Прасковья Ангелина

ПЕРВЫЙ ПОДВИГ

Каждый день вносил что-то новое в жизнь деревни. Николай, Иван, Константин, Надя и Леля вступили в комсомол. Секретарем комсомольской организации выбрали старшего брата Николая.

А спустя месяц дети колхозников давали торжественное обещание, Паша стала пионеркой. Радости ее не было границ.

Кулаки на селе негодовали, шипели:

— Дьявольская затея. Курносая-то Пашка, дочка голоштанного Ангелина, красный галстук нацепила. Не к добру это, люди добрые.

А встречая на улице мать Паши — Ефимию Федоровну, кулацкие подпевалы гнусавили:

— В партейных задумала вытянуть деток своих? Ну, это еще поглядим…

— И глядеть нечего, — отвечала Ефимия Федоровна, — мои дети далеко пойдут.

Колхоз только становился на ноги. Яростно сопротивлялся кулак. Но бывшие батраки и бедняки уже твердо знали свою дорогу, и свернуть их с этого пути было невозможно.

Над степью бушует гроза. Из края в край перекатываются оглушительные раскаты грома, слепящие молнии пронизывают низкие, нависшие над землей черные облака.

Воет, стонет донецкая степь…

Деревня будто вымерла. На улице ни души. Темнота. Наглухо закрыты ставни, погашены огни. Кто решится выйти на улицу в такую погоду?

Визгливо и жалобно скулят собаки.

Но вот скрипнула калитка на самом краю деревни. Маленькая фигурка пробежала вдоль заборов и скрылась за поворотом. Наконец она добралась до какой-то избы. В то же мгновение ударил гром, небо словно раскололось. И сразу же с новой силой полил дождь.

— Ты, Паша? Случилось что? — Наташа Радченко смотрела на подругу с испугом.

— Телята на ферме без присмотра. Бежим сейчас же.

— Так поздно? В такую непогодь?

Из кухни послышался разгневанный голос матери, запрещающий Наташе уходить из дому. Но Паша не сдавалась:

— Струсила? Эх ты!.. А еще красный галстук носишь. Я-то считала… настоящая подруга, верная…

— Не сердись. Давай переждем дождь, — Наташа умоляюще посмотрела на нее.

— Э, нет, такого не будет. Наш долг спасти стадо.

— Потому что твой батя председатель, поэтому!.. — злобно крикнула мать Наташи, суровая, грубоватая женщина. — Хочешь — беги, а моей Наташе там делать нечего.

— Странно, Екатерина Николаевна, вы рассуждаете, — возразила Паша, — не отцовский же колхоз. Значит, все должны беречь его добро.

Екатерина Николаевна подбоченилась и ядовито отрезала:

— Ну и береги, ежели ты такая сильная!

Больше часа, вздрагивая при каждом ударе грома, добиралась Паша до фермы. Дождь не унимался, и его косые, хлесткие плети больно били по спине.

…Продрогшие, оглушенные раскатами грома, телята сбились в кучу. Паша скинула с себя стеганую телогрейку и поочередно укрывала то одного, то другого.

Затем пошла доставать корм. Снаружи послышались чьи-то приглушенные голоса. Кто бы это мог быть? Она остановилась, прислушалась. Шаги приближались.

В темноте заметила, как прошмыгнула чья-то фигура, смутная и расплывчатая. Кто-то нашаривал рукой железную задвижку, запиравшую ворота, и злобно говорил:

— Голодраные хозяева, даже запоров путных не сделают. Тоже мне коммуния!

— Орать-то зачем, — раздраженно отвечал другой. — Нож острый, работенка недолгая.

Скрипнули ворота.

— Эй, есть здесь кто живой?

Паша сделала шаг вперед, она вся дрожала. Неужели перережут телят?

В это же мгновение она увидела, как здоровенный парень схватил теленка за шею и занес над ним нож.

— Не смей! — крикнула Паша.

Пришельцы замерли. Надо действовать, не дать им опомниться. Не помня себя, Паша кинулась на бандитов.

Тот, что стоял с ножом, размахнулся. Но Паша ловко вывернулась и вцепилась в его руку зубами. Он закричал.

Какое-то мгновение Паша стояла неподвижно, тяжело дыша. Вдруг она почувствовала сильный удар по руке. Защищаясь, она толкнула бандита. Тот, видимо, зацепился за корыто, потерял равновесие. Упал и на четвереньках пополз в открытую яму, в которую складывали корм для скота. Паша схватила лопату и ударила бандита по голове. Потом наглухо захлопнула крышку люка.

Паша с трудом сдерживала волнение, вот-вот расплачется. Она отошла подальше от люка. Провела рукой по лицу. Из уголка рта текла кровь. В крови были руки. В ту минуту послышался жалобный стон.

— Выпусти! Душно!..

Пришелец, запертый люком, то жалобно стонал, то угрожал, то упрашивал освободить его.

Вооружившись лопатой, Паша с волнением ждала рассвета. Как томительно это ожидание! Кажется, что со всех сторон кто-то крадется к ферме, вот уже явно ходит вокруг, шарит руками по стене.

Неподвижно простояла час, другой, третий. Но вот, наконец, медленно наступил рассвет.

Паша услышала голоса. Нет, она не ошиблась. Это голос Наташи.

— Давайте скорее! Там Паша…

Толпа приближалась. Первыми вбежали Наташа и брат Николай. Они увидели, как изменилось лицо девочки: под глазами залегли глубокие синие тени, губы побелели. Но по-прежнему блестели глаза.

— Паша, что с тобой? — Наташа подбежала, увидела кровь.

Вошли отец и мать.

— Боже мой, Пашенька! — мать беззвучно заплакала.

Никита Васильевич прошелся по ферме, подошел к закрытому люку.

— Крепко прихлопнула. — Он с гордостью смотрел на свою дочь. — Один был?

— Еще с Федуном. Удрал, гад!

— Далеко не убежит… Из-под земли достанем, — отозвался Николай. — Как же это случилось?

— Сам видишь, — сказала Паша и заплакала. — Даже не верится, что одолела в такой драке.

— Подлые люди! — крикнул Никита Васильевич. — А Федуна надо словить. Он уже сидел за убийство, но выкрутился.

Николай принес ведро воды, достал кружку. Ефимия Федоровна разорвала белый платок, перевязала рану.

— Ну, собирайся домой, — сказал отец.

Паша с огорчением посмотрела на него.

— А ферма? Кто станет ухаживать за телятами?

— Я возьмусь, — сказала Наташа.

— Ты же боишься. А у маменьки спросилась?

— Теперь и спрашивать не стану.

— Храбрая только днем, а ночью опять за мамину юбку.

Наташа молчала.

— А я из дома приду и останусь здесь на несколько дней, — сказала Паша, обнимая мать.

— Тогда и я с тобой останусь, — сказала Наташа. — Вдвоем будет веселее.

— Что ж, оставайся…

Прошло еще три недели. Каникулы были на исходе. Паша редко уходила с фермы. Как-никак пятьдесят пять телят. И все это капризные существа. За ними только смотри и смотри.

Паша сама составила рацион кормления, распорядок дня — часы отдыха и прогулок на свежем воздухе.

«Ты у меня главная животноводка, — хвалил Никита Васильевич, — работаешь молодцом».

Впрочем, так говорили в деревне все. Паша слушала, но голова у нее не кружилась. Признаться, больше всего ей хотелось в поле — «растить пшеничный колос».

Как-то рано утром на ферму прискакал Василий Кирьязиев. Он был расстроен:

— Собирайся домой!

Они сели на лошадей и поскакали в деревню.

Поздней ночью кулаки подожгли дом Ангелиных. Когда Паша подъезжала, уже догорали головешки. Собравшиеся вокруг двора крестьяне молча смотрели на пепелище. Никита Васильевич сидел в стороне, обхватив руками голову. Ефимия Федоровна носилась с вещами и что-то кричала.

— Третий пожар за неделю, — сказал старик Кирьязиев.

— Все дело рук одной шайки… Панюшкины стараются. — Ефимия Федоровна разрыдалась.

— Берегите сердце, Федоровна, — дружески обнял женщину Куров. — Панюшкины за все сполна ответят.

Никита Васильевич словно очнулся. Стал объяснять, что нет больше сил у честных людей жить в одной деревне с Панюшкиными, дышать с ними одниь воздухом.

Со стороны большой деревенской улицы показалась фигура Панюшкина. Он шел в сопровождении каких-то трех здоровенных парней.

Увидев Курова и Ангелина, Панюшкин не растерялся и сделал вид, что только сейчас узнал о не счастье.

— Что такое? Неужели сгорела хата Ангелина?

— Прикидываешься овечкой! А сам, сукин сын, и поджег! — крикнул Куров.

— Господи Иисусе… Истинно не знаю, — испуганно озираясь, бормотал Панюшкин.

Из толпы раздались крики.

— Знаешь, собака, не прикидывайся!

— Жизнью своей поплатишься!

— Ну, это еще спорное дело, — сразу спохватившись, многозначительно возразил Панюшкин.

Но ему не дали разглагольствовать. С разных сторон послышались гневные голоса.

Панюшкин как-то сразу сник, потемнел, опустил голову.

Толпа хлынула к нему.

Старик Кирьязиев отчетливо, так что слышали буквально все, произнес:

— Никакой пощады врагам!

Но Куров не дал людям свершить самосуд. Встав перед Панюшкиным и широко раскинув руки, он сказал:

— Товарищи, спокойствие! Советское правосудие воздаст ему по заслугам.

Панюшкин был тут же арестован.