Прасковья Ангелина

«ДУШИ ПРЕКРАСНЫЕ ПОРЫВЫ»

Прошло два года. А время, как говорится, разум растит. Днем Паша училась в школе, а вечерами работала на колхозной ферме. В свободное время читала Толстого, Горького, Тургенева, Чехова. А чаще всего — Пушкина.

Опять наступила весна. Поля вокруг Старо-Бешева оделись зеленью. В колхозном саду зацвели яблони.

Как быстро летит время! Вот еще совсем недавно колхозные дети копали ямки, и Никита Васильевич советовал: «Шире надо, глубже», а теперь этот сад, где посажены и сливы, и груши, и вишни, и яблони, стал украшением деревни.

Как много значит год в жизни колхозной деревни! Выросло и окрепло артельное хозяйство. Колхозники распахали еще триста пятьдесят гектаров залежной земли. В центре деревни построили клуб на двести мест. Рядом выросло каменное трехэтажное школьное здание.

Большие перемены произошли и в семье Ангелиных: они переехали в новый, большой красивый дом с просторными комнатами, высокими окнами и верандой.

…Тихий летний вечер. Лунный свет заливает избу. Возвратившись из школы, Паша приготовила ужин, прибрала на кухне, перемыла посуду. Потом вышла на веранду и долго стояла молча, наслаждаясь тишиной и свежим запахом листвы. Снова вернувшись в дом, прошла в свою комнату, села подле раскрытого окна и принялась за рукоделие.

С улицы послышались шаги. Приподняв край занавески, она взглянула на дорогу, но никого не увидела. Посмотрела на часы — было без пяти минут восемь. Не пойти ли спать? Нет. Она задумчиво глядела на звездное небо и вдруг услышала знакомые пушкинские строки:

Голос знакомый и такой приятный. Конечно, это Василек — сын Григория Харитоновича. Василек прекрасно читал стихи.

…Восьми лет Василька отдали в подпаски к местному кулаку Наливайко. Паша в то время тоже пасла скот, но у кулака Панюшкина. С тех пор и началась у них дружба.

Безрадостно, в нужде и голоде проходили их детские годы. Хотелось думать об учении, об интересной жизни в будущем, но мечты эти разбивались в прах из-за голода: даже в самое урожайное время Паша и Василек редко досыта наедались хлебом.

Впервые Василек пошел в школу, когда ему исполнилось одиннадцать лет. Правда, к тому времени он уже умел читать и писать. У него были хорошие способности, и грамоте он научился без посторонней помощи.

— Сам не понимаю, как все это вышло, — говорил он Паше. — Еще с детства потянулся я к книгам. А ведь, знаешь, никто их мне не давал и не дарил. Я даже боялся при отце и матери листать страницы. А теперь без книги не смог бы жить.

Шестнадцати лет Василек вступил в комсомол. Паша продолжала с ним дружить, делила с ним все свои радости и горести, удачи и невзгоды. С Васильком ей было легко и весело.

…Василек вошел в дом усталый и весь в грязи.

— Кто тебя так вымазал?

— Что, не нравлюсь?

— Ой, какой же ты, право! Кто же все-таки так разрисовал тебя?

Василек попытался было уклониться от ответа, но натура его не терпела лжи.

— Большое событие, Пашенька, — сказал он и от волнения запнулся.

Наконец со слов Василька Паша поняла, что произошло. В Старо-Бешево из города пригнали два трактора. Это, конечно, огромная тайна, но факт остается фактом, и тракторы находятся в деревне.

То, что в Старо-Бешеве появились тракторы, Паша великолепно знала, и этой тайны Василек мог ей не выдавать, но вот то, что он поступил. на курсы трактористов, ей действительно было неизвестно.

— Я пятый день изучаю трактор. Инструктор до одури нас затаскал.

Новость ее ошеломила. В деревне курсы трактористов— и она ничего не знает! Нет, с этим смириться нельзя.

— Скажи, Василек, только правду говори, трудно ли учиться на тракториста?

— Для кого как… Мне, например, легко, — гордо ответил паренек. — Но правду сказать — управлять трактором сложно.

— Зато интересно как! Ты понимаешь, что для меня это необходимо.

— Как, как? Тебе-то, наверное, известно, что трактором могут управлять только парни.

— А нам, девушкам, нельзя? — голос у Паши дрогнул, и она вот-вот готова была заплакать.

Их разговор прервал стук в дверь. Вошел Иван и попросил подогреть ему обед.

— Торопишься?

— А тебе что? — Брат, видимо, тоже не собирался разговаривать. — Много знать будешь, скоро состаришься.

— А ты, я вижу, помолодел. К трактору торопишься.

Иван прошелся по комнате, потом неожиданно все откровенно рассказал и попросил ее никому не говорить о том, чем они с Васильком занимаются.

— А почему это секрет? Почему в деревне не должны знать, что мой брат учится на тракториста? Почему в деревне не должны знать, что и твоя сестра тоже хочет стать трактористкой?

— Но ведь это просто глупо… — попытался было Иван остановить ее, но она не дала ему договорить.

— Если я решила, что стану трактористкой, то так и будет!

— Ты бы подыскала для себя чистую работу, — твердо сказал Василек. — Трактор — мужское дело.

— Ну, это мы еще посмотрим!

Ясно было, что переспорить Пашу невозможно. Она привела в свою защиту столько доводов, что Василек был просто сбит с толку, а закончился спор тем, что она обиделась и с глазами, полными слез, ушла в другую комнату.

Они не верили в ее силы, и это была самая большая обида в жизни.

Зима тридцатого года стояла суровая. Морозы доходили до двадцати девяти — тридцати градусов с сильными ветрами, снегопадами.

Уже стемнело, когда Паша возвратилась из школы. Дома было шумно. Отец и братья Николай, Константин и Василий, сидя за столом, азартно стучали костяшками домино. Ефимия Федоровна что-то шила, а в другой комнате сестры Надя и Леля возились с книгами.

Паша чувствовала себя плохо, ей казалось, что она никому не нужна.

Думы о тракторе не покидали ее. Побыв немного дома, она вышла на улицу. Все мысли вертелись вокруг одного. Хорошо еще, что Василек не разболтал родителям о том, что она хочет стать трактористкой. А что, если самой поговорить с отцом? Неужели и он, человек передовой, не поймет, не поможет, не скажет: «Вот тебе мое благословение, Паша»?

Размышляя таким образом, она долго бродила по заснеженным улицам. Потом вышла к машинно-тракторной станции. У ворот несколько задержалась: зайти или нет? Может быть, лучше поскорее отсюда уйти? Кто знает, не вынырнет ли откуда-нибудь дорогой братец, не загремит ли на всю деревню: «Уходи, пока цела! Бате пожалуюсь…»

В это мгновение раздался знакомый удар молота по наковальне, и, может быть, благодаря этому она смело вошла в мастерскую. В нетопленном помещении с низким потолком увидела инструктора курсов трактористов Ивана Федоровича Шевченко. Это был высокий человек лет сорока пяти, с покатыми плечами и маленькими усиками. Инженер-механик по образованию, он обучал парней тракторному делу. За тремя небольшими столиками сидели на табуретках его ученики, и среди них — Василек и ее брат Иван. Как она им позавидовала!

Возле Ивана Федоровича лежали тетради, и он, проверяя их, время от времени безжалостно что-то подчеркивал синим карандашом.

— Товарищ Ангелин, — отложив в сторону толстую тетрадь, сказал он Ивану, — недоволен я вашей учебой. Практику вождения трактора знаете неплохо, а с теорией вы не в ладах.

Иван поднялся с места и стоял с опущенной головой, как провинившийся школьник. Когда он заметил Пашу, в глазах его появился гнев:

— Тебя еще тут недостает!

Невозмутимый Иван Федорович повернулся к Паше и спросил, зачем она пришла.

— Вероятно, трактором интересуетесь?

Паша растерялась и не знала, как лучше объяснить преподавателю свое желание. Да разве это желание? Это мечта, о которой она боится сказать вслух.

Ей стало жарко.

— Больше всего на свете мне хочется управлять трактором. Это моя мечта, цель моей жизни…

— Занятно, очень занятно, — Иван Федорович причмокнул губами. — Но посоветовать вам ничего не могу. Практика не знает такого примера, чтобы девушка водила трактор.

Внезапно в глазах у нее появилась лукавая усмешка.

— В нашей деревне многого до советской власти не знали. Это еще ничего не значит.

— О, вы, оказывается, умеете и сердиться… — он покачал головой. — Не могу себе представить, чтобы девушка управляла трактором.

Разговор с инструктором, весьма неопределенный, все же несколько успокоил ее, раздражение, правда, осталось. И любопытная вещь: чем больше она думала о тракторе, тем чувствовала себя сильнее. Она готова была сердиться на себя за то, что родилась девушкой. Вот и Иван Федорович утверждает, что «трактор — мужское занятие»… Ладно, пусть думает как хочет, все равно он ее не переубедит. Пожалуй, лучше всего поговорить в открытую с отцом.

Прошла уже неделя с того дня, как Паша встретилась с Иваном Федоровичем Шевченко, а поговорить с отцом она все еще не решалась. Иногда уже совсем готова была начать разговор, но всякий раз сомнения одолевали. Надо ли? Не получится ли хуже?

Потом Никита Васильевич неожиданно выехал в областной центр — в город Сталине, чтобы «выбить» лес для строительства.

Возвратился домой лишь спустя несколько дней— под вечер в воскресенье. Выглядел он усталым, но настроение было хорошее.

Еще год назад правление колхоза приняло решение построить молочно-товарную ферму на сто голов скота. Решение-то приняли, а строить не строили. Не было леса, шифера… А сейчас он добился того, что в адрес колхоза уже было отгружено до двух тысяч кубометров древесины. Паша уловила настроение отца и решила, не теряя времени, поговорить с ним о своих делах.

— Батя, мне надо серьезно поговорить с вами…

Никита Васильевич откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на дочь. Таких слов от нее он еще не слышал.

Не пускаясь в длинные объяснения, она заявила, что решила теперь же вместе с парнями обучаться тракторному делу.

Никита Васильевич ничего не понимал. Он посмотрел на Пашу и, взяв карандаш, стал его внимательно рассматривать, словно эта деревянная палочка с грифелем могла ему что-нибудь объяснить.

— Тянет меня к машине, понимаете… хочу сама управлять трактором.

Никита Васильевич махнул рукой и опять ничего не сказал.

— Вы против? Да? Ах, если бы вы знали, как я хочу стать трактористкой!

— Не будешь, — наконец глухо произнес Никита Васильевич. — Подыщи какую-нибудь более подходящую специальность.

Паша проснулась рано. Брезжил серый холодный рассвет. Мать вошла в комнату из кухни.

— Не спишь, Паша?

— Нет, я так несчастлива…

Болезнь свалила Пашу. Она, видимо, простудилась в своих бесконечных хождениях в МТС, а неудача с поступлением на курсы трактористов совсем ее подкосила.

Когда три дня спустя Василий Кирьязиев вошел к Паше, она еще лежала в постели. Правда, состояние ее было лучше, но врачи все же запретили выходить на улицу.

— Ты зачем пожаловал? — спросила Паша.

Он попробовал отшутиться.

— Отправляйся к себе на курсы.

— Там мне уже делать нечего.

— Как так?

— Я уже тракторист.

— Ну, поздравляю. Значит, скоро пахать? Завидую. Ну, а мне что прикажешь делать?

— Слушать старших и продолжать учебу.

Паша не могла принять этот совет. Напротив, она принялась умолять Василька заступиться за нее. Он должен понять, что ее место на тракторе. Раньше они, бывало, мечтали о таком времени, когда могли бы обрабатывать свои, а не чужие земли. Теперь такое время наступило. Появились сильные, умные машины. Земля — своя. Как же можно запретить ей стать трактористкой? Но почему-то никто этого понять не хочет. Никто! Даже родной отец… Говорят, что ни в одной стране нет девушек-трактористок. Это верно. Их гам нет. А в нашей стране они должны быть. И будут.

— Парням и то тяжело управлять трактором, а девушкам… Куда там… — Василек не мог понять Пашу.

— Я легкой работы и не ищу. Чем труднее и сложнее, тем интереснее.

В эту минуту вошла Ефимия Федоровна. Василек рассказал ей о разговоре с Пашей.

— И я так думаю, Василек. Но разве она кого-нибудь слушает?

— Вот видишь, — обрадовался Василек, — и мать меня поддерживает.

Паша стиснула зубы и сжала кулаки. Она сейчас просто ненавидела Василька. И зачем он встревает в ее дела? Выздоровеет — пойдет к товарищу Курову. Он поймет.