Прасковья Ангелина

НА РОДНОЙ ЗЕМЛЕ

Шел 1927 год. Зима была суровая. Жестокие ветры намели в донецкой степи огромные снежные сугробы, но дороги оголились, и по ним неслись колючие черные пески.

В один из зимних холодных дней в Старо-Бешево прибыл уполномоченный Центрального Комитета Коммунистической партии Украины Иван Михайлович Куров.

До появления этого худощавого, с открытым лицом человека в черной кожанке крестьяне Старо-Бешева мало знали, что делается вокруг. Жили они тяжело, бедно, замкнуто, каждый со своими думами о хлебе насущном. О коллективной обработке земли в Старо-Бешево проникали только слухи.

Приезд Ивана Михайловича Курова ободрил старобешевских бедняков и середняков. Простои, доступный для всех, он почти четверть века проработал токарем на металлургическом заводе в Днепропетровске. Умел Иван Михайлович доходчиво, ярко донести людям ленинское слово, толково разъяснить политику советской власти. Он интересовался настроением старых и молодых крестьян, беседовал с активистами. Куров звал крестьян объединить свои силы для коллективной обработки земли.

— Покажем, товарищи, — говорил он, — что способен сделать на своей земле крестьянин, освобожденный от подневольного труда.

Иван Михайлович понравился старобешевцам. В их кругу не встречались раньше такие люди. Большая дружба с Куровым возникла у крестьянина-бедняка Никиты Васильевича Ангелина. Жил в ту пору Никита Васильевич со своей семьей в покосившейся избенке с маленькими оконцами за околицей деревни у самой реки Кальмиус, по соседству с болотом. С весны и до самых заморозков вокруг избы Ангелина, в лужах, затянутых густой зеленоватой пеной, гнила стоячая вода.

Как-то утром, еще затемно, Иван Михайлович постучал к Ангелиным.

— Догадываетесь, Василич, зачем пожаловал?

Ангелин отрицательно покачал головой.

— Ну, так вот, слушайте… — Куров не спеша закурил и пристально посмотрел на Никиту Васильевича. — Вчера советовался с активистами. Намерены, товарищ Ангелин, рекомендовать вас председателем товарищества по коллективной обработке земли.

Никита Васильевич от неожиданности даже переменился в лице, но ничего не ответил.

— Что же вы молчите?

— Большие слова услышал я. Боюсь, что не по мне это, не справлюсь… Богом прошу, Иван Михайлович, увольте меня. Я на такие вещи трезво смотрю. Тут нужен человек грамотный, с головой. А мне с моей грамотишкой…

И так случилось, что Куров, сам того не заметив, впервые обратился к старому крестьянину на «ты»:

— А если опереться тебе на народ, Василич?

— Оно, конечно, так, — помолчав, сказал Ангелин и ласково посмотрел на Курова из-под лохматых бровей. — Это верно. Но, однако ж, я права не имею, у меня жинка, дети, на кого я их оставлю.

— Боишься обреза?

— Жить хочется, Иван Михайлович.

— Так вот за эту жизнь и надо бороться! — почти вскрикнул Куров.

Вслед за трескучими морозами и беспощадными ветрами наступила оттепель. Солнце поднималось все выше. По огородам, где еще бурела прошлогодняя ботва, по канавам вдоль полей катилась талая вода.

В это безветренное утро двадцать восьмого года большая семья Ангелиных, как и все бедняцкие семьи Старо-Бешева, вышла на улицу. Людно было на площади перед одноэтажным домом сельского Совета-здесь собиралось первое крестьянское собрание. Пришли все бедняки и середняки.

Собрание было бурное. Каждому хотелось излить свою душу, высказать самое заветное. Ангелина единогласно избрали председателем товарищества.

Высокий, кряжистый, подвижной, Никита Васильевич ежедневно поднимался на рассвете, уходил в степь, а возвращался домой поздно. Поужинав, снова брался за дела. И каждый вечер у него бывал кто-нибудь из односельчан: спорили, решали и, сговорившись, записывали общее мнение в особую тетрадку.

— Растем, растем! — не раз весело, нараспев говорил Никита Васильевич своим друзьям. — Крепнут наши силушки…

Наступил двадцать девятый, переломный год на селе. В Старо-Бешеве, как и во многих других деревнях, организовался первый колхоз.

Общее собрание проходило все в том же помещении сельского Совета. Избирали правление колхоза. В большой комнате царила особенная тишина. Каждый понимал: решается судьба каждого, его жизнь, будущее. Управлять колхозом должны смелые, сильные, преданные советской власти люди.

Кто-то назвал кандидатуру Никиты Васильевича. Паша, его дочь-школьница, сидела в первом ряду и внимательно следила за происходящим. Девочка обернулась на голос, назвавший имя отца, и увидела, что к столу пробирается Кирьязиев.

— Браты, товарищи — срывающимся от волнения голосом произнес Григорий Харитонович. — Советская власть, Ленин наш дорогой дали нам землю. Партия большевиков, советская власть говорят нам: «В колхозе ваша сила, крестьяне! Сами избирайте себе в правление людей, которые постоят за народное дело». Люди у нас такие есть. Вот, например, Ангелин Никита Василич… Наш мужик! Мое слово такое: бери, Василич, артельное достояние в свои руки. Только смотри оправдывай доверие!

Под конец своей большой речи старик махнул рукой, подошел к Ангелину и обнял его.

В комнате зашумели, захлопали в ладоши.

— Ай да Кирьязиев!

— Во-о-стро завернул!

Куров подозвал Кирьязиева, усадил рядом с собой, потом обратился к собранию:

— Голосуют только члены артели. Кто за Ангелина?

— Товарищ Куров… Иван Михайлович! — попытался остановить голосование Никита Васильевич, но уже поднялись десятки рук.

В полночь по дороге домой Никиту Васильевича остановил кулак Панюшкин, живший по соседству и, видимо, поджидавший нового председателя.

— Уж не тебя ли за главного поставили? — в упор спросил Панюшкин.

— Меня… А что?

— Придет время, с поклоном придешь, сукин сын.

— Нет, Степан Спиридонович, — спокойно ответил Ангелин, — ваше время прошло.

Первые колхозы… Даже в самые их названия люди старались вложить глубокий смысл, большие надежды, связанные с новой жизнью в деревне: «Путь к социализму», «За генеральную линию партии», «За счастливую жизнь», «Заветы Ильича», «За власть Советов», «Победа», «Восход»…

В колхозы вступали целыми семьями. Целиком вступила в колхоз и большая семья Ангелиных: сыновья Николай, Василий, Иван, Константин, дочери Надя и Леля. Ангелины работали в поле, на огородах, ухаживали за скотом. От трудолюбивого отца дети унаследовали любовь к земле.

В те далекие годы Паша, самая младшая в семье, училась в пятом классе, но семейная закваска чувствовалась, и ее постоянно тянуло в степь.

Земля! Никита Васильевич всегда произносил это слово с гордостью. И, слушая отца, Паша сама расцветала от восторга.

…Чуть свет Паша уже проснулась. Вчера опять украдкой ходила в степь и, конечно, не подготовила уроки. Долго сидела над книгами и не переставала ломать голову, как ей поступить.

В избе никого. Мерно тикают старые часы. За окном воет ветер.

«Все давно в поле. Одна я дома, — думала она. — Почему такая несправедливость?»

Кто-то постучал в дверь. Девочка подошла к окну. Вставало багряное солнце и бросало лучи на молодое деревцо, уже зазеленевшее легкими листочками. В пламенных лучах оно казалось необыкновенно высоким.

Паша мечтательно покачала головой: как быстро выросло дерево, посаженное ее руками!

— Кто там? — наконец спросила она.

— Ты дома? Открой, Паша.

Хлопнула дверь, и вошла ее подруга Радченко.

— Ой, Наташенька, хорошо, что ты зашла! Посидим, а? Я так рада!.. Ты все уроки приготовила?

— Конечно, а что? — удивилась Наташа.

— Я нет… Ох, и попадет мне от Аси Федоровны, если вызовет к доске!

— Чем же ты была так занята?

Паша глубоко вздохнула.

— Опять потянуло подышать свежим воздухом?

— Да, там действительно пахнет весной.

— Ну и что же?

Паша не спешила отвечать. Она думала о том, что все люди пашут, сеют, а она с Наташей в стороне. Ей давно хочется выращивать пшеницу, но ведь надо ходить в школу.

— Я твердо для себя решила: учиться и работать в поле.

— На все-то и сил, пожалуй, не хватит, — решительно возразила Наташа. — Будем кончать школу, а там — в институт.

Паша хорошо понимала, о чем говорит Наташа. Ведь сама она до десятилетнего возраста даже азбуку знала плохо. Не до учения было, когда работала у кулака Панюшкина. Иное дело сейчас. Учись, Паша, смело!

Наташа обрушилась на подругу:

— О земле забудь пока. Пойми: школу бросать нельзя, — и направилась к двери.

— Подожди, пойдем вместе!

— Как-нибудь сама дойдешь, — зло бросила Наташа и выбежала на улицу.

Через некоторое время Паша уже шагала по знакомой дороге.

«Наташа, милая! — мысленно обращалась она к своей самой близкой подруге. — Если ты осуждаешь меня, то как же другой поймет, что со мной происходит?»

…Прозвенел звонок. В класс вошла учительница. Стало совсем тихо.

— Ангелина! — вдруг донесся голос Аси Федоровны. — Подойди к доске.

— Это вы меня?

— Надо слушать, а не переспрашивать, — сказала Ася Федоровна. — Бери в руки мел и пиши: «И сказочен этот крепкий человек рядом со мною, человек, который изменяет лицо земли, такой внешне спокойный, но крепко уверенный в непобедимой силе знания и труда». Знаешь, кому принадлежат эти слова? Нет? Великому пролетарскому писателю Горькому.

Потом Ася Федоровна попросила разобрать предложение по частям речи, но Паша волновалась, в голове все путалось, и она не могла ответить.

Вскоре после полудня Ася Федоровна пригласила Пашу в учительскую.

— Похоже, что ты сегодня не приготовила урок. Как это случилось? Можно подумать, что у тебя нет времени. Так нельзя. Ты должна служить примером для класса. Ведь дочь председателя колхоза.

— Простите, Ася Федоровна, мне очень стыдно… Вышло так… Вы же знаете, я всегда готовлю уроки.

— Чем все-таки объяснить такое поведение? — раздраженно спросила учительница.

— Позавчера, да и вчера после обеда я ходила в поле и допоздна задержалась.

— Ах, вот как… Что ж, по-твоему, любить землю — значит бросить школу? Пора бы тебе знать, что земля любит только грамотного человека. Окончишь школу, тогда поймешь, что значит любить землю и быть любимой землею.

Паша — понимающе кивнула.

— Ну вот… так будет лучше. А теперь ступай домой.

На улицах деревни было безлюдно. Почти во всех домах оставались только дети и старики: все, кто способен был хоть чем-нибудь помочь в полевых работах, ушли в степь. И деревня, еще несколько дней назад такая шумная, говорливая, сейчас, казалось, совсем замерла.

По мостовой, гремя колесами, промчались широкие телеги, груженные зерном. Ветер доносил откуда-то издалека людские голоса и звонкий стук кузнечного молота.

Побродив еще некоторое время по улицам, Паша свернула к шоссе, которое поднималось вверх, и, не оглядываясь, помчалась в поле.

Люди вспахивали землю однолемешными плужками. Отец, опустившись на одно колено, измерял глубину пахоты. Потом поднялся и направился к старшему сыну Николаю.

— Твоя пахота? — спросил Никита Васильевич.

— Моя. — Николай ответил неуверенно Лошадей, тянувших плужок, он придержал.

— Мелко пашешь, — с досадой сказал Никита Васильевич.

— Совсем не так мелко. Глубже не берет, как ни старайся…

— Ишь, разговорился! — Никита Васильевич вытер широкой ладонью скуластое лицо и, не взглянув на сына, еще строже добавил: — На артельной земле надо с душой работать, а не шаляй-валяй!

Они пошли рядом по узкой дорожке вспаханного поля. Паша брела позади, чувствуя себя лишней.

Солнце уже заходило. Вдруг она увидела, как из за рощи выехал на лошади Куров. Он молодцевато соскочил на землю, поздоровался с колхозниками.

— Ну, как вы тут, председатель?

— Да так, ничего вроде, Иван Михайлович. Однако ж не все еще ладно. Кое-кто работает с прохладцей, а некоторые и агрономию нарушают. — Никита Васильевич взглянул на стоявшего рядом сына.

Куров присел. Вокруг него собрались крестьяне Он заговорил о новых планах, о том, как важно повышать урожайность, как надо расставит! людей в бригадах, как работать с молодыми колхоз никами.

— Пришел ко мне вчера вечером Панюшкин, — продолжал Иван Михайлович. — Принял я его как положено. «Дело у меня к вам, товарищ представитель советской власти. Вы человек добрый. Надеюсь поможете, — говорит он мне. — Понял я вашу власть Без нее жить более не могу. Примите меня в колхоз, примерным хлеборобом стану, хозяйство поставлю на ноги». Что ему было сказать? «Сходите сами к народу, гражданин Панюшкин, и спросите, может, возьмут они вас. Колхоз — дело народное». А он как загремит: «Они, да возьмут? Никогда в жизни, знаю я их». — «Чего же вам страшиться, — говорю ему, — спросите народ».

Колхозники возбужденно разом заговорили:

— Хитрая лиса.

— Иуда!..

— Гнать в шею Панюшкиных из деревни.

Иван Михайлович твердо сказал:

— И выгоним, товарищи.