Глава 39. Ты бы этого хотела?

Затаив дыхание, жду, что Богдан сейчас вспылит от слов ненависти Доминики, рявкнет на нее или даже перевернет журнальный столик, потому что лицо у него не выражает радости и любви.

— Отчасти справедливо, — медленно выдыхает он. — Приму твое ненавижу только в мою сторону, Доминика.

— Пошел ты…

— Не пойду, — строго отвечает Богдан и взгляда не отводит. — Конечно, ты другого добивалась своей выходкой, но, как видишь, мы часто ошибаемся в своих ожиданиях.

Шея Кристины идет красными пятнами гнева, а я молчу и не знаю, как себя вести, но я вспоминаю слова свекра, который поучал семилетнего Аркашу:

— Когда у тебя все идет по одному известному месту, и ты не понимаешь, что происходит, то будь невозмутим.

Тогда Аркаша пожаловался ему, что он не смог ответить на вопрос учителя и чуть не расплакался, когда одноклассники начали хихикать.

— Что такое быть невозмутимым? — спросил тогда Аркаша.

— Не паниковать и оценивать ситуацию. И обязательно запоминаешь тех, кто смеется над тобой.

Я тогда вмешалась в разговор и торопливо увела Аркадия обедать, чтобы жуткий дедушка не воспитал из моего сына свою коварную копию.

А сейчас… сейчас сама следую его совету. Надеваю маску невозмутимости, пусть внутри — хаос. И

да, плакать тоже хочется.

— Козел! — Доминика срывается на визгливый крик, который буквально вчера отправил меня в обморок. — Притащил свою беременную овцу!

— Ты зря думаешь, что я тот, кто воспитывает пряниками, — голос Богда звенит сталью, которая, похоже, проходит лезвием по злой пятнадцатилетней Доминике.

Я замечаю, как она вздрагивает, и ловлю в глазах черную искорку страха.

Кажется, до нее доходит, что кашу она заварила с серьезными последствиями, и за кривой ухмылкой она прячет испуг.

— Прекрати разговаривать с нашей дочерью в таком тоне, Богдан. У тебя совсем совести нет.

— Нет у меня совести, — Богдан переводит холодный взгляд на Кристину. — Я ее давно потерял.

Для тебя это не должно быть новостью. Не разыгрывай перед моей женой спектакль. Я тебя очень прошу.

Признаюсь, я все же думала, что этой жуткой и неправильной встречи не состоится.

Я ждала, что Богдан психанет и заявит мне, что ему надоели мои капризы и что никуда он меня не привезет, но он привез.

— Садись, Доминика, — Богдан указывает взглядом на свободное кресло и вновь в упор смотрит на свою внебрачную дочь. — Сегодня у нас состоится очень серьезный разговор. Местами жестокий, но честный. Ты же за честность, да, раз решила познакомиться с моей женой?

Доминика нервно поправляет капюшон на голове. Кидает на меня колючий и быстрый взгляд, в котором я узнаю ее мать. Все-таки, кое-что она взяла от Кристины.

— Ты тут не родишь? — едко спрашивает она.

У меня в ответ на ее провокацию — ни злости, ни обиды, ни раздражения.

— Не думаю, — тихо отвечаю я. — Могла вчера родить, — прищуриваюсь, — но обошлось, —

делаю паузу и задаю вопрос, — а ты бы была рада тому, если бы вчера у меня случились преждевременные роды с осложнениями, м? Ты бы этого хотела?

У Доминики ноздри вздрагивают, но даже ее гнев не позволяет ей сейчас сказать, что она бы обрадовалась сценарию, в котором меня бы ждала боль, кровь и возможная трагедия.

Значит, выпрыгнула она ко мне с яростью и гневом, но убежала в испуге.

— Что за тупые вопросы, — шипит она маленькой гадюкой и громко топает к свободному креслу.

Падает в него и вытягивает ноги. Выпячивает подбородок и смотрит перед собой:

— Ненавижу… Достали…

Возвращаюсь мыслями во вчерашнее утро, в котором я встретила злющую Доминику. Вспоминаю ее громкие и визгливые крики о том, что я пузатая лохушка, а затем моя память цепляется за фотографии, которые мне были показаны в доказательство того, что у нее с папулей все серьезно.

Только вот реальность — другая.

Я растерянно смотрю на Богдана, а затем на Доминику, которая закатывает глаза от моего взгляда и демонстративно фыркает, высказывая мне презрение и высокомерие.

Я помню фотографии с довольным улыбчивым Богданом, который держит в руках Доминику малышку.

Это были семейные снимки, которые обычно пересматривают и вспоминают о теплых моментах из прошлого, но я не чувствую этого теплого прошлого между Богданом, Кристиной и Доминикой.

— Пузо у тебя и правда большое, — заявляет Доминика.

— Прекрати, — резко и жестко обрывает ее Богдан, а затем ослабляет галстук и разминает шею.

Закрывает глаза и тихо говорит. — Пора чувствовать момент, когда надо молчать, Доминика. Это полезный навык.

У меня в сумочке, что лежит на коленях, вибрирует телефон. Я его торопливо вытаскиваю. Светка.

Скинуть звонок?

Нет, я его принимаю и слышу в трубке всхлипы и печальный голос:

— Мам…. Мне платье разонравилось… Мам, что делать? Мам, может, мы успеем другое заказать… Или поехали в салон?

Кажется, надо не только Доминику воспитывать и приводить в чувство, пусть мне и хочется ухватиться за этот предлог и сбежать.

— Я занята, милая, — стараюсь говорить спокойно и ровно, — и нет, я не приеду. И платье новое покупать не будем. Налей себе ромашкового чая и подыши.

В трубке обескураженное молчание.

— Все, мне пора, милая, — в моем голосе нет привычной мягкости. — Мне сейчас очень неудобно говорить, — Богдан переводит на меня заинтересованный взгляд, который я принимаю с приподнятым подбородком. — Не нравится платье, то можешь выйти замуж в спортивном костюме и кроссовках.

Загрузка...