Постышев

6

Весна вырвалась на всем скаку из-за отрогов Донецкого кряжа, в несколько дней растопила сугробы, согнала снега ручьями в овраги, сухой «азовец» провялил поля.

— Тосковал о поездках, Гордей Федорович? — как-то возвращаясь в конце марта с ГЭЗа, сказал Постышев шоферу. — Приводи в порядок свою лошадку. Начнем ездить, посмотрим, сходятся ли сводки с тем, что на полях делается. Послушаем мнение хозяев о своих работниках.

— О каких работниках? — недоуменно спросил шофер.

— О нас — о всех, кому власть доверили.

— У меня лошадка всегда под упряжкой, — сказал Гордей Федорович. — Хоть сейчас, хоть завтра…

— Ну, завтра у меня весь день с утра до ночи расписан, — сообщил Постышев, — а послезавтра тронемся, как ободняется.

Этого не нужно было говорить. Гордей Федорович отлично знал, когда начинается день у Постышева. До официального учрежденческого утра успевал он побывать то на заводах, то в пригороде, то просто на одной из улиц города. Неугомонный человек! Оставит машину за углом, а сам пойдет пешком, разговорится то с дворником, то с садовником сквера, то с покупателями в одном из магазинов. И никому из них невдомек, что за человек завел разговор. Наверное, принимают за металлиста с какого-нибудь из заводов.

Выехали через день. Постышев заехал за председателем окружного комитета незаможных селян Башкатовым. Шофер только посматривал на Башкатова. Видно было, что того обеспокоила эта поездка вместе с секретарем окружкома.

— Ну, куда поедем? — спросил Постышев Башкатова, когда выехали за город.

— Вы же куда-то собрались? — недоуменно произнес Башкатов.

— В любой район, товарищ голова, — оказал Постышев. — Хотелось бы побывать в том районе, где организации комнезама работают хуже других.

— В каждом районе есть и хорошие, есть и пассивные.

— Тогда поедем в Печенежский.

— Дороги туда плохие, Павел Петрович.

— Перетерпим. Проберемся. Это ведь один из тех четырех районов в округе, по которым в окружном КНС сведений нет. Что там творится? Может быть, просто люди стесняются о своих делах говорить. — Постышев вынул из кармана брошюрку и подал ее Башкатову. — Это произведение читали?

— Это же наша брошюра.

— Значит, попал по точному адресу. Вот здесь здорово написано: «В основном собрания КНС проходят активно». Ну, на стилистику, что «в основном», не будем обращать внимания. А какая же это активность, когда только пять из десяти человек являлись на собрания!

— Раньше, Павел Петрович, совсем собрания срывались.

— Срывались? — переспросил Постышев. — Думаю, что наши организаторы их сами срывали. Кто пойдет на собрание, на котором говорят для того, чтобы говорить. Вы в «Селянине Харьковщины», в редакции были? Пойдите в отдел писем, вам покажут, что пишут о КНС бедняки. Они прямо говорят, что на собраниях болтают обо всем, о чем угодно, только не о том, как наладить хозяйство.

Постышев вдруг попросил Гордея Федоровича остановить машину.

Неподалеку от дороги пахали землю. Плуг тащили коровы.

— Доброй работы! — сказал Постышев, подходя к пахарю.

— Бувайте здоровы! — ответил тот, останавливая коров.

— Что же, другого тягла нельзя раздобыть? — спросил Башкатов.

— За друге тягло платить треба. А за все платить не настачишься, — ответил пахарь. — Потом будешь по чужим каморам свое жито рассыпать.

— У вас КНС есть? — продолжал расспрашивать Постышев. — Что же он делает?

— Собрания проводит. Делегатов в Харьков посылает.

— Кто у вас голова КНС? — поинтересовался Башкатов.

— Чупринка Свирид.

— Черт знает что — влюбились в этого Чупринку! — вскипел Башкатов. — Я давно рекомендовал выбрать другого.

— А вы думаете, другой буде краще, чим Чупринка? — заметил пахарь. — И у Чупринки только тын та хата, и у других добра небогато. Хозяева в КНС не идут.

— Что же, середняков не принимают в КНС? — поинтересовался Постышев.

— Середняк он так, посереди, стоит. С одного боку куркули, а с другого таки, як мы, жебраки…

Постышев: А куркулей много?..

Пахарь: Куркули есть, да и помещиками знов обзавелись. Может, я не так назвал. Только як не называй, а если у человека сорок десятин земли, кто он — пан, а чи панок?

Постышев: Откуда же появились такие?

Пахарь: Есть у нас Герасим Николаевич Лобода. Сам тутошний. За Петлюру носив шапку с шлыком.

Потом десь по свиту блукав, снова вернулся. Язык у него, як дзвин. Выступает, як поп на амвоне: «Мы даем товарный хлеб. Мы всю страну на своих харчах содержим. Мы культурные землеробы». Позахватал лучшие поля и пашет.

— Ну спасибо, товарищ, за рассказ, — сказал Постышев. — Как ваше имя, отчество, фамилия?

— Гливко Евген Карпович.

— Я Постышев, секретарь окружкома.

— А где же товарищ Киркиж? — полюбопытствовал Гливко.

— Он к вам приезжал? — спросил Башкатов.

— Он у нас комиссаром был.

— Что же вы, бывший красноармеец, не принимаете участие в КНС? — сказал Постышев.

— На собрания ходил. А потом перестал. У меня пять чашек на столе. Треба в них и молока налить и каши положить. А шо дарма время переводить — речи слушать? От них каша не родится. Як осень, так наш Чупринка и про прокатные станции и про коллективное тягло наговорит сто мешков. А весной иди к Лободе, кланяйся: «Дайте конячку», «Позычьте сеялку»… Десять хозяев все село в своих руках держат.

— Это вы уж через край, товарищ Гливко, — возразил. Башкатов. — Вроде советской власти у вас нет… Что же, в райисполкоме об этом не знают?

— В районе все знают, — намекая на что-то, протянул Гливко, — знают и про то, кто на поле у пана Лободы работает. И как кого он на сивбу та уборку нанимает…

— Напрямую можно рассказать? — настоятельно попросил Постышев.

— А так: прийдут из «фина», спросят: «Кто такой у вас работает?» — «Родственник». И «фин» понимает, что «родственник», потому что Лобода все за добрым обедом объяснит, сколько у него «родственников» и як ему тяжело им всем помогать.

— Спасибо, Евген Карпович, за науку! — прощаясь, сказал Постышев.

— Заедем к Лободе, посмотрим, что это за серый барин? — когда они уселись в машину, предложил Башкатову Постышев. — Знаете, что сказал Николай Палкин после того, как посмотрел «Ревизора»? «Всем досталось, а больше всего мне». Вот и сейчас мне досталось. Поверил я вашей статистике. В ней о Лободе, о десяти «хозяевах», что всю лучшую землю забрали, ничего не сказано. Что толку в КНС, когда в нем только речами кормят?.. Нужно спросить, Гордей Федорович, — когда машина приблизилась к селу, наказал шоферу Постышев, — спросить, где тут усадьба Лободы.

Ее нетрудно было разыскать, эту усадьбу. Жил Лобода на отшибе. Все — и пятистенный оштукатуренный дом, и длинные сараи под черепичной кровлей, как у немцев-колонистов, и машина под широким навесом — говорило о зажитке хозяина.

Лобода, пожилой, но еще пышущий здоровьем, уверенный в каждом движении человек, вышел на крыльцо, как только машина стала у его дома.

— Проездом или нам честь оказываете, товарищ Постышев? — спросил он, кланяясь с достоинством.

— Откуда меня знаете? — спросил Постышев, переглядываясь с Башкатовым. — Или у вас тоже, как в Сибири, устный телеграф работает? Там приезжаешь на станок, а уже знают, что должен приехать.

— Прошу ко мне. За столом как-то удобнее разговор налаживать. Что вас привлекло в наши края?

— Время у нас маловато, — сказал Постышев. — Хочется посмотреть, как вы семена готовите к севу.

— Это показать можно. Я даже товарищам из КНС предлагаю: приходите, посмотрите, как урожай нужно обеспечивать.

Лобода повел Постышева и Башкатова к амбару. В нем на брезентах было рассыпано зерно. Отборное, прозрачное, одно к одному, оно радовало глаз.

— У селекционеров зерно приобретал, — пояснял Лобода. — Элита. Тысяча зерен — ровно сорок два грамма.

— Хорошее зерно. — Постышев зачерпнул пригоршней из кучи маленькие, как обточенные, янтарным. — Что же с соседями не поделитесь?

— А что они с ним сделают? — настороженно вымолвил Лобода. — Само зерно не растет, — оно, как и земля, хозяина любит.

— Говорят, что «земля артель любит», — заметил Постышев. — Так русская пословица говорит.

— Я русских пословиц не знаю, — после долгой паузы заявил Лобода. — Украина Россию всегда зерном кормила. Хозяина уже уважать перестали. Гонение на хозяев. Раньше только поговаривали об этом, а теперь со всех сторон притесняют. Что, хозяин для себя зерно растит?! За урожай болеет?! Кто занимался сельским хозяйством, тот знает, что такое урожай и как он дается.

— А если хозяином земли будет не один человек, а коллектив? Как вы думаете, земля после этого родить хуже будет? — резко спросил Постышев.

— Для коллектива наши семена не готовы, — так же резко ответил Лобода. — Если подходить разумно, то только неопытный или недальновидный дровосек будет подрубать сук, на котором он сидит.

— Значит, мы сук подрубаем? — улыбнулся Постышев.

— Зерно пока дает так называемый кулак-середняк, — стал доказывать Лобода. — Без него…

— Дает, — прервал Лободу Постышев, — потому, что мы предоставили возможность давать только ему. У бедняка нет тягла, нет орудий. Это все экспроприирует кулак. Это известно давно.

— Дайте любому бедняку в селе мою усадьбу, — запальчиво произнес Лобода, — и вы увидите, что из этого получится. Он сбежит от одних забот.

— Что же вы не сбегаете? — вступил в разговор Башкатов.

— Я люблю землю. Это мое призвание, — горячо заявил Лобода.

— Ну, нам пора, — произнес Постышев. — Поедем дальше, товарищ Башкатов. А вы, если любите землю, отдайте ее коллективу, — посоветовал он Лободе.

— Хорошо живется этаким землелюбам под нашей опекой! — раздосадованно произнес Постышев в машине.

— Они не страшны, — протянул Башкатов. — У нас есть пресс — финансовый отдел. Он все, что нужно, возьмет.

— Из-под нашего пресса такие, как Лобода, выскальзывают. Наш КНС знакомился с контрактами этих панов с батраками? Нет? Давно бы пора! И комнезамы не знакомятся и профсоюз Всеработземлеса регистрирует договоры, не вникая. Люди работают за ничтожную плату. А выходит, для нас это дело стороннее? Разве нельзя объявить таким Лободам бойкот?

— Забастовку? В нашей стране? — удивился Башкатов.

— Забастовка же не против страны, — сказал Постышев. — Нужно так заставить этих землелюбцев уйти с земли. Пока подобру. А не поймут сигнала — принудим силой. Слышали, как повторяет вариации некоторых наших политиканов о товарных хозяйствах? На зерне держалось, мол, все и будет держаться…

— Коллективные хозяйства нужно организовать, — уверенно заявил Башкатов, — они зерно дадут.

— Кого из председателей можно здесь рекомендовать организатором коллектива?

— Много есть хороших, проверенных товарищей.

— А на чем их проверили? На собраниях, на речах? А нужно проверять на поле. Для организации хороших коллективов сил маловато. Нужно смотреть правде в глаза. Без коммунистов мы эти дела не поднимем. Сейчас нужно вербовать людей в партию.

— Вербовать? — переспросил Башкатов.

— Слово режет слух? Именно вербовать! Тех, кто по взглядам, по убеждениям коммунист. А таких разве мало? На каждом заводе, в любом селе есть те, кто кандидатский стаж на Перекопе, под Киевом, подо Львовом проходил. Мы просто не пришли к людям. Нужно начинать атаку, и не только на кулаков. А на психологию, что укоренилась в идиотизме деревенского быта. Атаку на самое дикое и страшное местоимение — «мое». Видели Лободу? Его словами не прошибешь. Прожекты все эти — «сразу сведем всех в коллективы» — вредоносные. Покажите один хороший коллектив — и сами крестьяне нас атакуют: «Помогите нам организовать такой».

— Закупить бы лошадей. Раньше, говорят, из других стран выписывали их.

— Нужно машинным поголовьем обзаводиться, — после долгой паузы произнес Постышев, — строить завод. Тысяч на сорок машин в год.

— На сорок тысяч! — невольно воскликнул Гордей Федорович, никогда сам не вмешивавшийся в разговор пассажиров. — Это же сколько таких цехов, как на паровозостроительном?

— Цехов двадцать, — продолжал Постышев. — И строить не растягивая. Чтоб через полтора-два года уже начали сходить машины с конвейера. Этим занимается Чубарь. А наше дело — землеустройство форсировать. А у нас с этим делом очень неважно. Наши агрономы на улитах едут.

— Где же такой завод будут строить? — спросил Башкатов.

— Только в Харькове, — ответил Постышев.

— Вы патриотом Харькова стали, — сказал Башкатов.

— Харьков сам определил, что здесь быть тракторному заводу. Есть хорошие кадры, есть заводы для кооперации.

1927 год, май

В нашем «Доме коммуны» каждый день споры. Опубликованы материалы о национальном уклоне Шумского.

— Ты знаешь, кто такой Шумский? — наступает в спорах Опришко. — Он партией «Боротьба» руководил, старый социал-демократ. Тюрьмы, смерти не боялся. А теперь его прорабатывают наезжие володимирские та донбасские русапеты. Если культуре нам учиться, то не у Москвы. Сама Москва весь век училась у Запада. Разве Постышев разбирается в том, что на Украине делается? Изобрели «Уклон Шумского».

— Постышев давно разобрался… Ты просто плохо знаешь, Трохим, что делается, — спокойно разъясняет Лука Обушный. — Павел Петрович на Украине с двадцать третьего года, он с украинцами вместе на Дальнем Востоке бил японцев и каппелевцев. В старом родстве с нами и самом кровном — партийном.

Я хорошо знаю, как годами люди присматриваются к приехавшим к ним из других мест, как долго «не признают» своими. Постышева в Харькове «признали» поразительно быстро.

На предприятиях его знают рабочие, инженеры; круг его знакомых ширится с каждым днем.

О человеке можно составить представление, даже лично не общаясь с ним, — по тому, как к нему относятся люди разных качеств и принципов. Агид почему-то сразу невзлюбил Постышева. «Постышев — мастер громкой фразы, — доказывает он, — умеет подлаживаться под настроение масс».

На заводах по-иному относятся к новому секретарю окружкома.

— Ты смотри — до него все больше занимались оргвопросами, — говори! Дзюбенко. — А он сразу за самое наболевшее взялся — за торговлю, за организацию питания. Самое главное — Постышев не обещает, а берется за дело и делает. Кто из окружкома до него был на собрании пайщиков? Упустили то, что рабочих волнует. А он приехал, увидел, что в лавочных комиссиях женщин нет, предложил попросить женщин войти в комиссии. Правильно решил. Бабочки уж обследуют и проконтролируют, как стежки в вышивке, все выверят.

На любом предприятии рассказывают, что у них был Постышев — знакомился с людьми, выступал с докладом. Бывают на предприятиях «всеукраинский голова», «староста» Петровский, председатель Совнаркома Чубарь, Затонский, Терехов, Шлихтер и другие наркомы, члены Центрального Комитета, также делают доклады, читают лекции. Это все гвардия ленинской школы.

Постышев изучает цех за цехом, выискивает новое, пропагандирует его. Его призвание — быть пропагандистом решений партии. «Если каждый рабочий будет знать, что и для чего он делает, и то, что он делает, будет его собственным делом, — сказал он на Канатке, — мы построим социализм за десять-пятнадцать лет. Нужно каждому человеку помочь развить социальное зрение, увидеть свое место в жизни, в нашей жизни, понять свой долг». Стоит только появиться Постышеву в цехе или на заводском дворе, его окружают, запросто начинают расспрашивать, советоваться с ним, советовать ему.

Рабочим нравится, что он прямо говорит о своих сомнениях, нерешенном, трудном.

На заводах неполная загрузка цехов, перебои в получении заказов. Целую неделю занимался на «Свете шахтера». Завод подчинен «Донуглю». Проверяли, как получилось, что годовая продукция лежит на складах. Вместе с бригадой рабкоров ходил к Георгию Ипполитовичу Ломову, председателю «Донугля». Скромный, радушный человек. Я смотрел на него: член ЦК выбранного на VI съезде партии, подпольщик беседует с нами, как с равными, советуется с рабкорами, признает ошибки большевиков «Донугля».

— Вы нам очень помогли, — говорит Ломов. — Я выеду на завод.

После такого приема мы спросили:

— Может, теперь не нужно печатать заметку?

— Нужно. Очень нужно! Это урок всему правлению «Донугля» и сигнал другим заводам.