Постышев

3

Как всегда, в этот январский день в коридорах горсобеса толпились посетители. Старики в ватниках, пожилые женщины в разномастном одеянии, инвалиды в выношенных шинельках. Одни стояли группами у дверей, другие подпирали стены или на корточках сидели в углах.

— Заведующий в какой комнате? — спросил, войдя в коридор, новый посетитель в романовском полушубке.

— Начальство там, за углом, отец. Начальство на сквознячке не сидит, — сказал смешливый парнишка в шинели, с самодельным костылем. — Только к начальству не разгоняйтесь сразу. Начинайте с Максима Епифановича.

— А кто он, Максим Епифаныч? — полюбопытствовал вошедший.

— Максим Епифаныч — лицо самое главное, — сказал старик в куцей гимназической шинели и папахе и многозначительно показал на комнату с надписью: «Юргруппа». — Как определят, так и будет. После этого ни ВУЦИК, ни Григорий Иванович Петровский ничего не сделают. А к Максиму Епифанычу нужно уметь приходить…

— Значит, заведующий за углом по коридору? — сказал новый посетитель и пошел дальше.

— Все, кто в первый раз, сразу спронту к заведующему, — сказал парнишка с костылем. — Так они и ждут…

Посетитель в романовском полушубке присел на высвободившийся возле кабинета заведующего стул. В этой дальней части коридора в отличие от той разноголосицы, что заполняла весь коридор у входа, было тихо, здесь говорили друг с другом шепотом, коротко.

Новый посетитель сидел молча, ни с кем не вступая в разговор. Да и расспрашивать было незачем. Многие без расспросов выговаривали свои заботы, делились переживаниями, неудачами.

Через полчаса каждому становилось известно, что маленький с зеленым бугристым лицом медник не может достать документов о последних годах работы: был послан биржей труда в частную мастерскую, хозяин уговорил фиктивно рассчитаться, чтобы не платить за него страховых отчислений, а потом куда-то исчез. Токарь-латыш ходатайствовал о семье товарища, с которым вместе эвакуировались из Риги в Харьков. Часть дел ГЭЗа так и застряла в Риге. Для установления пенсии требовали документы. Старушка, совсем утонувшая в шерстяном платке, не могла добыть документов о сыне, погибшем в отряде ЧОНа.

Все они были уже не раз и в райсобесах и здесь, в горсобесе. Ни в одном отделе не брались решить их вопросы. Теперь они выжидали приема у заведующего. Токарь приходил уже несколько раз, но как только подходила его очередь, заведующий куда-то уезжал. Медник также был на приеме, но тогда не захватил какой-то справки.

— Сегодня приема больше не будет, — выходя из кабинета заведующего, объявила секретарша.

— Может, меня, деточка, примет? — всхлипнула старушка. — Вы же меня знаете. Я уже неделю хожу — и все попасть не могу.

— Товарищи, я же ясно сказала: заведующий сейчас едет на бюро горкома.

— Вы комсомолка? — спросил посетитель в полушубке.

— Это я каждому объяснять не буду.

— Нужно не забывать, что к вам приходят трудящиеся.

— Что за парламент? — открывая дверь, прикрикнул заведующий горсобесом. — Зоя Ивановна, вы объявили посетителям, что принимать не буду?

— Вам сказано, — уже обращаясь к старушке, произнес заведующий горсобесом, — так чего же… — И оборвал речь на полуслове. — Товарищ Постышев?! Павел Петрович, проходите в кабинет. Зоя Ивановна, вы что, не знаете, кто пришел?..

— Я же не знала, что это товарищ Постышев, — зарделась девушка, готовая заплакать. — Я всех не могу спрашивать. Я их только предупредила, как вы сказали.

— Я ничего вам не говорил.

— На какое бюро горкома вы собрались? — спросил Постышев. — Сегодня нет его.

— Я в горком собрался.

— Что ж, поезжайте. А я, как член горсовета, приму товарищей. Доверите?

— Павел Петрович, я и сам смогу их принять…

— Вот и примите.

— Мы разработаем мероприятия, увеличим штаты… Средств мало… — растерянно говорил заведующий.

— Нужно, чтоб учреждение выехало в район на заводы, — это самая важная мера, — подсказал Постышев.

— Это нам даже удобнее. Мы можем посылать сотрудников.

— Чтобы собирать заявления? — спросил Постышев. — Вы посоветуйтесь с народом. На паровозостроительном и Канатке мне посоветовали устроить приемные дни. Но только не для блезиру, как говорили раньше, а для того, чтоб решить вопросы. Там же мне подсказали, чтоб я посмотрел, что делается в ваших приемных. У вас тут какой-то Максим Епифаныч всем вертит. Посетители так и говорят: что Максим Епифаныч утвердит, то и Петровский не отменит. Сургучом пахнет от всего этого, ярыжным духом. Проветривать учреждения надо! А поскольку у вас хуже, чем у других, начинайте перестраиваться. Покажите, как нужно приемные дни устраивать.

— Опыта нет, — посетовал заведующий горсобесом. — Может быть, в Москве, Ленинграде есть уже такой опыт?

— Вы не в Москву, а в Краснозаводский район поезжайте. Там научат, подскажут. На паровозостроительном после собрания подошел один товарищ и говорит: «Хорошую цитату вы привели, товарищ Постышев, из Ленина. Только посмотрите, что у нас в учреждениях делается». Аппарат нужно освежать… Попросите парторганизации заводских районов помочь вам. А мы вас через месяц заслушаем на окружкоме. Потом у паровозостроителей отчитаетесь.

1927 год, февраль

Выдался тихий час Мы занимались в ленинской комнате.

Вошел Агид. «Не даст заниматься», — шепнул мне Твердохлеб.

Так и случилось.

— Опять товарищ Постышев выступил сегодня. На Тиняковке. Трибун! — иронически произнес Агид.

— Не мешай заниматься, — сердито сказал Твердохлеб.

— Извиняюсь. Ты оскорблен, Ваня, что я так сказал о лидере? — задиристо произнес Агид.

— Шел бы ты, Наум, в свою комнату. Видишь, люди занимаются, — сказал кто-то.

— Не могу сдержаться… Прочел это сообщение и должен высказаться, — с накалом произнес Агид. — На бирже безработных растет хвост. Цены поднимаются А секретарь окружкома все произносит радужные речи.

— Як бы тильки секретарь окружкома, — поддакнул Опришко, — а то бери выше — секретарь ЦК! Ему не на митингах нужно выступать, а делом треба заниматься. На селе черт знает шо робиться! Дядьки бигут из села. Слышал, як урки поют:

А Постышев в неделю если не два, то три раза выступает.

— Авторитет зарабатывает, — прокомментировал насмешливо Агид.

— Болтун ты, Наум! — не выдержал Твердохлеб. — Вредный болтун! Постышеву нечего славу зарабатывать. Он с ней сдружился на Владимирке, в Иркутске, под Волочаевкой. Ты пойми, что в нем профессиональный революционер живет. Он должен с людьми встречаться. Ты видел, как он на заводах беседует с людьми?

— В окружкоме целый корпус агитаторов и пропагандистов, — сказал Агид. — Секретарь ЦК должен заниматься всей Украиной.

— Когда наступают, командарм отправляется на главное направление, — спокойно заметил Колокольцев. — Харьков — это ударный корпус партийной организации Украины… Ты Постышева невзлюбил после того, как он твою демагогическую статью о сельских кооперативах безработных раскритиковал на партийном собрании паровозостроителей.

— История рассудит, — многозначительно произнес Агид.

— Вышвырнет политиканов на помойку, — рассмеялся Колокольцев — История — женщина домовитая и чистоплотная, грязи не любит.

— Ты скажи, — сказал вдруг Опришко, — шо ж оно таке? Партизаны булы из украинцев, командармы — украинцы, на заводе — украинцы. Серед них нема тих, кого секретарем окружкома можно избрать. Постышева прислали.

— Чубарь — украинец, Затонский, Скрыпник, Сухомлин — украинцы, — стал перечислять Слепухов.

— Все руководители должны быть украинцы, — упрямо произнес Опришко — На всех главных постах!

— А остальным билеты — и езжайте в свои республики! — рассмеялся Колокольцев. — «Геть с Украины!» Так?

— Могут жить и работать. Серед наших людей свои Постышевы найдутся, — ответил Опришко. — Может, и бильш талановиты.

— Им не нужно будет завоевывать популярность, — поддержал его Агид. — Их знают.

Сегодня получил первое самостоятельное задание — сделать заметку о бирже труда. Черт знает, о чем писать?! На бирже тридцать тысяч безработных. Кто эти безработные, трудно сразу разобраться. Одни в отрепьях, обросшие, исхудалые, другие — хорошо одетые люди, бодро настроенные. Дети каких-то «кустарей», дельцов, владельцев домов. «Что же не напишете о них». — «Писали — толку нет», — говорят безработные. «Взятки к правде все дороги отрезали, — сказал какой-то пожилой рабочий — Нужно опять идти в батраки. На пособие не проживешь с семьей». Стоило только мне войти на двор биржи, как окружили: «С требованием на работу?» Узнали, что нет, и сразу отпрянули.

Я написал обо всем. Секретарь редакции посмотрел и написал на заметке: «Для мемуаров».

— Нужно показать, как люди получают работу. Не сразу, но получают. А вы все дегтем вымазали. Прямо бунтовать осталось. Вам трудно будет работать в печати, Барвинец.

— Это верно, пока будут в ней такие чиновники, как вы, — сказал я. — Лгать я не могу.

Я впервые слушал выступление Постышева на собрании пайщиков кооперации. У него интересная манера говорить. Каждое слово он укладывает, как каменщик кирпичи, тот, подержав на весу, мастерком проверив, хорошо ли, до звонкости обожжен кирпич, плотно пригоняет один к другому. Он говорит просто и образно. Но ни одного слова из-под штампа газетного листа. Он отделяет фразу от фразы паузами, словно ждет, чтобы все уложилось в сознании. Но вдруг накаляется сам, сдержанно волнуясь, начинает говорить о своих раздумьях.