но это было бы так странно, так непонятно.

И, взглянув на Эрмину с состраданием, он сказал:

- Бедная вы женщина!

- Сударь,- сказала Эрмина умоляющим голосом,- если вы знаете эту женщину, то скажите, кто она?

Граф расстегнул сюртук и, достав из бокового кармана маленький бумажник, отыскал в нем записку и, развернув ее, сличил с тою, которую Эрмина держала в руке.

Обе записки были написаны на одинаковой бумаге, одинаковым тоном, продолговатым почерком и были надушены одними и теми же духами. Только второе письмо было следующего содержания:

«Любезный граф!

Не хочешь ли прийти ко мне пить чай и курить сигары завтра, в среду? У меня будут играть в ландскнехт, и ты увидишь твою новую страсть, которая вылечила тебя, мое милое чудовище, от любви ко мне, то есть ты увидишь Шарлотту Люпень, называемую обыкновенно Карамболь.

Целую и прощаю тебя».

Это письмо, стиль которого отзывался самым отчаянным обществом квартала Бреда, было подписано именем, какое можно встретить только в кругу женщин распутного поведения. Автор этого письма назывался Топазой.

Граф подал оба письма Эрмине. Она сличила их и побледнела-

- Почерк один и тот же,- проговорила она в испуге.

- Только мое письмо,- сказал граф,- писано в прошедшем году, и только вот что мне кажется странным, эта женщина две недели тому назад была в Италии. Каким образом она очутилась в Париже? Каким образом ваш муж поручил ей писать за себя? Это я разъясню во что бы то ни стало.

Де Шато-Мальи, казавшийся или притворявшийся очень взволнованным, взял руку Эрмины, поцеловал ее почтительно и сказал голосом, выражавшим преданность и симпатию, потрясенном до глубины души:

- Я считаю вас до такой степени несчастной, что прошу полагаться на меня, как на друга, потому что только один я могу спасти вас…

Он встал перед нею на колени.

- Позвольте,- прибавил он, - преклониться перед вами, как перед добродетелью, преследуемою пороком.

Эрмина слушала его со страхом, не отнимая от него руки. Она стала смотреть на него, как на человека, которому, может быть, уже было известно, как велико ее несчастье, и которого Небо в трудную минуту ее жизни послало ей как покровителя.

- Прежде нежели я скажу вам, - продолжал, говорить граф с одушевлением,- какой опасности вы подвергаетесь и что я могу сделать для того, чтоб удалить ее и спасти вас, позвольте задать вам вопрос.

- Говорите, какой,- отвечала бедная, трепещущая женщина.

- У вас есть дети?..- граф указал на дверь,- сейчас я слышал там детский голос.

- Да, один сын тринадцати месяцев,- сказала она, обнаружив все опасения матери и забыв на время о муже.

- Итак, во имя этого сына,- сказал граф с теплым выражением глубокой преданности,- надейтесь на меня, как на друга, как на отца.

Человек, говоривший это, был молод; и у него был честный, открытый вид; он так благородно высказывал свою дружбу, что простодушная молодая женщина поверила ему и почувствовала влечение к нему.

- Я буду надеяться на вас,- сказала она.

Граф почтительно отодвинул от нее свое кресло, как будто бы доверчивость ее к нему поставила невидимую преграду между ним и ею, и сказал:

- Вы простите меня, сударыня, если я осмелюсь войти в по-дробности моей холостой жизни и подробности, о которых не должна бы была никогда слышать такая женщина, как вы.

Она ничего не ответила, приглашая своим молчанием продолжать разговор.

- Топаза,- сказал господин Шато-Мальи,- одно из тех развращенных созданий, которых ад, к счастью, очень редко выбрасывает из недр своих под соблазнительною оболочкой ангела. Это - женщина без сердца, без стыда, без совести, но прелестна до Того, что доводит до отчаяния, и ее взгляд ослепляет и одуряет, ее голос обворожителен; она владеет тем коварным гением соблазна, которого никогда не могут, иметь честные женщины нашего круга. Я целых три года находился в когтях у этого чудовища, которое умеет казаться ангелом; я едва не отдал ей свою жизнь, сердце и все состояние, половину которого она успела похитить у меня. Однако, я имел уже опыт в жизни и ничему не верил. Но, чтоб вырвать меня из розовых когтей этого чудовища, моим близким друзьям пришлось собрать семейный совет и заменить мою волю их собственным приговором. Меня схватили однажды ночью у меня на дому, посадили в почтовую карету и двое из моих друзей увезли меня в Германию за Рейн, за двести или триста лье от женщины-минотавра, поедавшего меня живого.

Граф замолчал и посмотрел на Эрмину. Она была бледна, как мраморная статуя. Вся ее жизнь, казалось, сосредоточилась в ее взгляде, и она с жадностью слушала рассказ, как преступники слушают печальный приговор.

- Целый год странствований, преданность моих друзей, тысячи доказательств предательства этого создания, едва могли излечить меня. Итак, если верить почерку этого письма, вот в какие руки попал ваш муж, неизвестно по какому таинственному стечению обстоятельств, которого я еще не могу разобрать…

Тут граф увидел, что Эрмина разбита, что она изнемогает под тяжестью сообщенных ей сведений, что она ясно видит полуоткрывшуюся пропасть; он взял ее руку и пожал с почтительной нежностью.

- Вы понимаете теперь,- сказал он,- почему я потребовал вашего слова… Я один только могу спасти его, вас и состояние вашего сына, которое расстаяло бы в ненасытных руках этого чудовища, как слиток золота в горне; но для этого нужно, чтобы вы позволили вполне руководить вами; нужно, чтобы вы даровали мне слепое доверие, чтобы каждый ваш поступок был начертан мною. Только при этих условиях я могу возвратить счастье в ваш дом.

Две горячие слезы безмолвно покатились по щекам молодой женщины.

- Я буду повиноваться вам, - сказала она, - повиноваться, как брату…

- Отлично,- сказал он, - в таком случае я спасу вас. С этого дня я не должен показываться здесь. Ваш муж не должен знать, что я приходил сюда; я должен казаться чужим для вас.

- Боже мой! - сказала она, внезапно испугавшись,- неужели я не увижу вас?

- Увидите,- сказал граф,- завтра вечером, в сумерки, выходите пешком из дому, наймите карету и поезжайте в Елисейские поля. Я буду ждать в конце аллеи лорда Байрона.

Так как Эрмина была в нерешимости, он сказал ей, устремив на нее честный и спокойный взгляд:

- Посмотрите на меня, разве я не чистосердечен?

- Я приеду,- сказала она, покраснев от того, что выказала нерешимость.

Граф встал, поцеловал у нее руку и прибавил:

- Верьте мне… я спасу вас… До свидания…

Он сделал два шага к двери и воротился:

- Никому ни слова об этом, даже вашей матери; от этого зависит успех.

- Я вам это обещаю,- отвечала она.

Соблазнитель ушел, оставив Эрмину на жертву самого мрачного беспокойства; но уже полную доверия и надежды на человека, которого проклятый сэр Вильямс поставил на ее дорогу.