Постышев

1926 год, 2 октября

Начинаю записки, первые в моей жизни. Я никогда не вел дневников, памятных заметок.

Записки начинаю в тетради, подаренной заместителем секретаря Харьковского окружкома партии Марченко. С ним я встретился вчера, когда пришел становиться на партийный учет. В орготделе попросил направить меня на учебу.

— Опоздал. На месяц бы раньше, — сказал заворготделом — Прием в вузы и рабфаки закончился, товарищ красном. Пошлем на работу. В армии последнее время на политработе был? Направим пропагандистом. Поедешь на родной завод, на «Серп и молот». Там у нас просили толкового работника для ленинского уголка.

Я все же настаивал — пошлите на учебу. Заворготделрм позвонил кому то по телефону, потом, не отрываясь от трубки, сказал мне.

— Можем послать на рабфак технологического. Согласен?

Я ответил, что мечтаю попасть на рабфак литературного института, показал напечатанные стихи, очерки.

— Оказывается, товарищ к литературе тяготеет. Зайти к тебе с ним? Пойдем. Заинтересовался тобой товарищ Марченко, заместитель секретаря окружкома.

Марченко, высокий, немного сутулый, в очках, какие носили во времена Пушкина, посмотрел на меня с приязненной улыбкой.

— Что же вас привлекает в литературном творчестве? — сказал он, жестом приглашая сесть рядом с собой за стол. — Лавры славы? Горькие. И растут на крутых скалах. Добираться к ним нужно долго, с запасом больших сил…

Я рассказал ему о своих первых опытах и показал вырезки из красноармейских газет.

— Вот беда! Направлять вас некуда. Литературный институт имени Брюсова закрыт. Студенты его переведены в университеты… Только, по-моему, писателю нужно учиться в газете. Газета приучает к наблюдению, анализу, сжатой форме. Мы по примеру «Правды» в своих окружных газетах надумали обзавестись организаторами рабкоров. Превосходные должности. Все время в самой гущине жизни… Советую вам идти в газету. И на вечерний рабфак поступайте. Дневники, записи вели?. Напрасно! Это лаборатория писателя. Римляне отлично говорили: «Ни дня без строчки». Вот мой подарок вам. — Он вынул из стола большую общую тетрадь и написал на ее первой странице: «Ни дня без строчки».

— Что же записывать? — спросил я.

— Все, о чем думаете в этот день, о наблюдениях, о встречах, о людях, с которыми встречались.

— Для чего? — добивался я.

— Для того, чтоб стать писателем. Это поймете потом, а сейчас записывайте все: что видели, что поразило вас, мысли о прочитанном. О своих замыслах и сомнениях. Встреч у организатора рабкоров будет много. Самое главное — не упускать интересных наблюдений. Первую запись сделайте о том, какое впечатление на вас произвел Харьков. Так и запишите: «Харьков в октябре 1926 года».

— Как с жильем дела? — спросил в конце беседы заворготделом.

Я сказал, что могу жить у старшего брата, на Салтовском шоссе.

— Далеченько, — сказал Марченко заворгу. — Нужно помочь ему устроиться в «Доме коммуны». Там народ интересный, ершистый, колючий, много газетчиков, студентов, партработников. У них всегда дискуссионные клубы, как во времена Парижской коммуны. Я иногда тоже захожу туда «на огонек».

Не без робости шел в редакцию. Напрасно. Встретили приветливо. Я второй демобилизованный краском. Рабкоровским отделом руководит Паливода — бывший токарь, недавно с предприятия. Человек энергичный, веселый. Редакция укомплектована опытными журналистами, многие были в армии на фронтах. На редакционных собраниях споры о форме, остроте вопросов, изучении материалов Чувствую: работать в газете мне будет трудно.

У себя в артдивизионе я не представлял, какие бои идут на партийных собраниях города, особенно в учрежденческих организациях. Троцкисты прутся напролом. Их ораторы выступают на собраниях с клеветническими заявлениями. У демагогии поводов много: нехватка средств для реконструкции, затоваривание, разрыв в ценах на продукцию сельского хозяйства и товары — «ножницы».

Они считают утопией строительство социализма в отсталой стране. «До победы революции во всем мире говорить о строительстве социализма рано», — вещают оппозиционеры. На заводах их просто прогоняют с собраний. Но в иных учреждениях на собраниях ведутся словесные дуэли.

Месяц назад на I Всеукраинской конференции КП (б) У троцкисты, несмотря на решение XIV съезда партии, снова попытались пропагандировать свои взгляды, протащить свои решения Конференция разгромила их. Оказалось, что в Харькове оппозиционеры создали всеукраинский подпольный фракционный центр, связанный с таким же московским.

В редакции у меня появился шеф — опытный журналист Римский. Он буквально натаскивает меня, как хороший охотник гончую, на поисках интересных, злободневных тем и материалов.

Первое задание: побывать на «Серпе и молоте», собрать рабкоровские заметки о рационализаторах, подготовить подборку к печати, заодно выявить пишущих в стенгазеты, но еще не сотрудничающих у нас.

«Серп и молот» — мой родной завод. Отсюда я уходил с комсомольским отрядом на фронт к Каховке.

Не успел я сделать несколько шагов по территории завода, как меня окликнул Дзюбенко. У него я учился слесарному делу.

— Ну, отвоевался, герой? К нам? Определился в газету. Тоже нужное дело.

Дзюбенко — председатель завкома «Серпа и молота».

С завода я ушел поздно вечером. Кроме Дзюбенко, встретил других старых товарищей. Удивительно изменился «Серп и молот»! Был это просто сборочный завод — получали из-за границы запасные части, собирали из них машины. А теперь все детали делают на заводе. Ходил по цехам, а в памяти все время маячила картина девятнадцатого года — разваленные холодные цехи, пустые пролеты, выбитые стекла. Много оборудования с завода утащили кайзеровцы во время оккупации. Теперь завод на полном ходу. Выпускает продукции в три с лишним раза больше, чем перед войной.

За четыре года восстановили и расширили завод Вот силища у коллектива!

Харьков поражает. Он незримой чертой разделен на две половины.

На центральных улицах вывески разных частных торговых фирм, рестораны, кафе с постоянными посетителями — агентами, комиссионерами, шикарно одетая публика.

Это копия того города, какой я помню подростком.

По Сумской днем, когда особенно людно, пролетают в экипажах с «дутиками» нэпманы. Они едут по городу, как победители, как люди, у которых в руках все карты.

У них свой лучший в городе клуб, на центральной улице. Они умеют доставать самые ходовые товары. Они каким то особым чутьем чувствуют, что нужно рынку. В их магазинах есть все. А в кооперативных магазинах либо пустые полки, либо товары, пролежавшие уже не один год. Нэпманы всё умеют в торговле, находят продавцов и покупателей.

На днях возвращался из редакции поздней ночью по главной улице. Город спал. Я впервые увидел цветную рекламу ресторана «Россия», «Казино Баккара Шмен де фер. До утра». Дико врезается в тихую ночь столицы Украинской советской республики огонь нэпа.

На углах, в полутьме, — девушки «для веселья». Слышны обрывки разговоров «Ходила вчера на биржу?», «Отмечают только. Пособие сама себе зарабатываю».

Можно снимать пейзаж ночного капиталистического города.

В заводских районах иная, кипучая жизнь, яркая трудом, поисками нового на производстве, в отношениях людей, в быту. Был с Римским за городом, в степи. Развернулась панорама города. Дымы заводских труб, как флаги будто город кому-то салютует.

— Цехи — как корабли. Они плывут в будущее, — сказал Римский.

Марченко был прав работа организатора рабкоров захватила меня Каждый день интересные встречи. Все время в самом кипучем потоке жизни. Это не просто сбор заметок и при влечение новых рабкоров — получаешь «задания жизни» для газеты. Жизнь подсовывает острые вопросы — зарплаты, учебы, торговли, быта. Неделя, как я в газете, а уже успел побывать на «Серпе и молоте», на паровозостроительном.

Ноябрь

Организован комитет содействия строительству Днепрогэса. Председатель — Чубарь.

Опубликован отчет о выполнении плана хозяйственного (1925–1926) года. Харьков — главный машиностроитель Украины, только Ленинград да Нижний Новгород состязаются с ним по выпуску паровозов, генераторов, сельхозмашин и других машин. Почти вся промышленность города достигла уровня 1913 года.

Троцкисты продолжают налеты. Они используют любую трибуну для того, чтобы исказить решения XIV съезда, оклеветать ЦК. Они забывают то, о чем говорили месяц назад. То они требовали сверхиндустриализации, убыстрения темпов ее. Сегодня они против индустриализации, против сооружения Днепровской ГЭС. Они называют эту стройку «мыльным пузырем». Эти болтуны ничего не понимают в технике и экономике, говорят специалисты ГЭЗ, — так же как восемьдесят человек из Главэлектро, которые под опекой Троцкого почти год раздумывали, строить Днепрогэс или нет, и заключили, что строить его невыгодно. Мы решили вместе с Чубарем — он не ваз был у нас на заводе, — что эта стройка нужна.

«Дом коммуны» — шумный человечий муравейник. Он обжил особняк какого-то представителя иностранной фирмы. Лепные купидоны с облупившимися щечками, выпучив глазенки, смотрят на людей в шинелях, кожанках, стеганках, вытертых до белизны пальтишках. Они испуганы громкоголосьем, несмолкаемыми спорами, простодушным хохотом и неистово трубят в свои рожки с потускневшей позолотой.

В этом общежитии уже появились семьи — с ними шипенье примусов, запахи кухни, стираного белья.

Ленинский уголок «Дома коммуны», бывший кабинет владельца особняка с камином-башней, высокий, тенистый, просторный (можно разместить взвод), всегда полон. Здесь нельзя читать — это клуб. Читают в коридорах, занимаются в бесчисленных вестибюлях и лоджиях на широченных подоконниках. Сюда заходят из соседнего Дома Пролетарского Студенчества к товарищам по работе, учебе, фронту, землякам.

Здесь есть тореадоры споров. Они сразу выделяются.

Это Агид, корреспондент московской газеты, — «правдолюб» и прокурор всех и вся. Он непререкаем в своих суждениях. Высказывается всегда цитатами. Кто-то из студентов-медиков метко назвал его «Аккузатив» — «Винительный падеж». Опришко — человек, которого судьба бросала от петлюровцев к «зеленым». Негреба, сотрудник редакции.

Часто приходит Лука Обушный, друг Негребы, его старый товарищ по армии, председатель центрального бюро Пролетсуда.

В воскресенье ходил с братом на рынок. Он собрался купить картошки, не хватило со своего огорода. Почему никто не пишет о рынках — там оголена психология людей.

Селянин, продававший картофель, сказал прямо:

— Вы на нас, гражданин, не гневайтесь, шо дороже все стало. Не мы цены повышаем. Если бы товарищи из фина не повышали налоги, было б все по старой цене. Як месяц, так новый квиток приносят. Пересмотрели обложение. А мы вынуждены с людей брать. У нас, думаете, сердце не болит?

Уговаривают: не продавай частнику. А что, человек себе враг — сдавать в кооперацию? Она мне шо дает — только обещании! Так и получается — фин с нас, а мы с вас. За политику расплачиваетесь.

Слова, кажется, мирные, а стреляют, как обрез из-за угла.

В стенных газетах большинство рабкоровских заметок о восстановлении цехов, ремонте оборудования; многое износилось, в аварийном состоянии, особенно станки. Раёкоры так настаивают, чтобы печатали их заметки, будто это касается их личных забот.

Пришел на ГЭЗ (Государственный электромеханический завод) организовывать рабкоровские выступления, о работе кружков рационализаторов. Застал в моторном цехе секретаря окружного комитета партии Киркижа: приехал прощаться со своими товарищами по работе, друзьями по революционной деятельности. Киркиж был одним из руководителей Харьковской организации в дни Октября. Сейчас его отзывают на работу в Москву. На его место ЦК рекомендует Постышева — пока о нем знают только из газет. Постышев в последнее время руководил киевской окружной партийной организацией.

На заводе «Серп и молот» рационализаторы увлечены созданием конвейеров для сборки борон, нарезки гаек, механической штамповки деталей. Они с трудом «пробивают» свои предложения. В профсоюзных организациях считают, что конвейеры на наших предприятиях применять нельзя: «Конвейер делает человека рабом машины».

В городе читают статьи Хвылевого «Ахтанабиль сучасности» («Автомобиль современности»), о том, что «Москва — центр всесоюзного мещанства», что «в Москву украинскую поэзию не заманишь никакими калачиками».

Как подобное может писать Хвылевой — коммунист!