— Я папе пожалуюсь, что ты плохо ешь.
Нет, я чувствую голод, но кусок в горло не лезет, и глотаю я через силу.
А вот Света с большим аппетитом уминает стейк средней прожарки и с подозрительным удовольствием ест горчицу, которую раньше терпеть не могла.
Мажет толстым слоем на мясо. Не стесняется и не боится.
Когда она планирует нам сказать, что я и Богдан станем бабушкой и дедушкой?
Готовит сюрприз на свадьбе или уже после свадьбы нас обрадует?
— Сами-то мы не додумались пойти и пообедать, — Света слизывает горчицу с вилки и смеется.
Мне хочется расплакаться.
Вот прям театрально выдернуть несколько салфеток из салфетницы и заплакать с тихой исповедью, что наша семья разваливается, но я себе потом этого не прощу.
Света сейчас светится мягким счастьем, и я не могу позволить стереть с ее лица улыбку и заглушить ее смех жестокой правдой.
— На и тебе горчички, — Света переваливается через стол и выкладывает мне на тарелку рядом с фрикадельками ложку желтой горчицы, — она такая вкусная, блин.
Попробуй. Никогда такую горчицу не ела.
Горчица как горчица.
Ничего особенного. Остренькая, да, но я бы не сказала, что это самая вкусная на свете горчица.
Зато я могу пустить слезу под оправданием, что горчица — злая.
— Да ладно тебе, она же не острая…
Это была плохая идея позволить себя пустить слезу, потому что за ней следуют всхлипы и новые слезы, которые я торопливо вытираю салфеткой.
— Мам? Мам, ты чего?
У меня вздрагивают плечи.
Прикусываю кончик языка до острой боли, что простреливает к глотке. Нет, я не скажу.
Не имею права, как мать, портить дочери эти несколько недель скандалами, дрязгами, слезами и истериками.
— Я вспомнила кое-что…
Надо срочно придумать что-то, во что Света поверить.
— Помнишь… помнишь, как вы с Аркашей сделали нам с папой завтрак? — прижимаю салфетки к глазам, — овсянка и бутерброды с колбасой, вареньем, горчицей, майонезом, яйцами…
Света тоже всхлипывает.
Тоже выхватывает салфетки из салфетницы:
— Помню, — шепчет она, — горчицу налил Аркаша, а я против была… Мы чуть не передрались там…
Сработало.
Но легче мне не стало.
Новое воспоминание прошло по моему сердцу острым краем бумаги, ведь у него уже тогда была внебрачная дочь, а он…
Он с поцелуями будил меня, щекотал и шептал:
— Просыпайся, соня-засоня… — чмок в ухо, — мне тут из-за двери серьезно поугрожали, что нам приготовят завтрак.
— Да ну? — не поверила я.
— Да, представляешь, — рука нырнула под одеяло и поглаживала мое бедро, — выросли детки…
Света откладывает скомканную и влажную салфетку в сторону и сердито смотрит на меня:
— Все, хватит. Успокоились.
Торопливо вытираю слезы с щек и делаю глубокий вдох.
Продолжаем обед, а после нас ждет небольшая передышка, и мы заказываем десерт и чай, который я тоже силком в себя заливаю.
В кафе людей немного.
Кафе почти пустое, а мы сели у окна в конце зала. Иногда я выпадаю из реальности, разглядывая абстрактные картины на стенах у барной стойки. В голове только один вопрос: Почему?
Делаю глоток ромашкового чая и замечаю, как на парковку перед кафе заезжает гелик Богдана.
— Мы, что, тут уже два часа? — спрашиваю я.
— Даже чуть больше, — бубнит Света, запихивая в себя ложку с куском торта. — Блин, торт тоже классный, — придвигает мне тарелку с бисквитным десертом, — попробуй. Чистый кайф.
Я рассеянно киваю и вновь перевожу взгляд на машину Богдана, крепко стискиваю в руках чашку чая.
Богдан энергично выскакивает из авто, придерживая у уха телефон. Хмурится, что-то наговаривая в смартфон мрачной рожей. Одергивает пиджак.
— О, папа, приехал, — Света погружает ложку в торт, — злой какой-то.
Прячет телефон в карман. Мы его не слышим, но мне кажется, что я чувствую его разъяренный рык в груди.
Я жду, что он сейчас пнет колесо, но он затягивает галстук и широким шагам направляется к крыльцу кафе.
Света вскидывает руку, привлекая внимание молодой рыженькой официантке:
— А можно еще одну чашку для чая? И давайте еще…ммм… кусочек шоколадного счастья, —
косится на меня и шепчет, — надо папу задобрить.