Правила крови

26

Жаль, что я не выложил все это Лахлану — тогда у меня была бы возможность выслушать его мнение. Он разобрал бы мою теорию со свойственной ему рассудительностью. А может, сказал бы, что все это странно и смешно, потому что, по словам Ибсена, «ведь так не делают».

Конечно, не может быть и речи о том, что Генри убил Элинор сам, то есть собственными руками. Однако личное участие не является необходимым условием преступления. Заплатил ли он Джорджу Байтфорду, чтобы тот убил девушку?

Я почти исследовал то, что связано с Байтфордом. Для биографии Генри мне казалось достаточным прочитать газетные статьи о смерти Элинор, расследовании, суде и казни. Очевидно, теперь этого мало. В одном из томов «Знаменитых судебных процессов Британии» содержится более подробный рассказ о Байтфорде, о его жизни и смерти; вероятно, в сборник это дело включили не из-за интереса к самому преступнику и не потому, что совершенное им убийство было каким-то необычным, а благодаря личности жертвы и ее отношениям с будущим лордом Нантером. Мой следующий шаг — взять эту книгу в Лондонской библиотеке.

Пока я этого не сделал, нет особого смысла строить какие-либо догадки, к примеру, о связи Генри — а также семейства Брюэр и Доусон — с Девонширом или Большой западной железной дорогой. И вообще любые догадки. При всем при том мне хотелось бы поговорить об этом с Джуд. Раньше она радовалась возможности обнаружить еще одно свидетельство неблаговидного поведения Генри и с удовольствием брала на себя роль адвоката дьявола, но теперь я точно знаю, что ей будет не интересно и она усталым голосом спросит, неужели мы опять должны говорить о нем.

Я выхожу из автобуса и сворачиваю за угол на Альма-сквер. Джуд в постели, крепко спит. Свет падает из коридора на ее прикроватную тумбочку, и я вижу среди груды лекарств и пищевых добавок новый пузырек. На этикетке написано «Кава-кава», и я понятия не имею, что это.

Проснувшись утром, я бы нисколько не удивился, покажись мне вся эта теория абсурдной, и спросил себя, как я мог даже на секунду допустить, что мой известный и уважаемый прадед был убийцей. Но этого не произошло. Мои мысли остались точно такими же, как вечером, в 189-м автобусе. Человек, организовавший нападение на незнакомца, чтобы прийти ему на помощь, выдавший замуж свою любовницу и бросивший дочь, ухаживающий за девушкой и пользовавшийся расположением ее отца, а затем бросивший ее ради другой — разве он не способен на худшие преступления?

Раньше при посещении Лондонской библиотеки я обычно брал книги, а потом пересекал площадь и шел мимо Сент-Джеймского парка и Ворот королевы Анны к Палате лордов. Теперь, чтобы попасть внутрь, мне нужен «спонсор», но я дохожу до парка и останавливаюсь на мосту. Сегодня чудесный солнечный день; небо голубое, а гладь озера ярко блестит. Если посмотреть на север, то за водой и деревьями виден Букингемский дворец. На юге, тоже за водой и деревьями, а также лебедями и пеликанами, можно увидеть Уайтхолл, Хорсгардз и Форин оффис. За белыми стенами домов и зелеными и серебристыми крышами в небо поднимается Колесо тысячелетия, или «Лондонский глаз». Я пытаюсь не замечать его, смотреть на пейзаж глазами Генри — должно быть, он часто ходил этой дорогой. Тогда воздух был дымным, дома грязнее, улицы без машин и все в конском навозе, но небо над головой было такое же голубое, а трава такая же зеленая. Задумывался ли когда-нибудь Генри о том, что он сделал, чтобы получить то, что хотел, — или, вернее, избежать того, чего не хотел?

Вернувшись домой, я сразу же приступаю к «Знаменитым судебным процессам Британии», читая книгу под аккомпанемент пылесоса Лорейн, гудящего где-то наверху. Глава о Байтфорде создана человеком по имени Стюарт С. Люк и называется «Убийца из Корнуэльского экспресса». Люк написал ее в 1909-м, в год смерти Генри, и я удивляюсь такому совпадению. Меня охватывает дрожь от возбуждения. Вполне логично подождать смерти человека, прежде чем писать на тему, которая связана с ним, — чтобы не дискредитировать умершего.

По свидетельству Стюарта Люка, Байтфорд родился в 1862 году и был старшим сыном Джейн Байтфорд, урожденной Эдвардс, и ее мужа Эйбла Байтфорда, кучера Гарольда Мервина Клайда из Ливси-Плейс, что неподалеку от Тавистока. Имя Альберт, которое раньше не встречалось в семье, по всей видимости, выбрали в честь принца-консорта, умершего годом раньше. У Байтфордов было много детей, но только трое дожили до совершеннолетия — Альберт и две девочки, Джейн и Мария. Вся семья работала у мистера и миссис Клайв. Миссис Байтфорд помогала с уборкой дома, ее дочь Джейн была помощницей горничной, другая дочь Мария работала на кухне, а Альберта взяли в помощники старшего садовника, Томаса Флиттона.

Люк не пишет, откуда ему все это известно. Возможно, из протоколов судебных заседаний. Нужно взглянуть на них, когда я дойду до суда. Похоже, Гарольд Клайв был во многих отношениях разумным человеком, совсем не похожим на грубых сквайров, которых изображают в романах о викторианской эпохе, поскольку проявил сочувствие к Эйблу, когда тот рассказал ему об Альберте. Наверное, он ответил кучеру, что ценит семью Байтфордов и совсем не хочет отказываться от их услуг. Тут их желания совпадали, и Эйбл, должно быть, вздохнул с облегчением. Клайв спросил, не будет ли Альберту лучше вдали от дома, и, получив утвердительный ответ, пообещал помочь. Первым делом он, по всей вероятности, посоветовался с мисс Уитикомб из Тавистока, предполагая, что ей нужен слуга, и женщина взяла Альберта с недельным испытательным сроком. Он не справился со своими обязанностями, но Люк не пишет, почему. Клайв проявил снисходительность и предпринял еще одну попытку.

Он был директором Большой западной железной дороги. «Или что-то в этом роде», как странно выразился Люк. Клайв «имел значительное влияние на набор персонала». Во всяком случае, он устроил Альберта носильщиком на вокзал Норт-Роуд в Портленде. Вряд ли можно считать разумным и тем более милосердным предложение работать носильщиком человеку с больной спиной. Стюарт Люк не задается этим вопросом. Он явно не сочувствует Альберту. По его мнению, тому вообще повезло, что ему предложили работу. Молодого человека могли просто выкинуть, обречь на голодную смерть. В любом случае выбора у Альберта не было, и он согласился. В первый день ему пришлось пройти десять миль до Плимута пешком, но каждый день ходить туда и обратно он не мог и поэтому поселился у своей тетки, сестры миссис Байтфорд по имени Мария Моллик, чей дом находился в пяти минутах ходьбы от вокзала Норт-Роуд.

Теперь, в XXI веке, мы бы посочувствовали Альберту, предположив, что он страдает от хронической депрессии. Наверное, в угнетенном состоянии он пребывал уже много лет, но в разлуке с домом, семьей и друзьями — по всей видимости, они тоже остались в Ливси-Плейс — его состояние ухудшилось. У него не было ни знакомых, за исключением тетки, ни девушки, ни друзей. Сегодня любой человек, очутившийся в подобной ситуации, вызвал бы сочувствие, получил бы предложения о помощи от многих организаций, не ощущал бы себя таким изолированным от общества, мог бы обучаться какой-либо профессии, а после достижения восемнадцати лет жить на пособие, пока не найдет работу. Примерно так. Возможно, это нелегко, но явно легче, чем в викторианской Англии.

Разумеется, судить об этом сложно — времени прошло слишком много, а свидетельств сохранилось слишком мало. Люк тут не помощник. Он ничего не знал о депрессии. А может, Альберт страдал от чего-то более серьезного, чем депрессия. Может, он был шизофреником. В то время ему посоветовали бы взять себя в руки и быть мужчиной, сказали бы, что главное — трудиться, делать карьеру. «Нервы» — это для аристократов или юных леди, а не для рабочего человека. С расстояния ста двадцати лет мы сочувствуем Альберту Байтфорду, одинокому, растерянному и страдающему.

Он был груб с товарищами и неразговорчив с пассажирами. Однажды, в начале октября 1883 года, когда на станцию Норт-Роуд прибыл экспресс из Лондона, сэр Джеймс Трипп, проживающий в Караман Хаус в Плимбридже, выглянул из вагона первого класса и велел Альберту перенести его вещи в экипаж, приехавший встречать поезд. Носильщик молча принялся выполнять указания.

Совершенно очевидно, что он был на грани срыва — и сорвался, разбившись вдребезги. Как и витрина с редкими бабочками, которую сэр Джеймс по никому не известным причинам вез домой. О происшествии тотчас доложили начальнику станции. Он, по всей видимости, был рад предлогу избавиться от Альберта. Хотя о возмещении ущерба за разбитую витрину речь больше не заходила.

Альберт вернулся домой, к миссис Моллик. Что между ними произошло, мы не знаем. Похоже, Байтфорд прожил у тетки еще неделю, покидая дом лишь для того, чтобы в угрюмом молчании слоняться по платформам на станции. Наконец, ему сказали, чтобы он уходил и больше не возвращался. Пока Элинор Хендерсон весело проводила время в доме тетки, обсуждая предстоящую свадьбу, наслаждаясь роскошной обстановкой дома и прогулками (на которых заработала синяки) с двоюродными сестрами, Альберт либо сидел дома со своей теткой, которая, скорее всего, постоянно бранила его и спрашивала, что он собирается делать дальше, или ошивался на вокзале Норт-Роуд. По всей видимости, мисс Моллик была остра на язык и «не терпела глупостей». Как бы то ни было, через девять дней она выставила Байтфорда, сказав, чтобы тот отправлялся домой к родителям. Альберт возражал, что не может идти так далеко, что он нездоров и его постоянно мучает боль. Тетка настаивала, и он покинул ее дом 20 октября около десяти утра.

Что приключилось со спиной Альберта? Похоже на смещение межпозвоночного диска. А может, повреждение было более серьезным. В нацистских концентрационных лагерях маленьких мальчиков заставляли передвигать тяжелые механизмы или таскать тяжести, и они часто повреждали позвоночник, причем те, кто выжил, страдали от последствий до самой старости. Вне всякого сомнения, нечто подобное происходило с юношами викторианской эпохи, которых отправляли на тяжелые физические работы, не думая о том, что они слишком молоды и хрупки. Был ли у Байтфорда багаж? Об этом ничего не сообщается, однако Альберт вряд ли мог более или менее постоянно жить у миссис Моллик без личных вещей. Возможно, переломным моментом стало именно это утро, а вовсе не происшествие, когда он нагрубил сэру Джеймсу Триппу. Альберт оказался на улице со своими вещами, мучимый болью, не имеющий возможности добраться до дома и, в любом случае, опасающийся встречи с отцом. Куда он собирался пойти, что собирался делать? Никто не знает. Вполне вероятно, он и сам не знал.

По всей видимости, Альберт купил билет до лондонского вокзала Паддингтон, намереваясь уехать подальше. Его последнее путешествие по железной дороге было одновременно первым — он ни разу в жизни не садился в поезд. Альберт устроился в вагоне третьего класса, но ненадолго. Неизвестно, что побудило его встать и бродить по всему поезду, жалуясь — всем, кто соглашался слушать, — на то, что его несправедливо уволили с должности носильщика. Необычное поведение для этого угрюмого и неразговорчивого молодого человека. Нервный срыв меняет характер, и, наверное, причина именно в этом. По моему мнению.

Поезд миновал Ньютон Эббот, Тейнмаут и Доулиш, затем — несколько миль красивейшего побережья Южного Девоншира; до Эксетера оставалось не больше дюжины миль. Альберт Байтфорд вошел в купе, где сидела Элинор, одна.

Здесь Стюарт Люк делает отступление, рассказывая о семье девушки. Для него, писавшего в эдвардианскую эпоху, задолго до того, как на женщин перестали смотреть в отраженном свете связанных с ними мужчин, самой важной характеристикой Элинор были ее отношения со знаменитым доктором Нантером. Автор постоянно называет его лордом Нантером, хотя Генри получил титул лишь тринадцать лет спустя. Люк неверно указывает его звания и должности (называет его рыцарем-командором Викторианского ордена, хотя последний был учрежден только в 1896 году), положение при дворе королевы Виктории и даже возраст, сообщая, что в то время, когда произошло убийство, ему было сорок пять лет. Нет никаких сомнений, что он преклоняется перед Генри. Блистательный Генри. Царедворец. Называя Элинор «несчастной юной леди», автор выражает соответствующий своей эпохе ужас перед подобной смертью, однако подробно останавливается на утрате Генри, о его разрушенном счастье и его удивительной верности семье Хендерсон после потери «суженой».

В книге не сделано даже попытки объяснить, почему Байтфорд задушил Элинор. Конечно, для британского правосудия мотив не так уж важен. Возможно, даже в те времена люди понимали, как трудно объяснить действия человека — ведь практически каждый из нас совершает не поддающиеся логике поступки. Кое-что подвластно психологии и психиатрии, но далеко не все. Загадка остается. У Альберта Байтфорда не было подружки — вероятно, никогда в жизни. Может, он почувствовал влечение к Элинор, но его ухаживания были отвергнуты? Альберт сорвал шарф с ее шеи — может, при попытке обнять девушку? Или она оскорбила его, подобно сэру Джеймсу? Не потому, что уронил его вещи, а потому, что попытался рассказать о своих несчастьях. «Он был ослеплен яростью», — пишет Люк, используя старую метафору, которая все равно ничего не объясняет. Почему автор не делает попытки объяснить? Альберт задушил Элинор, открыл дверь или окно и выбросил тело из поезда.

Остальная часть статьи Стюарта Люка посвящена в основном самому судебному процессу. Сначала он рассказывает, как Альберт сошел с поезда в Эксетере и отправился к родителем в Тэвисток. Как он туда попал, похоже, не знает ни Люк, ни кто-либо другой. Чтобы преодолеть этот путь пешком, потребовалось бы дня два, хотя в те времена люди путешествовали на такие расстояния — вспомним Генри в Швейцарии, — причем даже не самые здоровые. Добравшись до Ливси-Плейс, Альберт, наверное, попросил отца спрятать его, возможно, сообщил, что его разыскивает полиция, но не сказал причину. Или сказал, потому что был доведен до отчаяния, хотел как-то объяснить самое гнусное из преступлений. Как бы то ни было, Эйбл отказался и выгнал Альберта, которого затем нашли в пастушьей хижине в Дартмуре. Это жестокая и печальная история не только для моей двоюродной прапрабабки Элинор, но и для самого Альберта Байтфорда.

Но возможен ли другой мотив? А если кто-то нанял Альберта для совершения этого преступления? Он мог убить за деньги. Пятьдесят фунтов были для него целым состоянием, а двадцать фунтов — огромной суммой. На них можно уехать в Америку, практически куда угодно, начать новую жизнь. Но если Альберт был наемным убийцей, которому заплатили за смерть Элинор, зачем признаваться отцу, а потом полиции? Что ему было терять? И ему явно должны были заплатить вперед — по крайней мере, половину. Почему он не использовал эти деньги, чтобы спрятаться, исчезнуть, что в 1883 году было не так трудно? Денег у него не нашли. Но это ни о чем не говорит; Альберт мог спрятать их где-нибудь или закопать в Дартмуре. Но все это не объясняет его молчания после поимки.

Разумеется, я думаю о Генри. У него имелся серьезный мотив для убийства Элинор. На карту было поставлено его будущее счастье. Женись он на Элинор, у него могли бы родиться больные сыновья, а дочери стали бы носителями болезни. Бросив невесту, он рисковал потерять свою должность при дворе и свою репутацию. Но почему выбор пал на Альберта Байтфорда? Знал ли его Генри? Возможно. Другой вопрос — откуда. Генри мог быть знаком с Гарольдом Клайвом, Беатрисой Уитикомб или сэром Джемсом Триппом — все они «благородные» люди и могли быть в числе его знакомых. С другой стороны, Мария Моллик могла состоять в родстве с кем-то из слуг Генри, в прошлом работать у него или быть как-то связана с семьей Доусон-Брюэр. Совершенно очевидно, что тут следует обратиться к общественным архивам — значит, к «Дебретту»?[59] Или к такому источнику, как справочник Келли, где можно найти сведения о дворянах, землевладельцах и чиновниках? Вряд ли я смогу выяснить, что случилось на самом деле, но если какие-то факты из жизни Генри укажут, что с января по октябрь 1883 года он ездил на поезде в Плимут или из Плимута, это мне очень поможет. В дневниках и в записках «альтернативного Генри» о путешествии нет ни слова.

Но как мне это выяснить?