Постышев

2

Шофер единственной легковой машины окружкомовского гаража Гордей Федорович был сбит с толку и встревожен: новый секретарь совсем не нуждался в его «фиате». За две недели только несколько выездов в ЦК и Совнарком. А в остальные дни Гордей Федорович коротал время в дежурке или в гараже. Изредка к концу рабочего дня его вызывал помощник секретаря и приказывал заехать утром за секретарем окружкома на один из заводов часам к девяти.

— А туда он как поедет? Может, ему машину из ЦК подают? — ревниво допытывался шофер.

— Туда вечером поедет автобусом из дому, — пояснял помощник, — там заночует, будет знакомиться с ночной сменой.

Помощник был сам немало озадачен тем, что новый секретарь выезжает на заводы один, без него, без сотрудников окружкома и никому не дает поручений.

После разговора с заведующим оргинструкторским отделом, спросившим, какие будут поручения, когда он выезжал в район, у работников окружкома отпала охота обращаться к секретарю с этим привычным вопросом.

— Поручение вам подскажет сама жизнь, — сказал Постышев. — Приезжать к людям с готовыми, значит жизнь под шаблон подгонять. Встречайтесь с людьми, узнавайте, что их волнует, что озадачивает, что они от нас, от партийных работников, ждут и требуют. У нас есть одно поручение партии, непреходящее, — разъяснять людям, что такое партия, почему она нужна, к чему она народ ведет.

— Нужно другого шофера искать, — как-то сказал Гордей Федорович помощнику секретаря окружкома, — не нравлюсь я, видать, товарищу Постышеву.

— Если бы нужно было заменить шофера, он сказал бы, — говорил я ему, что вы от скуки изнываете. Улыбнулся: «Мы еще с ним поколесим по Харьковщине. Дайте мне только в заводские будни по макушку залезть».

— Я сам с ним поговорю, — решительно сказал шофер. — Как только вызовет, так и поговорю, случай нужен — в дальнюю поездку отправиться.

Случай, как нарочно, не подвертывался. А через несколько дней Гордей Федорович, возвращаясь вечером с женой из кино, увидел на задней площадке трамвая Постышева. Он стоял, окруженный рабочими.

— Ну, все секретари ездили на заводы, — недовольно сказал Гордей Федорович жене. — Так те скажут: «Езжай домой, товарищ Перепелицын, тогда-то заедешь за мной». А этот то на трамвае, то на автобусе. Что за человек?.. Завтра прямо пойду к нему. Если я не нравлюсь, пусть берут другого шофера!

Но утром только Гордей Федорович собрался идти к секретарю окружкома, как позвонил сам Постышев: «Готовьте машину, товарищ Перепелицын, так, чтоб хватило на ездку километров в триста. Проедем в Буды. Ездили? Дорогу знаете? Я сейчас на паровозостроительном — сюда приезжайте».

С паровозостроительного Постышев выехал вместе с директором завода Струковым и начальником тракторного цеха Брускиным.

— Застоялся наш «фиат», товарищ Постышев, — сказал Гордей Федорович.

— И шофер заскучал, — понимающе сказал Постышев. — Значит, настоящий шофер! Только торопитесь вы. Еще наездимся. Я ведь только начинаю с городом и людьми знакомиться… А по-настоящему из окна машины не познакомишься. Нужно каждый камень мостовой своими ногами прощупать.

— Так можно машину вызвать, — не без укоризны вставил Гордей Федорович. — Вы б мостовую щупали, а я следом ехал.

— С городом знакомиться — нужно везде побывать, — продолжал Постышев, — и в трамвае, и в клубе, и в цехах, и в столовых, и в магазинах.

Машина проскочила мимо небольшого ларька частника. Владелец его наливал тузлук в бочки селедок.

— Видишь, директор, — сказал Постышев Струкову, — как сельди хранит частник, тузлуком заливает. А в наших рабкооповских магазинах у тебя на паровозостроительном они как ржавые гвозди.

— Это дело Гитиса, — сказал директор, — у него в Харьковском рабкоопе управление побольше, чем в Совнаркоме. Мне, что ли, тузлук варить, селедки заливать?

— Это наше дело — и твое и мое… Вы, товарищ Перепелицын, у кого сельди покупаете?

— У частника, — сказал Гордей Федорович. — Переплатишь, так не выбросишь ни одной, не то что в рабкоопе. А про овощи и говорить нечего.

Машина миновала Народный дом.

— Часто бываешь в нем? — спросил Постышев Струкова.

— Почти каждый месяц, — настороженно ответил тот.

— На пленумах райпарткома и райисполкома, — улыбнулся Постышев. — Спектакль гэзовского театра видел? Молодцы латыши! Настоящий театр! Профессионалам не уступят. В какой клуб паровозостроители ходят? В какие театры?

— Кто в город, кто в Нардом ГЭЗа, — ответил Брускин. — У нас к театру равнодушны.

— Ну, если директор театра не любит, — сказал Постышев, — кто же к нему любовь прививать будет.

— Это вы напрасно, Павел Петрович, — обидчиво протянул Струков, — я ни одной премьеры не пропускаю.

Постышев: А что бы директору с собой коллектив не пригласить на премьеру?.. Кстати, сколько такой Нардом обойдется?

Струков: Наверное, тысяч триста.

Постышев: Только сто тысяч. Потому что строили его сами гэзовцы.

Постышев стал рассказывать о постройке Нардома так, как будто он жил в Харькове в том тысяча девятьсот шестнадцатом году, когда из Риги эвакуировался завод Всеобщей электрической компании, ныне Государственный электрозавод (ГЭЗ).

— Латышские металлисты с собой большую культуру привезли. А мы ленимся ее перенимать, — раздумывал вслух Постышев. — И на производстве культура. Вы видели, как у них за оборудованием ухаживают, как станки смазывают, как инструмент хранят?

Гордей Федорович вслушивался в слова Постышева, и испарялась обида на нового секретаря окружкома. Становилось понятно, почему целые дни, а порою и вечера проводит он на заводах, ездит на трамваях и автобусах, пешком обследует улицу за улицей. Вот Киркиж, прежний секретарь, сам с ГЭЗа, человек тоже боевой, энергичный, старавшийся наладить и торговлю, и работу заводов, и клубы сделать образцовыми, как-то не замечал, что директоров мало интересует быт людей, их отдых. А Постышев не успел обжиться, уже увидел, как торгует частник и как кооператив, узнал, как латыши построили клуб, здорово Струкову «залил под кожу сала» с приглашением коллектива на премьеру. «Новую борозду ведет, — думал Гордей Федорович, — глубоко в пласт входит… С таким человеком поездить интересно».

— А вы, товарищ Брускин, бывали на ГЭЗе? — продолжал расспрашивать Постышев.

— Был как-то, — ответил Брускин. — Мы другого направления машиностроители.

— Следует бывать почаще на других предприятиях, — посоветовал Постышев. — Знаешь, что Соловьев у себя начинает? — спросил он директора.

— Что ему затевать? «Серп и молот» не завод — сборочные сараи. Собирать бороны «зиг-заг» большой премудрости не надо.

— Посмотрим, как ты к нему на выучку пойдешь, — улыбнулся, глядя на директора, Постышев.

— Какую он Америку открыл, что мы на выучку пойдем? — удивился Струков.

— Это узнаешь. Твои же металлисты сообщат. Скажи другое: из Изюма тебе ничего не писали насчет ваших тракторов?

— Как будто ничего, товарищ Брускин? — обеспокоенно спросил Струков начальника цеха.

— Цех не получал рекламаций. — Брускин перевел взгляд со Струкова на Постышева.

— Значит, если рекламаций не было, можно жить спокойно? — произнес Постышев. — Сильны! А как работает ваш трактор по сравнению с «фордзоном», «Катерпиллером», это вас не интересует? Почему на «фордзоны» заявки, а ваши приходится навязывать?

— Павел Петрович, все равно наш цех на ладан дышит, собираются закрывать, — заметил Брускин.

— Когда бог захотел человека обидеть, он ему ума не дал, — с задором произнес Постышев. — Господин Чемберлен хочет советскую власть закрыть. Кому-то из госплановских чиновников хочется цех закрыть. А нам нужно другое — либо паровозостроительный на производство тракторов переводить, либо тракторный завод строить. Без этого мы в сельском хозяйстве от кулака будем зависеть. А кулак нам далеко не друг…

Гордей Федорович слушал Постышева с нескрываемым удивлением. Не меньше были удивлены Струков и Брускин.

1927 год, январь

Пустили первый в городе конвейер на «Серпе и молоте».

Сегодня во всех окружных газетах подробный отчет о пленуме Харьковского окружкома партии. Сокрушительный разгром троцкистов и троцкизма не только в докладе В. Я. Чубаря, но и в выступлениях делегатов с предприятий. В защиту оппозиции выступили только два участника пленума. Их выступления напечатаны в газетах. Все доводы о том, что троцкисты что-то предвидели, что-то верно критиковали, разбиты событиями последних месяцев. Зарплата растет вопреки предсказаниям троцкистов, также снижаются, а не повышаются цены, как предрекали лидеры троцкизма. Постышев, выступая на пленуме, сказал, что «мы имеем огромные возможности показать всю несостоятельность троцкизма». На пленуме харьковские заводские партийные организации доказали, как они отлично используют все эти возможности. Только читая теперь отчеты, понимаешь, как все три последних месяца Постышев готовил харьковскую организацию к сокрушению местных троцкистов. Он не пропускал почти ни одной крупной партконференции, выступал с докладами, проводил беседы и расставил силы так, что на каждом предприятии выступали старые большевики: Петровский, Чубарь, Терехов, Шлихтер, Скрыпник, Сухомлин, Затонский и другие.

Яркая, очень значимая победа в «гражданской войне», как назвал борьбу с оппозицией Постышев.

Вечер в Будинке литераторов имени Блакитного. Молодые поэты из «Новой генерации», «Гарта», «Плуга» читали стихи. Зачем такое обилие организаций?.. Хотелось повидать кого-нибудь из «Ваплите» («Вольной академии пролетарской литературы»). Там есть «академики», у которых только два-три рассказа. Но «ваплитовцы» не снисходят к общению с литературным «плебсом» Они считают себя «избранными», «настоящими» представителями литературы — аристократами Творчества, ниспровергателями канонов и рутины, открывателями нового в литературе.

Гео Шкурупий читал рифмованную контрреволюционную агитку:

К концу вечера появился Микола Хвылевой, «вождь» «Ваплите» — глашатай лозунгов «Прочь от Москвы!», «Равнение на Европу!» Молчаливый, чем-то встревоженный, внешне неказистый человек. После окончания вечера его окружили, пытались вызвать на разговор. Но он быстро ушел, не проронив ни слова.