Прасковья Ангелина

ВСЕ ДЛЯ ПОБЕДЫ!

Два года училась Паша в Сельскохозяйственной академии имени Тимирязева. Но на третий год, в счастливый год ее жизни, когда у нее родился сын Валерик, чрезвычайные обстоятельства оторвали ее от учебы.

Каждый год Паша проводила каникулы в Старо-Бешеве. Так было и в то лето 1941 года.

В воскресенье 22 июня она работала в поле, когда узнала, что гитлеровская армия совершила вероломное нападение на нашу Родину.

Небо было чистое, голубое — ни единой тучки. Солнце палило. Ни ветерка, ни дуновения, хотя бы колосок пошевелился. Когда услышали о начале войны, в степи такая тишина настала, что казалось, сдавливает грудь. Девушки стояли, взявшись за руки, и можно было подумать, что они уже никогда не выведут свои запыленные «ЧТЗ» и «СТЗ» в борозды.

— Почему мы здесь? — нарушила молчание Наташа Радченко.

Наташа посмотрела на Пашу. О чем она думает?

— Надо проситься на фронт, всей бригадой влиться в одну танковую часть.

— Не то говоришь, Наташа, — сказала Паша, плечом касаясь Наташиного плеча. — Ты собираешься на фронт? А я, напротив, надумала остаться. Надо же кому-нибудь хлеб давать стране.

— Воля твоя решать, как хочешь, а. только мое место на фронте, — сдержанно ответила Наташа и посмотрела на подруг, как бы ища у них поддержки.

— Найдутся другие, кто заменит нас на тракторе! — крикнула Вера Коссе.

Все заспорили. Леля Ангелина в упор спрашивала Веру Коссе, собирается ли она на фронт. Наташа перебила подруг и стала говорить о том, что им надо лучше работать и завтра же с самого утра переехать на новый участок, чтобы за два дня закончить зяблевую пахоту.

— Ну, это другой разговор. — Паша вскочила на. трактор. — Пора, девоньки!

Работать девушки стали круглые сутки. К первому июля вспахали девятьсот гектаров земли. Бригада Ангелиной работала вблизи шоссе, которое вело на Ростов. День и ночь слышался скрип повозок и мычание гуртов, угоняемых в тыл. Эвакуация шла полным ходом.

В тот день девушки рано закончили работу. Рано ли? Было одиннадцать вечера. Весь хлеб на площади в две с лишним тысячи гектаров был убран до зернышка. В фонд обороны Советской Армии колхозники сдали сверх плана десять тысяч пудов зерна.

Ужин давно приготовлен, но есть никому не хотелось. Потушили свет, легли отдохнуть. Лежали молча, не ощущая усталости, прислушиваясь к новым звукам — звукам, принесенным начавшейся войной. Отчетливо слышался цокот копыт военных патрулей.

— Ты не спишь, Наташа? — спросила Паша, обнимая подругу. — Спи… завтра с утра снова пахать.

Наташа поднялась, подошла к окну.

— Темно и грустно. Ни огонька в деревне… Призваться, душно мне здесь… Я бы молнией понеслась на танке. Если бы ты знала, как мне хочется на фронт, мстить злому врагу! Такую жизнь покалечил, гад!

Испытующе, как бы взвешивая силу своей подруги, Паша осмотрела ее с ног до головы, сказала:

— Ух, ты у нас боевая, сильная… Пустила бы на войну, но боюсь, что без меня скучать будешь.

— Тогда давай вдвоем, Паша. — В больших черных ее глазах зажглись огоньки. — Сергея оставь со Светочкой и Валериком, а сама просись на фронт.

Но Паша только усмехнулась.

— Глупенькая ты, Наташка… Кто же нам позволит такое делать? Нет, мы хлеб фронту давать обязаны Ясно?

До сознания Наташи не доходили слова бригадира трактористов Ангелиной. Она прикусила губу от обиды, проклиная себя в душе, что в первый день войны не подалась в райвоенкомат.

«Ну, хорошо, допустим, Паша, тебя, бригадира, не пускают на войну, но какое это имеет отношение ко мне, рядовой трактористке? — мысленно обращалась к ней Наташа. — После реорганизации тракторной бригады в марьяновском колхозе я добровольно пришла к тебе работать. Надеялась, что в любой момент, когда только потребую, ты поможешь мне уехать на фронт. А ты? Читаешь лекции по политграмоте и не отпускаешь из бригады. Это, Паша, несправедливо. Что-то ты дипломатничаешь! Не похлопочешь за меня, сама добьюсь отправки в любую танковую часть…»

Размышления ее прервала Паша.

— Ты еще не спишь?

— Нет. А что? Может, надумала похлопотать за меня в военкомате?

— Да, чтобы высекли упрямую подруженьку, — усмехнулась Паша.

Наташа не ответила. Тяжело дыша, она чуть приподнялась и выглянула в окно. Рассвет еще не наступал. В эту минуту кто-то шумно постучал в дверь вагончика. Паша стремительно вскочила, зажгла огарок свечи.

Паша не поверила своим глазам. Вошел Сергей, а с ним брат Наташи, черноглазый, с черной как смоль копной волос — Петр.

— Это ты, Сергей? — воскликнула Паша, разглядывая его. Вид у него был утомленный. Воспаленные глаза. Лицо заросло щетиной.

— А что? Не может быть? — смеясь и обнимая ее, отозвался Сергей. — Собственной персоной, самолично.

Девушки повскакали с коек и обступили Сергея и Петра.

— Соскучились, друзья? — перекрывая шум, спросила Наташа.

— Откровенно говоря, нет… Некогда было.

Так больно отозвались в Паше слова «некогда было», что она была готова воскликнуть: «Мой Сережа не умеет скучать. Это чувство чуждо ему». Но она смолчала, и только ее побледневшее лицо выражало волнение. За два месяца работы в поле Сергей не нашел времени, чтобы поинтересоваться, как живет и работает его жена, бригадир тракторной бригады, в чем нуждаются ее подруги. Ведь время тревожное. Война!.

Вера Коссе тут же заметила, что такое объяснение не делает чести секретарю райкома комсомола. Надо проявлять постоянную заботу'о комсомолках-трактористках, работающих для победы над врагом, вникать в их дела, помогать им по силе возможности.

— Ах ты, кусачая! — поначалу задетый такой прямотой и оторопевший, громко произнес Сергей. — Каюсь, виноват, исправлюсь.

Последнюю фразу Сергей добавил только потому, что не хотел накалять обстановку и вызывать девчат на критику. Их только затронь, попробуй отвертеться! И Паша, будто только и ждала открытого признания от Сергея, подавляя суровость, сказала:

— Ты не обижайся. Ведь знаешь, как всем трудно. Пришло тяжкое испытание…

— Солдатское. — Сергей выпрямился. Скулы его зарумянились. Он свернул папиросу, закурил и после двух-трех затяжек неожиданно добавил: — И я признан в армию. Секретарство уже сдал.

— А я? — вырвалось у Паши.

Он пытливо посмотрел сначала на девушек, потом на Пашу. Им самим пахать, сеять и хлеба убирать. Ребята все на войну ушли. Устоят ли трактористки? Справится ли Паша? Он невольно проникся сочувствием к ней.

— Ты, конечно, Пашенька, останешься в Бешеве. Это, пожалуй, самое правильное решение: надо же кому-нибудь крестьянствовать.

— И как никогда крестьянствовать! — поддержала Паша. — Работать на полях не устанем, нервы крепкие. Ты только смотри оправдывай народное доверие на фронте.

Он хотел что-то ответить, но властная рука Петра легла на его плечо: мол, пора прощаться.

— Да… да, именно так, — поторапливал Петр, — вам скоро начинать работать, а нам с Сергеем Петровичем ехать. — Он подошел к Наташе и, приподняв ее голову за подбородок, заглянул ей в глаза’ — Ты чего разревелась? Вытри глаза. А еще на фронт, на танк просится! Там железным нужно быть, а ты раскисла оттого, что твой брат на войну идет.

— Я и есть тверже железа! — Наташа вытерла глаза, но все еще всхлипывала. — Обидно, что даже провожать не сможем.

— Что ж, это и хорошо, — откликнулся Сергей, — а то реветь станете.

— Но, право же, таких слез не стыдно, — задумчиво, словно разговаривая сама с собою, сказала Паша. — Поплачем и злее в работе будем. Ведь так, Сережа?

Он тяжело вздохнул.

— Ты вот не плачешь… Разве я не понимаю, что эю значит?

— Я — другое дело… просто не умею, а заставить себя выше моих сил, — уклонилась от прямого ответа она.

Сергей не обиделся. Он только спросил:

— А скучать будешь?

— Кто его знает…

Никого уже не осталось в вагончике, все вышли, чтобы провожать Сергея и Петра. Паша спрашивала: «Чемодан упаковал? погладил ли рубашки? взял ли белье? а носовые платки?» Сергей пожимал плечами. Он собрал только самое необходимое: мыло, зубную пасту, щеточку и полотенце. Был дома, прощался с Валериком и Светланой, а рюкзак отнес в райком комсомола.

— А с родителями попрощался?

— С матерью только… Она и собрала меня в дорогу, пироги напекла. А батя твой дома почти не бывает, в колхозе все хозяинует. Но ты не беспокойся, я еще встречусь, мне самому охота поговорить с ним, успокоить…

— Спасибо, милый, — сказала Паша, подумав, что все складывается хорошо. Ее радовало, что муж уезжает из дому не чужим человеком.

Некоторое время они постояли молча. Паша захотела проводить его до шоссе.

— Нет, — сказал Сергей, — не надо. Ты устала… Нам нужно торопиться, ребята в деревне уже ждут.

— Как хочешь, могу дальше и не ходить. — Подавленно вздохнув, она остановилась. — Сережа, так ты… не забывай, пиши.

Словно расставаясь навсегда, они расцеловались и обменялись крепким рукопожатием.

— Береги себя… Не для меня, нет, нет, для детей наших. Жалко мне их, скучают без ласки. Будь тверже стали, помни о нас, воинах… Наташу не отпускай от себя, верная она тебе подружка. Кланяйся всем! Ну, вот и все будто. Бежим, Петр!

Сергей еще раз кивнул ей на прощание, а Паша, провожая его глазами, долго стояла и махала платком. Она ждала, что Сергей возвратится, чтобы в последний раз обнять ее, но он даже не оглянулся. Вскоре он совсем скрылся из виду, растворившись в толпе людей, которая двигалась по шоссе. Ушел ее Сергей. Неужели это была последняя в ее жизни встреча с ним? С минуту она стояла неподвижно, как вкопанная, вытирая непрошеные слезы. Видно, и в самом деле первая любовь сильно привязывает. Она простилась с человеком, который приносил ей много горя, но все же с бесконечно родным, близким, отцом ее детей.

Паша с трудом шагала к вагончику, до предела напрягая слух и зрение. Умолкшие на ночь тракторы снова загудели, не прерываясь. Значит, девушки уже пашут, сеют и готовят землю под урожай будущего года.

Вставал ясный тихий и теплый день. По-прежнему— ни ветерка, ни дуновения. Кто скажет, что где-то идет Кровопролитная война и, звеня тяжелыми гусеницами, грохочут танки? Кто убедит, что льется человеческая кровь и фашисты рвутся в Донбасс — в край угля, металла и хлеба?

«Будь тверже стали», — невольно вспомнила она слова Сергея.

Да, теперь она знала, что значит быть тверже стали, знала, какие трудности ждут ее впереди. Надо работать, работать и работать. Она всегда работала во всю свою силу, не представляла себе жизни без труда, но сейчас это желание было еще сильнее, чем когда-либо.

Трактористки работали самозабвенно, не зная ни отдыха, ни сна. Выработка на пахоте повысилась в два с половиной раза. Казалось, машины устали, а девушки усталости не чувствовали. Они были действительно тверже металла.

В октябре линия фронта приблизилась к Донбассу.

В это утро Паша была дома. В окнах соседних домов еще горел свет, но вокруг было тихо. Через деревню двигались воинские колонны. Крестьяне и крестьянки вышли на дорогу и безмолвно смотрели им вслед. «Неужели они не остановят врага?»

— Паша! — окликнул ее отец. — Тебя вызывает Сталине.

Она вздрогнула. Телефон действует. Значит, все в порядке, враг будет остановлен на подступах к Донбассу.

— Слушаю…

У телефона был секретарь Сталинского обкома партии.

— Паша? Здравствуй… ты еще в своем Бешеве? — он говорил спокойно и тихо.

— Ну да… А где же мне быть? Хотелось бы на фронт… сводки Совинформбюро сердце жгут.

— Я не об этом… — голос секретаря по-прежнему звучал спокойно. — Тебе задание: готовь бригаду к эвакуации. Тракторы пойдут своим ходом, запасайся бензином. Путь держи на Ростов. Понятно?

— Хорошо… Все сделаю. — Паша постаралась сказать эти слова окрепшим голосом, но, закончив разговор, тотчас же опустилась на стул, оглушенная необычным поручением.

Рядом с нею был Никита Васильевич. Он видел слезы в глазах дочери, но еще не понимал, какое задание получила она от обкома.

— Батя, собирайтесь в дорогу…

Никита Васильевич был к этому готов. Он глубоко был убежден в том, что врагу нельзя оставлять добро, невозможно. Он верил, что его сыновья — Константин, Василий, Сергей, как и сыновья всех его земляков, остановят и сокрушат немца, но пока дела складываются так, что надо готовиться к эвакуации.

Паша подошла к Светлане, обняла ее.

— Ты плачешь, мама?

Она виновато взглянула на дочку:

— Что ты, Светочка?

— А папка наш уже далеко, фашистов бьет…

— Может, и близко, Светочка. Немец уже в Донбассе.

Неторопливо возвращалась она в степь. День был безоблачный, теплый. Солнце светило, как в летнюю пору. Только пожелтевшие на деревьях листья напоминали о том, что сейчас осень. Кругом стояла удивительная тишина. Странно было даже думать о том, что где-то недалеко идут кровопролитные бои, и гитлеровские орды уничтожают города и села, строят виселицы, убивают детей, женщин, стариков…

Как оставить любовно вспаханные и засеянные поля? Четыре тысячи гектаров! «Не верится, — думала она, — что наши люди не остановят врага. Как сказать подругам, что мы оставляем Старо-Бешево?..»

Она шла уже более часа. Вот, наконец, показался заветный вагончик. Внезапно ею овладела страшная усталость.

По дороге Паша встретила Лелю. Та задыхалась от слез и, не останавливаясь, тихо, словно про себя, говорила: «Вот Илью своего проводила… Одна с детьми осталась. Тяжело, Паша…»

Спустя час в поле прискакала Надя. Лицо ее сияло, глаза горели.

— Свершилось, дорогие! Можете меня поздравить. Еду в действующую армию.

Вера Коссе ей откровенно завидовала.

— Попросилась в танковую часть, — объясняла Надя.

Паша советовала ей научиться управлять тяжелым танком, таким, как «КВ», чтобы таранить врага наверняка. Надя все с той же счастливой улыбкой на лице обещала оправдать доверие.

На рассвете следующего дня к Паше прибежала Наташа Радченко.

— Районный комитет партии удовлетворил мою просьбу. Остаюсь партизанить в тылу врага.

Паша обняла подругу, крепко поцеловала.

— Я знаю, это ненадолго, — говорила Наташа, шумно вздыхая. — Врагу будет страшно на нашей земле!.. Эх, Паша, у меня сейчас столько силы… — и, помолчав, усмехнулась: — Думаешь, хвастаюсь? Нет. Гитлеровцы на своей шкуре испытают силу ненависти трактористки.

Паша пошла ее провожать. Дойдя до угла, они снова обнялись, расцеловались. Паша протянула растерявшейся подруге свой подарок — маленький револьвер.

В эту ночь фашистские самолеты сбросили первые бомбы на Старо-Бешево. Красное зарево вспыхнуло на горизонте. На самой окраине деревни, по ту сторону Кальмиуса, загорелась старая школа, первая в Старо-Бешеве школа, построенная еще в двадцать втором году…

Из Старо-Бешева тракторная бригада Ангелиной тронулась в пять часов утра. Все ближе и грознее были раскаты рвущихся снарядов и бомб. По дороге и по степи понуро шли женщины, старики и дети.

Машины, грохоча гусеницами, двигались на Ростов. За тракторами цепочкой тянулись подводы, груженные продовольствием и колхозным имуществом.

Вдруг над головами уходящих низко пролетел самолет с фашистской свастикой. Раздался взрыв… Но люди продолжали свой путь. За первым обозом медленно шагал Никита Васильевич. С лица его катился пот, он о чем-то громко разговаривал с идущими рядом колхозниками. Вот он остановился и, сжимая кулаки, громко крикнул:

— Земля наша должна гореть и взрываться под ногами врага! Так оно и будет!